Ее типа! Что, черт возьми, он имеет в виду? Высокомерный, расчетливый, с одними лишь грязными мыслями в голове — ох! Сара резко села, глядя сузившимися от ненависти глазами на дверь, которую он только что захлопнул за собой. Просить его, чтобы он снова навестил ее, как же! Да скорее ад, в котором этот чертов волк является президентом, остынет, прежде чем подобное случится! И она не собирается оставаться здесь, у него в подчинении — скоро он это обнаружит.

34

— Я обнаружил, что по какой-то несчастливой случайности все еще хочу тебя, колдунья с нефритовыми глазами, распутным золотым телом и расчетливым умишком. И пока я буду тебя хотеть, ты останешься здесь, в моем серале — так мои неверные предки поступали с трепещущими рабынями-христианками — только для моих глаз и только для моего пользования. Тебя ужасает эта мысль bambina mia[42]? До того как ты мне надоешь, ты будешь только моей, и я буду делать с тобой все, что захочу.

— Как волнующе! А что ты захочешь? Только без извращений… — Слова замерли у нее на губах, и фраза осталась незаконченной, так как Марко накинулся на нее с безумными, грубыми поцелуями и добился от нее покорности, а затем ее охватил неистовый, безумный отклик, которому она была не в силах противостоять.

Она не хотела думать о способах, которыми он занимался с ней любовью, и способах, которые она инстинктивно открыла для себя, чтобы заниматься любовью с ним. Ей следовало чувствовать облегчение, а не разочарование от того, что он предпочел оставить ее одну на несколько часов, не навязывая ей своего присутствия.

Вскоре после того как он покинул ее, она услышала жужжание отлетающего вертолета и поняла, что он уехал… Повидаться с одной из своих любовниц? Какое ей до этого дело? Ему, вероятно, надо было поддержать свое уязвленное самолюбие, а это уж не ее проблема и не ее забота. Теперь, когда его не было поблизости, она могла сбежать.

Но зачем и для чего?

Вероятно, ее прострация имеет что-то общее с ее вновь обретенной способностью рационализировать, с горечью размышляла Сара, презирая себя.

Конечно, он вернется, сказала она сама себе вскоре после того, как он оставил ее. Он не мог отрицать, что хочет ее, бывали моменты, когда он признавался в этом. Он хотел держать ее пленницей, подобно средневековому сардинскому герцогу, который имел власть над жизнью и смертью своих подданных. Le droit du seigneur… He обернул ли он против нее ее собственные слова? Но, слава Богу, на дворе двадцатый век, и он не мог и в самом деле удержать ее, если бы она не захотела остаться. Чего же она хотела в действительности?

Он вернется, конечно. Такой, какой он есть, высокомерный, самовлюбленный. И может быть, еще один раз я позволю ему думать, что принадлежу ему… перед тем как уеду. В любом случае, этот маскарад почти окончен.

Ведь существует Анджело, несчастный, не имеющий своего места в жизни, наполовину родной брат, что, кажется, так возмущает Марко. К которому он ревнует! Анджело, жаждущий помочь ей бежать по своим собственным причинам. Рыцарь на блестящей черной «хонде». Ожидающий сигнала, что ее надо выручить… сигнала, который она все еще не подала, конечно, только потому, что знала и ожидала, что, несмотря на все свои презрительные взгляды и вводящие в заблуждение слова, Марко снова придет, разыскивая ее, как волк, унюхавший добычу и кружащий вокруг нее… доводя ее до паники, прежде чем покончить с ней. О, он вернется, можно не беспокоиться. Дав ей возможность посмеяться последней, прежде чем она уедет. Вот почему она еще не уехала. Очень важно осознавать, что можешь уехать, когда пожелаешь, и еще один раз доказать ему, что он все еще ее хочет, перед тем, как исчезнуть из его жизни навсегда.

Вошедшая в комнату Серафина вернула Сару к реальности. Серафина с ее строгими замечаниями, а до этого — «таинственное» появление на ее балконе нескольких последних международных бульварных журналов. Журналы, конечно, были любезностью со стороны Анджело, кого же еще? Мама Мона загадочно улыбалась ей с обложки одного из них, напомнив Саре, что находится теперь всего в нескольких километрах от нее, в Кальяри. С нетерпением пролистав журналы, Сара наткнулась (как и предполагал, без сомнения, Анджело) на несколько заставляющих задуматься статей о Марко. О герцоге ди Кавальери, несмотря на все его успехи в бизнесе, писали, в первую очередь, как о международном плейбое. В одной статье говорилось о его так называемой нынешней любовнице, известном французском дизайнере мод. В других говорилось о его прошлых увлечениях и упоминался тот факт, что он крайне непостоянен и бесчувствен — никогда не сохранял связь с женщиной более шести месяцев или около того и без предупреждения бросал ее ради следующей.

Ну, конечно, она знала, чувствовала, хотя ей об этом и не говорили, что он за человек. Почему он не вернется, черт побери его черную душу, чтобы она могла в лицо высказать ему всю правду о нем самом.

Сара слышала, как улетел вертолет, и в ближайшие сорок восемь часов он не вернется. Ублюдок! Что он делает? Чего он думает добиться? Да ее просто не будет здесь, когда он наконец соизволит вернуться. Держать ее здесь, чтобы лично ею пользоваться — никогда! Он в конце концов обнаружит, как она его одурачила, и это будет только частью ее мести. Он станет посмешищем, когда его отправят в тюрьму за ее похищение. Она наденет, идя на судебное заседание, девственно-белое платье и будет много плакать… и он никогда не сможет загладить свою вину. Папа об этом позаботится, если больше будет некому.

Как обычно, она легла загорать на своей личной террасе наедине с одними лишь своими мыслями.

Будь практичной, Сара!.. О да, легко говорить себе самой, предостерегающе тряся перед собой пальцем, несмотря на свою полную беспомощность перед лицом опасности, о существовании которой ей хорошо известно и которую она совсем не готова встретить, не дрогнув. Он, может быть, никогда не вернется. Ты же не знаешь, возможно, он уже забыл тебя. Еще один статистический случай. Сара вспоминала дни, когда Марко беседовал с нею, казалось, позабыв о том, кем он был и что думал о ней, позволяя себе выказать ощущаемую им горечь. Они обедали вместе, спорили… между ними происходил поединок. Они были в интимной близости, несмотря на те циничные, гадкие фразы, которыми он пользовался, словно ему надо было уменьшить значение того, что начало происходить и происходило между ними, назвав это мерзкими, грубыми словами, которые не объясняли ничего и ничего не значили.

Было даже хорошо, что он уехал, дав ей время вздохнуть, подумать и оценить.

Она лежала на солнце, позволяя его жарким лучам проникать сквозь поры, в то время как в голове у нее было смутно и неясно, когда пришла Серафина — впервые прервав ее уединение на террасе сама.

— Синьорина… пожалуйста, проснитесь. Небезопасно спать на террасе под горячим солнцем.

О Господи, она, должно быть, забыла о скромности с тех пор, как приехала сюда! Даже поняв это, Сара лениво повернулась на бок, заслонившись одной рукой от солнца.

— Что из этого?.. Это все? Или герцог соблаговолил вернуться?

Она не могла удержаться от язвительной ноты в голосе, произнося свои саркастические слова. Когда женщина ничего не ответила, она продолжила беспечным вызывающим тоном:

— Если он вернулся, вы должны передать ему, что мне скучно, как никогда. Мне не нравится быть пленницей против моей воли. Или он поступает так со всеми своими женщинами?

— Вы, синьорина, первая женщина, которую герцог привез сюда, в палаццо. Si[43], мы случайно узнаем из газет или giornale[44] о некоторых его увлечениях, но никогда он не привозил их сюда. Никогда… Простите меня, синьорина, что я говорю так откровенно, но иногда так бывает лучше. Я старая женщина и многое видела, но…

— Извините, Серафина!

Неохотно поднявшись, Сара внезапно пожелала чем-то прикрыть себя и с благодарностью приняла хлопчатобумажную одежду типа сари, которую Серафина молча вручила ей. Она чувствовала себя озадаченной как от солнца, так и от внезапного взрыва откровенности у Серафины. Что ей сказать? Как следует ответить?

Сара тянула время, застегивая легкий хлопчатобумажный саронг. Но голова у нее горела, и она сама не знала почему. Его интересы… Серафина сказала это голосом, в котором не чувствовалось и капли возмущения. Черт побери, она не намерена ублажать мужчину, который настолько непостоянен, что имеет целый легион любовниц. И он еще настолько лицемерен, что отрицает право своего брата жениться на женщине, которую тот любит, тогда как сам берет и использует ту же самую женщину — так он во всяком случае думает, — не заботясь о ее желании или последствиях своих действий.

— Серафина… что вы хотите сказать? Я больше не могу постоянно сталкиваться с увертками или грубой силой. Думаю, мне надо уехать отсюда поскорее, я уверена, что вы это понимаете.

Серафина словно нарочно отказывалась понимать, ухватившись вместо этого за какие-то незначительные мелочи:

— Вы слишком долго лежали на солнце, что я вам говорила? Это может быть очень опасно… Пожалуйста, войдите в комнату, синьорина.

Придется подождать, пока Серафина подойдет к главному, даже если она пришла с намерением что-то сказать, подумала Сара в нетерпении, позволяя, чтобы ее бранили и кудахтали над ней, как над ребенком, и даже ухаживали за ней в ароматной мраморной роскошной ванне. Глубокая ванна. Символ декадентства, сделанный для избалованных одалисок, чьим предназначением было угождать их высокомерным хозяевам. Размышляя подобным образом, Сара пыталась вытравить из памяти нежеланные, ненужные воспоминания о сильных смуглых пальцах, намыливавших ее всю…

Почему среди других роскошных аксессуаров этой громадной ванной комнаты не было душа? У него-то он был, в конце концов!

— Серафина…

Старая женщина с прямой спиной, строго заколотыми узлом волосами, одетая в черное платье, обычно оставляла Сару одну, пока та принимала ванну, но сегодня днем она, казалось, искала предлог, чтобы остаться, заботливо перебирая громадную кучу душистых полотенец, которые всегда были наготове, флаконы с маслом для ванны и пудру в хрустальных коробочках. Ей стало легче, когда Сара заговорила с ней.