– Мартенс – глупый баран, – с прежней грубостью сказала Регина. – Если вожжи попадут ему в руки, то в Бургсдорфе все пойдет шиворот-навыворот. Остается только мне самой отправиться туда и присматривать за порядком.

– Ты хочешь?.. – воскликнул Виллибальд, но мать без церемонии отрезала ему:

– Ты думаешь, я могу допустить, чтобы твое добро пошло прахом, пока ты будешь на войне? В моих руках имение не пропадет, ты это знаешь. Я достаточно долго управляла им, буду управлять и теперь, пока ты не вернешься.

Она продолжала говорить холодным, повелительным тоном. Виллибальд, все еще обнимая рукой невесту, подошел к ней.

– Ты заботишься о моем добре, мама! – сказал он с упреком. – Ты думаешь только о нем, а для девушки, которая мне дороже и милее всего, что у меня есть, у тебя нет ни теплого слова, ни даже взгляда. Неужели ты пришла в самом деле лишь для того, чтобы сказать мне, что поедешь в Бургсдорф?

Губы Регины задрожали, она немного смягчилась.

– Я пришла, чтобы еще раз взглянуть на своего сына, прежде чем он уйдет на войну, может быть, на смерть, – сказала она с горечью и болью в голосе. – Я случайно узнала, что ты приехал проститься с невестой, но к матери не пришел, и этого… этого я не могла перенести.

– Мы пришли бы к тебе! – воскликнул Виллибальд. – Перед отъездом мы собирались сделать последнюю попытку тронуть твое сердце. Посмотри, мама, вот моя невеста, моя Мариетта, она ждет от тебя ласкового слова.

Регина пристально посмотрела на молодых людей, и ее лицо опять передернулось от внутренней боли, когда она увидела, как Мариетта робко и в то же время уверенно прижималась к груди человека, под защитой которого чувствовала себя теперь в полной безопасности. Материнская ревность выдержала последнюю тяжелую борьбу и наконец признала себя побежденной. Регина протянула девушке руку.

– Я обидела тебя, Мариетта. Конечно, я была тогда не права, но за это ты отняла у меня моего мальчика, который не знал и не любил никого, кроме меня, а теперь не знает и не любит никого, кроме своей невесты. Мне кажется, мы квиты.

– О, Вилли любит свою мать не меньше, чем прежде! – горячо запротестовала Мариетта. – Я лучше всех знаю, как он страдал от разлуки.

– Да? Ну так постараемся ради него быть терпимы друг к другу. – Регина сделала не совсем удачную попытку пошутить. – Мы обе будем сильно переживать за него, когда он уйдет на войну, у нас будет вдоволь горя и заботы, не правда ли, дитя? Мне кажется, нам легче будет переносить страх, если мы будем бояться вместе. – Она протянула руки, и в следующую секунду Мариетта, всхлипывая, прижалась к ней.

В глазах Регины засверкали слезы, когда она нагнулась, чтобы поцеловать свою будущую дочь, но затем она сказала своим прежним повелительным тоном:

– Ну, ну, не плачь! Выше голову, Мариетта!.. Помни, что невеста солдата должна быть мужественной.

– Жена солдата, – поправил Виллибальд, стоявший рядом с сияющими глазами. – Мы решили обвенчаться до моего выступления в поход.

– В таком случае место Мариетты по всем правам в Бургсдорфе, – ответила Регина, почти не выказывая удивления и, по-видимому, находя такое решение вполне в порядке вещей. – Не возражай, дитя! Молодой фон Эшенгаген нечего делать в Вальдгофене за исключением тех случаев, когда она гостит у дедушки. Или, может быть, ты боишься сердитой свекрови? Я полагаю, в нем, – она указала на сына, – ты имеешь достаточно надежную защиту, даже когда его нет дома. Он способен объявить войну родной матери, если она не будет носить на руках его жену.

– И она будет носить ее на руках, я знаю! – вставил Вилли. – Уж если моя мать раскроет кому-нибудь свое сердце, то раскроет полностью.

– Да, теперь ты льстишь. – Регина бросила на него укоризненный взгляд. – Итак, Мариетта, ты поедешь со мной на свою новую родину. О хозяйстве тебе нечего беспокоиться, это мое дело. Такая молоденькая девочка не может заниматься сельским хозяйством, да я и не допущу, чтобы кто-нибудь вмешивался в него, пока я в Бургсдорфе. Если я опять уеду, другое дело, но уж я предвижу, что Вилли всю жизнь будет носиться с тобой как с принцессой. Пусть так, лишь бы он вернулся живым и здоровым.

Она протянула руку Вилли, и, может быть, никогда еще мать и сын не обнимались так горячо и сердечно, как сегодня.

Когда четверть часа спустя все трое вошли в дом, они застали там лесничего, который буквально попятился при виде своей невестки. Регина вдоволь насладилась его удивлением.

– Ну, Мориц, по-твоему, я все еще олицетворение тупости и упрямства? – спросила она, протягивая ему руку.

Но Шонау, еще не успевший переварить отказ, полученный неделю тому назад, отдернул руку и проворчал что-то, из чего можно было приблизительно заключить, что долгонько пришлось им всем ждать, пока у нее разум взял верх над упрямством. Затем он обратился к молодым людям:

– Так вы решили бегом обвенчаться? Мне сказал об этом доктор Фолькмар, которого я сейчас встретил, и вот я пришел предложить свои услуги в качестве посаженого отца. Впрочем, теперь это лишнее, потому что мамаша здесь.

– Да, но мы не меньше рады и тебе, дядя! – воскликнул Виллибальд.

– Ну, конечно, между прочим, меня можно пригласить на свадьбу, – проворчал лесничий, бросая язвительный взгляд на Регину. – Значит, свадьба перед самым барабанным боем? Надо признаться, Вилли, ты в сапогах-скороходах шагаешь из своего прозаического Бургсдорфа в царство романтики. Именно от тебя я менее всего ожидал этого. Впрочем, и моя Тони теперь совсем помешалась на романтике. Они с Вальдорфом тоже были бы весьма не прочь обвенчаться до начала похода, да я не позволил, потому что у нас обстоятельства вовсе не те, что у вас, и я не желаю сразу же остаться одиноким как сыч.

Он опять сердито взглянул на Регину, но она подошла к нему и ласково сказала:

– Не сердись, Мориц, мы с тобой всегда ладили, забудем же о ссоре и на этот раз. Видишь, я могу иногда сказать и «да», по крайней мере, когда вижу, что от этого зависит счастье моего мальчика.

Лесничий еще несколько мгновений колебался, но потом от души пожал протянутую ему руку.

– Вижу! – согласился он. – А может быть, со временем ты отучишься от проклятой манеры отказывать и в некоторых других случаях, Регина?

Глава 23

В кабинете принца Адельсберга стоял управляющий Родека, званный в столицу для получения еще кое-каких приказаний от его молодого хозяина перед его отъездом. Эгон, уже в мундире его полка, отдал старику несколько распоряжений и отпустил его.

– Держи мое старое лесное гнездо в таком же порядке, как до сих пор! – закончил он. – Может быть, я еще приеду в Родек на несколько часов, хотя, впрочем, едва ли, так как приказ выступать может быть дан не сегодня завтра. Нравлюсь я тебе в мундире?

Он встал и выпрямился во весь рост. На стройной юношеской фигуре прекрасно сидел мундир поручика, и Штадингер окинул ее восхищенным взглядом.

– Просто прелесть! – сказал он. – Право, жаль, что ваша светлость не выбрали себе профессией военной службы.

– Ты думаешь? Как бы то ни было, теперь я солдат и телом, и душой. Правда, служба в военное время будет нелегкой, и мне придется еще привыкать к ней, но нелишне поучиться строгому выполнению долга.

– Да, ваша светлость, вам это совсем не помешает, – заметил чересчур откровенный Штадингер. – А то ваша светлость целыми годами разъезжаете по Востоку в компании с водяной змеей да целым стадом слонов и перечите всему высочайшему двору, как это было в Остенде, потому что ни за что не желаете жениться, а из всего этого не выходит ничего, кроме…

– …неприятностей, – докончил принц ему в тон. – Одного мне будет сильно недоставать на войне, Штадингер, а именно твоей безграничной грубости. Я вижу по твоему лицу, что ты намерен прочесть мне последнее наставление, но избавь меня от него и лучше поклонись от меня Ценце, когда вернешься домой. Ведь теперь она в Родеке?

– Да, ваша светлость, теперь она в Родеке. – Старик подчеркнул слово «теперь».

– Ну, конечно, потому что я отправляюсь во Францию. Впрочем, ты будешь доволен мной: я вернусь настоящим воплощением благоразумия и добродетели и женюсь.

– В самом деле? – радостно воскликнул изумленный Штадингер. – Вот-то будет праздник для высочайшего двора!

– Ну, это еще вопрос! – засмеялся Эгон. – Пожалуй, своей помолвкой я приведу высочайший двор в ужас, а светлейшую тетушку Софию сведут судороги. Не смотри на меня с таким глупым видом, Штадингер, все равно ничего не поймешь, но я разрешаю тебе ломать голову над этой загадкой в продолжение всей войны. Однако ступай и, если нам не суждено будет больше увидеться, не поминай лихом.

Штадингер сморщил лицо, стараясь придать ему сердитый вид, чтобы скрыть подступающие слезы, но это ему не удалось.

– Как может ваша светлость так говорить? – заворчал он. – Неужели я, старик, останусь один на свете и не увижу вас больше, такого молодого, такого красивого, такого веселого? Я не переживу этого.

– А я немало-таки досаждал тебе, мой старый леший, – сказал принц, протягивая ему руку. – Но ты прав, надо думать о победе, а не о смерти. Если же и то и другое случится одновременно, то и умирать будет нетяжело.

Старик наклонился над рукой своего хозяина, и на нее упала слеза.

– Как бы я хотел пойти с вами! – тихо произнес он.

– Верю, – смеясь, сказал Эгон. – И несмотря на свои седые волосы, ты был бы неплохим солдатом, но теперь наша очередь идти, а вы, старики, должны оставаться дома. Прощай, Штадингер! – Он дружески потряс его руку. – Что это? Кажется, ты плачешь? Стыдись! Прочь слезы и плохие предчувствия! Ты еще не раз будешь читать мне нравоучения.

– Дай-то бог! – Петр Штадингер вздохнул и еще раз влажными глазами взглянул на молодое, жизнерадостное лицо, которое улыбалось ему так весело, с такой уверенностью в победе, и вышел, печально опустив голову. Он только теперь почувствовал, до какой степени любил своего молодого принца.