Я усмехнулась про себя. Мне бы поближе к нему, настолько близко, чтобы каждой клеточкой тела чувствовать.


Через полчаса я зашла в палату, стараясь выглядеть строго и не на кого особо не смотреть. Чернышев лежал на койке свесив ноги на пол и закинув руки за голову. Он смотрел на меня так же пристально как и все остальные. В дверях стоял дежурный с резиновой дубинкой наготове. Я подошла к пожилому арестанту с вирусной инфекцией и померяла ему температуру, потом посмотрела в его карточку и увидела. Что уже несколько дней его температура и общее состояние в норме.

— Вас уже завтра выпишут, ваши анализы в норме, температура третий день не повышается, а кашель пройдет очень скоро. Хотя вы можете приходить в санчасть за сиропом.

Я записала в карточку последние показания термометра и уже хотела отойти как вдруг зэк схватил меня за руку.

— Не выписывайте меня, богом заклинаю, мне обратно нельзя. Они убьют меня.

Я посмотрела в перекошенное лицо мужчины и вдруг поняла, что он не лжет — он и в самом деле напуган до смерти.

— Вам с врачом нужно поговорить. Я ничего решать не могу и…

— Напишите, что температура высокая — у меня анализы возьмут и еще недельку поживу, умоляю.

— Простите, но это не по уставу, я не могу лгать Семенычу. Вы успокойтесь, поговорите с ним завтра и я уверенна, что все наладится и…

— Сучка! В чем ты можешь быть уверенна?! Они меня живьем в параше утопят, ты мне могилу роешь.

— Заткнись, дед, не закроешь рот — я сам тебе закрою, — Артур говорил спокойно. Но зэк мою руку выпустил и глухо застонав, уткнулся лицом в подушку. А ведь Чернышева и впрямь уважают и боятся. Мне было странно видеть его таким — вжившимся в образ матерого зэка. Хотя в праве ли я его осуждать — он должен был выжить. Или стать такими как они или…

— Артурыч, за новую лепилу*1 вступился? Так ее кум*2 в оборот очень скоро пустит — он Зинкой не побрезговал, а на такую цыпу у него наверняка слюни потекли. Думаешь, она тебе даст, когда колоть будет или миньет забахает в виде профилактики от смермотоксикоза? — Ветлицкий ехидно засмеялся, ожидая реакции то ли моей, то ли Артура.

— Ты, сучара, говори да не заговаривайся, а то отвечать придется. Пропишешься в больничке на полгода с гипсом на всех частях тела. Как сам-то от спермотоксикоза избавляться будешь когда ни левой, ни правой не достать?

— Потухли там все! Быстро! — окрикнул дежурный. — не то из санатория повылетаете уже сегодня, подыхать в камерах будете.

Я посмотрела на Ветлицкого и еле удержалась, чтобы не заехать ему по разбитой физиономии. Видать за дело Артур его избил. Жалко мне его уже не было и слова Семеныча и Рыжова о том с кем я дело имею, начали приобретать более угрожающий смысл.

— Чернышев, процдемте ко мне в кабинет. Мне нужно вам задать несколько вопросов и измерить давление и температуру.

Ляпнула и сама своей смелости удивилась, бросила взгляд на дежурного, но тот уже снова читал газету. Артур встал с койки.

— Больше ничего мерить не будите?

— Ваши пошлые шуточки, Чернышев оставьте при себе. Вы тяжело больны и если будете продолжать так себя вести — я откажусь вами заниматься и вы очень скоро начнете корчится от болей.

— а вы не дадите обезболивающее.

— Вот именно, — ответила я, — идемте и прекратите паясничать.

— Строгая. Я таких люблю.

— Чернышев, слышал, что Аня сказала? Варежку прикрой.

— Замолкаю, начальник, замолкаю.

— Анечка, справитесь.

Нет, не справлюсь, вот наедине с ним останусь и с ума сойду.

— Конечно.

Как только за нами закрылась дверь кабинета, мы посмотрели друг на друга по-настоящему, и я почувствовала, что глядя в его синие, полные отчаянной страсти глаза, я медленно умираю от любви к нему и безумного счастья снова видеть его так близко.


32 ГЛАВА

ГЛОТОК СЧАСТЬЯ


Мы молчали. Хотя слова были не нужны. Брови Артура сошлись на переносице, челюсти сжались. Он дрожал от невероятного напряжения. Наши руки сплелись резко. Мы сжали пальцы друг друга до боли. Но нам она была необходима эта боль, чтобы почувствовать друг друга. Артур прижал мою ладонь к колючей щеке. Более чувствительной ласки, чем прикосновение к его коже в этот момент я бы не выдержала. За дверью послышался шорох, и я тут же метнулась за стол. Артур так и остался стоять напротив меня. Я открыла его карточку, взяла шариковую ручку.

— Давайте уточним — в течении этой недели вы испытывали боли в пояснице?

Я кивнула ему, давая понять, что именно он должен отвечать.

— Да, но терпимо.

Я быстро набросала на листе бумаги:

"Не задавай вопросов, просто делай то, что я скажу"

Подвинула к нему лист и ручку.

— У вас болит справа или слева?

— Везде болит.

"Какого черта ты вытворяешь?"

— Температура за это время поднималась, вы ощущали жар в теле?

— Смотрю на вас, Анечка, и ощущаю. Особенно в нижней части.

"Пытаюсь тебя отсюда вытащить"

— Чернышев, мы уже договаривались с вами.

— Вы сказали, а я не соглашался.

"Не выйдет. Уходи пока не поздно. Уволься, скажи что трудно. Оставь эту затею"

— Откройте рот и покажите язык.

— Вы будете осмотр всего тела делать или только горла?

"Поздно, механизм запущен. Я должна попробовать, без тебя не уйду"

— Всего тела, Чернышев, и без пошлых шуточек, ясно?

"Уходи, я сказал. Как тебе вообще эта идея в голову пришла?"

"Я же сказала, что ждать не буду. Я не могу без тебя, Чернышев"

"Дура, куда лезешь?"

Он снова сжал мою руку до боли, а я закрыла глаза, слезы наворачивались, и я уже не могла их остановить.

"Люблю тебя!"

"Знаю! Уходи!"

"Нет! Только с тобой"

— Температура повышенная, сейчас померяем давление.

"Ради чего такой риск? Зачем? Ты с ума сошла?"

Я открыла сумочку и достала фотографию дочери, протянула ему. Он взял дрожащей рукой. Время остановилось. Еще никогда я не испытывала такое острое желание прочесть его мысли немедленно. Артур посмотрел на оборот фотографии.

"Танюшке здесь исполнилось три месяца, и она очень ждет своего папу"

Артур погладил фотографию указательным пальцем, поднес к глазам, и я замерла в ожидании. Когда он посмотрел на меня, мое сердце дернулось и защемило. В его глазах — нежность. Непередаваемая словами, ошеломляющая нежность и восторг дикий, первобытный. Казалось еще мгновенье, и он завопит.

— Давление высокое. Вы должны побольше отдыхать. Никаких стрессов. Дайте я вас осмотрю.

Я встала из-за стола и подошла к Артуру.

— Поднимите рубашку. Здесь болит?

Дверь резко открылась и я даже не успела испугаться, краем глаза увидела, как Артур проворно схватил со стола записку и сжал в кулаке. Физиономия дежурного появилась в проеме, он посмотрел на нас обоих:

— Все нормально?

— Нормально. Вы, почему без стука заходите? Как к себе домой? Я больного осматриваю, обождите за дверью.

— Так не положено вам самим тут…, - пробормотал дежурный, он опешил от моей резкости.

— Положено, не положено, может, за меня осмотр проведете?

— Ладно, если что зовите.

— Естественно. Чернышев, здесь болит?

Дверь захлопнулась. Я надавила на спину чуть ниже пояса.

— Здесь болит…Анечка. От счастья.

Он приложил мою ладонь к своей груди — сердце билось как бешенное. Мы посмотрели друг другу в глаза, и вдруг он резко дернул меня к себе. Наши губы встретились так внезапно, что у меня голова закружилась, подогнулись ноги, дышать стало невыносимо трудно. Его губы такие жесткие и сочные одновременно. От счастья сердце перестало биться. Артур выпустил меня из объятий внезапно, и я пошатнулась. Из груди рвались рыдания.

"Когда уходим?" — написал на мятом клочке бумаги. И я поняла, что победила. С триумфом ответила:

"Через две недели"

"Как?"

"На скорой, при переезде в больницу"

"Пашка?"

"Да. Ты со мной?"

"У меня есть выбор?"

"Она так на тебя похожа"

"Моя дочь" — на дрожащих мужских губах гордая улыбка.

Артур подвинул ко мне фотографию Танюши, потом порвал записку на мелкие кусочки и съел прямо у меня на глазах. Я даже удивиться не успела.

— Через два часа я дам вам новую порцию антибиотика. Можете идти, Чернышев.

— Жаль, я бы тут с вами на всю ночь остался.

Я пошла к двери и вдруг почувствовала, как его руки обвили мою талию сзади, я прижалась к нему спиной и закрыла глаза. Секунды счастья, дерзкие, наглые, ворованные секунды. Дикий риск и бешеный адреналин.

— Думал о тебе каждую минуту, маленькая, — прошептал так тихо, но я услышала сердцем.

— Вы свободны, больной.

Я оторвалась от него таким невероятным усилием воли, что душу на части разрывало. Распахнула дверь.

— Когда у вас тут обед привозят?

Дежурный отложил газету:

— Через четверть часа. Проголодались?

— Еще как, — за меня ответил Артур, и от его слов кровь бросилась мне в лицо. Я знала, что он имел ввиду. Чернышева не изменит даже тюрьма. Несмотря на всю трагичность нашего положения, я улыбнулась. Он неисправим.

Я пребывала в странной эйфории. Наверное, то же самое испытывает человек, когда посреди пустыни ему удается добыть глоток воды и хоть он понимает, что скоро эта живительная влага закончится, и он снова начнет умирать от жажды, он радуется каждой выпитой капле.

Я уже собиралась домой, последний раз обошла всех пациентов. Дала обезболивающее Ветлицкому и парню с переломанным пальцем. Как вдруг появился Рыжов.