Авраам Иегошуа - Любовник

Все мы были угнетены. Дафи забеременела. Она бродила по полям, и в нее проникло семя, совсем без вмешательства кого-либо. Это семя, в сущности, было не человеческим семенем, а пшеничным зерном. Она сидела среди колосьев, и семя проникло в нее, что-то в этом роде, что-то неясное, пугающее… Ясно лишь, что она беременна. У нас уже получены результаты анализа. И сейчас она сидит в соломенном кресле передо мной, маленькая, бледная, а я — в отчаянии.

Попробуй догадайся, понимает ли сама Дафи, что с ней. Но я наблюдаю за ней непрерывно и замечаю, что у нее уже появился небольшой живот. Странно, беременность ведь началась недавно, срок совсем маленький, но нам объяснили, что это особая, детская беременность, такая ускоренная, и это уже не впервые случается с приехавшими сюда иностранцами.

Адам заходит в комнату в сопровождении врача. Темнокожий человек, не негр, но очень темный, с пучковатой маленькой бородкой. Он пришел за Дафи, так как следовало действовать немедленно, сделать Дафи операцию, аборт, не совсем аборт, а вроде того: из ее живота должны что-то вытащить, а потом отдать нам — такую полевую мышку, что-то ужасное. Кошмар. Адам уже обо всем договорился, не спросив меня.

Этот человек, врач, черт его знает кто, подошел к Дафи, взял ее за руку, и она послушно встала, очень подавленная. А я думала, что сойду с ума. Хотела наброситься на Адама за то, что он подчинился этому врачу, отвела его в сторону и стала умолять немедленно вернуться на родину, пойти с ней к нашим врачам. А Адам слушает, но не соглашается со мной. Врач ведет Дафи к двери, останавливается у порога. Я быстро говорю Адаму, а врач прислушивается, словно понимает иврит, Адам отрицательно качает головой: «Нет, только они умеют это делать, они спасут мышку». Я вся покрываюсь потом, просто дрожу, набрасываюсь на него: «Мышку?!» Дафи вырывается из рук врача, бежит ко мне, кричит, вцепляется в меня, мы с ней раскачиваемся в обнимку…

Дафи с силой трясет меня, залезает прямо в кровать, зажигает свет, тянет за пижаму как бешеная.

— Мама, папа, Шварци звонит.

Свет слепит глаза, Дафи, вся взлохмаченная, ужасно взволнована.

— Шварци звонит, у него автомобильная авария.

Полпервого ночи…

Ася тоже начинает медленно просыпаться, садится в кровати, глаза еще закрыты.

Телефон звонил, а мы не слышали. С тех пор как я перестал буксировать по ночам машины, я снова поставил телефон в рабочую комнату. Только Дафи услышала звонок, она все еще бодрствует по ночам. Сначала она думала, что это кто-то ошибся номером, и не подошла к телефону, но звонок не умолкал. Она подняла трубку и не поверила своим ушам, подумала, что у нее галлюцинации, услышав слащавый и манерный голос ненавистного ей директора, ее жестокого преследователя.

— Дафна? Это ты? Ты не спишь? Будь добра, попроси, пожалуйста, папу. У меня к нему дело.

Она передразнивает его… Я подхожу к телефону.

Он шепчет взволнованным голосом, иногда раздается странный смешок, даже в такой поздний час он не оставляет свой высокопарный иврит.

Тысяча извинений, с ним случилось несчастье, его машина врезалась в дерево, ха, ха, весь передок смят и искорежен. Он на дороге из Иерусалима, около международного аэропорта, ему тоже досталось, шишка и царапины на лице, евреи из мошава Врадим, чудесные люди, подобрали его, перевязали, дали попить. Но он хочет отвести машину в Хайфу, в мой гараж. Возможно ли это? Не соизволю ли я принять несчастную машину, он доверяет только мне. Дорогой Адам, у меня нет другого гаража, кроме твоего… ха… ха… Ну что ж…

Он забыл адрес, просто-напросто адрес выпал из его памяти, говорит он шепотом, будто боится разбудить кого-то.

Я молчу.

— Адам?

— Кто отбуксирует вас?

— Тягач еще не пришел.

— Подождите, я приеду за вами.

— Ночью… в такую даль… я не это имел в виду, — но в его голосе чувствуется радость.

— Где вы находитесь?

Нет, ехать не надо, заупрямился он вдруг, он вообще сомневался — звонить ли, ему очень жаль, что разбудил девочку…

Но я стою на своем. Судьба Дафи в его руках. На этих днях он должен решить, исключат ее из школы или нет. Отбуксирую его машину, починю ее, денег не возьму, в течение нескольких дней он будет в моей власти. Но он вдруг начал крутить, заупрямился. Ни за что не хочет утруждать меня. Он уже раскаивается, что позвонил. Кроме того, здесь нужен особый тягач.

Его машина, если говорить правду, совершенно разбита…

— Ничего… Скажите мне, господин Шварц, точное местонахождение машины. Я не допущу, чтобы кто-нибудь другой отбуксировал вас… Кроме того, с вас сдерут высокую плату… У вас есть лишние деньги?..

Он испугался.

— Адам, дорогой мой, что поделаешь. Ведь и вам придется заплатить… Я ни за что не соглашусь, чтобы вы утруждали себя даром, да и вообще, какое значение имеют деньги… главное, что я жив…

— Не будем терять время…

Наконец он сообщает мне, где находится, объясняет и снова ломается, будто делает мне одолжение.

Я звоню Наиму. Старуха сразу же отвечает, словно ждала телефонного звонка. Голос у нее ясный. Она тоже не спит. Бодрость этой дочери прошлого века каждый раз поражает меня заново.

— Что-нибудь случилось?

— Нет… надо разбудить Наима. Я сейчас за ним заеду, нужно отбуксировать машину.

— А я подумала, ты перестал работать по ночам.

— На этот раз случилась авария у моего друга.

— Сварить тебе кофе?

— Нет, не надо. Я тороплюсь.

Тем временем встала Ася, сварила кофе. Дафи стоит около нее на кухне, ей надо знать все подробности. Она разочарована, что он отделался царапинами и шишками. Хорошо бы вообще погиб, этот гад…

Мы даже не заставляем ее замолчать, до того устали.

— Из-за него ехать до Лода? Для чего тебе это? — удивляется Ася.

— Для Дафи… чтобы хорошенько подумал, прежде чем исключать ее.

— Ничего не поможет… я знаю его… церемониться не будет… да она и заслужила…

Дафи слушает молча, молча жует кусок хлеба, волосы закрывают ее надутое лицо. В последнее время она и правда стала какая-то дикая.

— Жаль, что его не убило, — снова шепчет она.

— Хватит!

У Аси, которая крутилась на кухне в старой ночной рубашке, лопнуло терпение. Я вдруг вспомнил свой сон.

— Он разбудил меня, когда мне снилось что-то. Ася смотрит на меня.

— Что ты видел?

— Не помню…

Но когда я мчался вниз по склону, заглушив мотор, я вспомнил сон, почувствовал его запах. Я в большом зале, какое-то собрание. Там вертится много людей, и среди них — Габриэль, голова обрита, бледный. Я сержусь на него, говорю с ним строго, он поворачивается и уходит…

Тонкая тень у дома старухи, мерцает огонек сигареты. Наим уже ждет. За последние месяцы он очень вытянулся, отрастил гриву волос, повзрослел. Курит беспрерывно, покупает себе обновки, все время тянет из меня деньги. Это не стесняет его. Странный парень. Что происходит у него внутри, когда он проводит целые дни в этой тишине вместе со старухой? Испортил я его совсем. Эта сила, которую дают деньги. Надо подумать о нем, вернуть его в деревню.

В квартире старухи горит свет. Она выглядывает в окно, лицо ее бело, как у покойника, восставшего из мертвых.

— Наим, а свитер?.. — кричит она сверху и бросает свитер на тротуар.

— Не надо… — смущенно бормочет он, ужасно рассержен, но все-таки поднимает свитер.

Я выхожу из машины, машу ей рукой.

— Влюблена в тебя… Он резко оборачивается.

— Кто?

— Старуха…

— Старуха, — говорит он тихо, серьезно, — уже совсем с ума сошла…

Я молчу. Этот цинизм в его голосе, категоричность, новый тон.

Мы приезжаем в гараж, Наим спрыгивает, чтобы открыть ворота. Сторож спит в своей будке, маленькая собачка тоже спит у него на коленях. Они не услышали, как мы вошли, сменили машину, оставили «додж» и залезли в тягач. Наим погрузил ящик с инструментами. Мы тихо затворяем за собой ворота, собака открывает глаза, смотрит на нас дружелюбно, виляет хвостом и кладет голову сторожу на грудь.

Ясная летняя ночь. Море совершенно спокойно. У неба фиолетовый оттенок. Тягач движется медленно. Я чувствую ужасную усталость. Наим сидит рядом со мной, совсем притих. Надо спросить что-нибудь о его жизни, но у меня нет сил разговаривать. Время от времени я чувствую на себе его взгляд. Может быть, и он хочет что-то сказать, но не решается.

К месту аварии мы прибыли через два часа. Еще издали я увидел директора, ходит взад и вперед по дороге, словно это школьный коридор, на голове что-то вроде белого тюрбана, похож на длинное привидение. Он жмет мне руку, обнимает, на его разодранной рубашке пятна крови.

— Дорогой Адам, такое несчастье, никогда не случалось у меня аварии…

Наиму он тоже жмет руку, обнимает его, как своего ученика. Наверно, не узнал в нем араба. Мы ходим обнявшись, наступаем на осколки стекла и куски железа. Где машина? Я удивлен, увидев, что она висит на дереве, как будто он хотел въехать на верхушку. Невероятно, нельзя удержаться от улыбки — висит там самым настоящим образом, застряла среди ветвей.

Я вижу улыбку на лице Наима.

— Машина погибла… — он ловит мой взгляд.

— Машины не погибают. Только люди. Он разражается смехом.

Наим идет к тягачу, снимает ящик с инструментами, возится с цепями подъемного крана, ставит на дорогу мигалки. Ему ничего не надо напоминать.

Два тощих седовласых йеменских еврея появляются над земляным валом у дороги. В руках у них винтовки. Ночные сторожа поселка. Директор спешит к ним, чтобы представить их мне.