35

Сара привыкла мыслить ясно и, конечно, рационально. Ей внушили, что чувства — это нечто, что следует рассматривать и внимательно и объективно изучать, как маленькие точки и линии под микроскопом. Прежде всего, все должно рассматриваться в перспективе. И с этим она прекрасно справлялась до недавнего времени, не так ли? Ей следовало больше доверять себе, справедливости ради, как она и пыталась объяснить Серафине. Какой это был странный день. Она должна была напомнить себе, что, по меньшей мере, следует ответить откровенностью на откровенность. Даже если ей и казалось невозможным, несмотря на богатое воображение, представить Марко маленьким мальчиком!

— Серафина… но, пожалуйста, постарайтесь понять теперешнее положение вещей!

Выйдя из горячей ароматной воды, казалось, подействовавшей на нее угнетающе, Сара почти дрожала, пока заворачивалась в громадное полотенце, которое ей вручила Серафина. Она увидела свое отражение во всех зеркалах и решительно отвернулась от него.

— Я… я в самом деле признательна вам за то, что вы рассказали мне все, но видите ли… — Заставив свой голос не дрожать, она продолжила более твердо: — Вы должны видеть, что теперь все по-другому. Я имею в виду… ну, я не его… его жена, во-первых, вы знаете так же хорошо, как и я, что он сделал мне и… и даже то, что в том, что случилось, есть моя собственная вина. Я не… о, я действительно не обвиняю никого за то, что случилось со мной, знаете ли. Мне следовало…

Прикусив нижнюю губу, прежде чем сделать уличающие ее признания, Сара начала энергично вытирать волосы полотенцем.

— Вы, право, должны понять, что мне… мне необходимо уехать. Отношения между нами стали… совершенно невозможными. Я не могу допустить, чтобы меня здесь держали в качестве игрушки, а он говорит, что не позволит мне уехать, пока ему это будет угодно. Разве вы не понимаете? Это, безусловно, нельзя сравнить с тем, как его мать бросила его и не имеет ничего общего с тем, будто у меня есть… какие-то сильные чувства к Анджело; никаких чувств к нему у меня нет, но он — единственный человек, который поможет сбежать, если у меня не будет другого выхода.

Голос Серафины прозвучал так, словно она умоляюще заламывала руки.

— Но, синьорина, пожалуйста! Вы должны поверить моим словам и понять причины того, почему я вам рассказала о событиях прошлого. Герцог… ах, у него много недостатков, а у какого мужчины или у какой женщины их нет? Он кажется суровым, но он всегда был таким, несчастливое детство наложило свой отпечаток. Но я скажу вам и поклянусь самой Богоматерью, что никогда еще ни я, ни кто-либо другой из слуг не знал его таким!

С волнением, совершенно чуждым ее суровым манерам и деловитой вежливости, Серафина, казалось, отмела в сторону протестующие слова, которые начала было бормотать Сара, и продолжила в той же настойчивой манере:

— Он никогда не привозил женщин сюда, в свой дворец, да это я уже говорила, И он никогда… герцог никогда не выказывал никаких эмоций, синьорина! Ни радости, ни гнева — ничего не было написано на его лице. И он никогда не любил этот дом настолько, чтобы оставаться здесь надолго, особенно в последнее время. Но с того дня, как он привез вас сюда, все переменилось. Никто не может подстроиться к его настроению. Он сердит, он так разъярен, что даже его собственный камердинер, который служит у него уже пятнадцать лет, качает головой и с трудом верит этому. Герцог отложил свои дела, которые всегда так много для него значили и занимали большую часть его времени, чтобы проводить это время с вами. Да, с вами, синьорина! Вы не должны уезжать, даже если… если между вами произошла ссора. Ссоры проистекают от чувств определенного рода, разве не так?

О Господи! Как, не дрогнув, встретить этот неожиданный поток слов и мысли, к которым она была совсем не готова? Не может же она вечно прятать лицо под полотенцем.

Вздохнув, Сара отложила его и заметила, что Серафина уже держит наготове шелковый халат.

— Grazie, — чисто механически поблагодарила она. В ее чувствах царила путаница, в которой ей не хотелось разбираться сейчас, под наблюдательными глазами Серафины.

— Синьорине принести прохладительный напиток? Минеральной воды или, может быть, немного охлажденного вина? А потом неплохо было бы отдохнуть — я прослежу за тем, чтобы вам никто не помешал, и сама принесу обед наверх. Что вы пожелаете?..

Чистое упрямство и необходимость как-то усмирить странно перепутанные чувства заставили Сару сказать почти раздраженно:

— А что, если все, что я хочу, это свобода? Хотя бы видимость ее — например, прогулка верхом, поскольку еще светло. Или ради разнообразия — обед в столовой, да где угодно, только не в этих комнатах, ставших моей тюрьмой. Как насчет этого? Какие приказы он отдал перед тем, как отбыть на своем вертолете, который может доставить его, куда ему заблагорассудится в то время, как меня… меня оставили жить здесь, а ему-то что?

Она словно специально разжигала свой праведный гнев, чтобы сохранить невосприимчивость к словам Серафины и позволить себе считать объективной лишь свою точку зрения. Мужчина, о котором они говорили, был совершенно беспринципным тираном, независимо от того, было его детство несчастным или нет. Ничто не могло служить извинением за то, как он обращался с ней, независимо от того, кем, по его мнению, она была. Ей следует изо всех сил цепляться за эту мысль.

— Я налью вам стакан вина, синьорина. Отдохните немного, Солнце еще высоко. Герцог скоро вернется, я уверена в этом, и тогда… тогда, может быть, все будет по-другому!

Непокорно хмурясь, Сара посмотрела в спину торопливо удалявшейся Серафине. Хитрая старуха! Она сделала свое дело, посеяла семена сомнения, и теперь ясно замолкнет и будет избегать дальнейших вопросов. Ну, мы еще посмотрим. Одалиска, сераль… да кем он себя представляет… султаном? Жестокое, испорченное, высокомерное чудовище! Он не способен ни на одно из чувств, которые в своей слепой преданности ему приписывала Серафина. Он хочет, чтобы все было покорно его воле, и послушных женщин, которые бы бросались к его ногам, умоляя о каких-либо крохах, которые он соизволит кинуть им вместе с не слишком дорогими подарками в виде цепочки-пояса и браслетов на щиколотки! Да еще насильно наденет свои дары — как было, по крайней мере, в ее случае. Черт его побери! Первое, что она сделает, когда снова окажется на свободе, так это снимет их, даже распилит, если это будет необходимо, и вернет ему с короткой и язвительной запиской.

Подбирая в уме слова, подходящие для такой записки, Сара позволила себе принять стакан игристого вина, уже налитого Серафиной. Зачем отвергать хорошее вино? «Пульинье-Монтрашер» было ее любимым сортом и вдобавок прекрасной выдержки. Серафина подала крекер и сыр, неодобрительно бормоча, что синьорина не завтракала и слишком похудела. Пожалуйста, ешьте — и тут же появился еще один стакан холодного вина, — vino хорошо для фигуры и здоровья, без всякого вреда можно выпить еще.

Потом Сара так и не смогла вспомнить, как она заснула, прямо в халате, хотя собиралась переодеться и велела Серафине приготовить джинсы и блузку. Так или иначе, но она заснула и видела тревожные сны, которые не хотела бы снова вызвать в памяти.

Марко?.. Был ли он частью ее снов, или она действительно произнесла вслух его имя, просыпаясь?

— Нет, нет. Это только Анджело — и, пожалуйста, не кричите, я думаю, старуха оставила за дверью одну из этих глупых хихикающих служанок, чтобы сторожить вас — если вы лунатик, или же, как я догадываюсь, по какой-то другой причине… Эй, вы проснулись? Извиняюсь, что заскочил к вам без официального приглашения, но, как я уверен, вы уже догадались, что я не соблюдаю этикета! Вы проснулись?

Внезапно она проснулась окончательно и села, моргая в темноте, чтобы привыкнуть к мраку, и лишь легкая ноющая головная боль напомнила ей о том количестве вина, которое она проглотила.

— Анджело! Что?..

— Да, на этот раз вы правы! Анджело, а не Марко. Эй, вы же не настолько глупы, чтобы влюбиться в него, не так ли? Единственная причина, по которой я нахожусь здесь, это то, что я понял ваше последнее сообщение, несмотря на присутствие рядом с вами моего нахмуренного брата; думаю, что я мог бы вас сейчас выслушать. Особенно после того, как я оставил для вас журналы. Вы их получили?

Она сидела в постели и с запозданием сообразила натянуть на едва прикрытые плечи покрывало, услышав тихий смех Анджело из темноты.

— Все такая же робкая, ха? Но уже и не такая монашка, как я понимаю. Не волнуйтесь, что я сижу на вашей постели, а то скажу, которая вы из сестер на самом деле, потому что я парень, который держит свое слово, понятно? Я храню даже самые крошечные заметки о Моне — и всех ее малышках, включая фотографии… Но вы можете доверять мне, я держу рот на замке и в других обстоятельствах тоже, если вы меня понимаете. Я никогда не ввязывался в романы с проститутками, извините за выражение, оно вылетело у меня нечаянно, если они не были сами с охотой согласны, а вдобавок вы — малышка Моны Чарлз, даже если вы уже и не такая маленькая. Итак, если быть покороче, перед тем как я позволю вам снова заснуть… в чем дело? Вы все еще хотите уехать или нет? Потому что если хотите, то сейчас самое время, и я — единственный, кто может вам помочь. А если вы не…

— Конечно, я хочу… сбежать, — смущенно прошептала Сара, желая, чтобы ее сны не напоминали явь так живо и не заставляли бы произносить вслух проклятое имя. Ее ошибка объяснялась тем, что она выпила слишком много вина, а Серафина наговорила много такого, что лучше было бы оставить невысказанным.

— Да?

Она почувствовала необъяснимую досаду от лаконичного вопроса Анджело.

— Ну, конечно! Полагаю, что причина того, что я медлила в том, что его здесь нет, и солнце внезапно сделало все похожим на каникулы, понимаете?