Большая шестиместная палата была забита под завязку, у Михайличенко и Курдюмова тоже нет свободных коек. Надо думать о выписке.

Только приоткрыв двери, услышал голос:

— Я ждала вас.

Анатолий невольно улыбнулся в ответ на приветливую улыбку безымянной пациентки. Женщина была красива. Нет, не так! Она была слишком красива, несмотря на короткий светлый ежик волос, на повязку, на отсутствие косметики и три недели, проведенные на больничной койке.

— Обязанность лечащего врача — ежедневный осмотр, я не мог бы не зайти к вам.

— Знаю, но все равно жду. Целыми днями только этим и занимаюсь. Вы особенный.

— Я обыкновенный, — он присел на край кровати и взял ее за руку. — Так что вы мне расскажите нового?

— Ничего. Память не возвращается. Я представить не могу, кто я на самом деле. Так странно. Я умею читать и писать, я говорю, я слышу, я ем, но я не знаю, как меня зовут и что происходило со мной до того момента, как я открыла глаза и увидела вас.

— Увидели вы не меня, а реаниматолога Сидоренко. Я пришел позже.

Она здоровой рукой дотронулась до головы, показывая источник своих проблем и как бы извиняясь за забывчивость.

— Да, так оно и было. Я помню. Но только с этого момента.

— Я продолжу обход, затем у меня операция, а у вас встреча с приглашенным специалистом.

Анисимов встал, направляясь к двери.

— С психиатром?

— Да. Григорий Ильич очень хороший врач.

— Мне тоже нравится. Он рассказывает вам о наших беседах?

— Результат, не содержание.

Она откинулась на подушку и отвернулась, стало видно лишь здоровую левую сторону: высокий лоб, идеальный классический профиль, длинная шея, покатые плечи. Анатолий залюбовался. Аристократка из пушкинских времен да и только! Ее облик никак не вязался с тем, что Анисимов видел при поступлении. Конечно, травмированная часть головы сильно портит внешность, но это поправимо. Надо подождать и провести повторную операцию — вместо недостающей костной пластины поставить имплант. Но это бесплатно никто делать не станет, да и направление от невропатолога обязательно. Значит, так и останется с помятым черепом. Жаль! И это не самое худшее из зол. Память не возвращается. Куда пойдет эта женщина после выписки? Кто она? Ее обаяние, красота, манеры не соответствуют тому положению, до которого она дошла. Или довели? Анисимов часто думал о ней, о том, что где-то ее ждет семья, ребенок. Она рожала, это было очевидно. И гинеколог подтвердил.

Анатолий надеялся, что память к ней вернется. Пусть не полностью, но и не так, как сейчас, когда жизнь разделилась на «до» и «после».

Григорий Ильич объяснял ее состояние нежеланием вспоминать, да и аварию считал не случайностью, а суицидом.

Что бы там ни было, прошлое этой женщины с мягким красивым голосом и необыкновенной внешностью оставалось загадкой, как и туманное будущее.

Анисимов знал, что интернат для инвалидов отказался брать ее, но выписку затягивать больше не мог — и так все допустимые сроки прошли. По совету психиатра Анатолий перестал называть ее несуществующим именем. Теперь он вообще к ней никак не обращался, но и это не давало результата.

Сложная, тяжелая операция прошла успешно. Михайличенко, глянув на время, свалил домой, а Толик остался. Через пару часов надо будет заглянуть в реанимацию, а пока появилось время выпить кофе и посетить женскую палату.

Он читал истории, рассуждая, кого можно готовить на выписку, когда безымянная пациентка постучала в двери ординаторской, а потом вошла.

— Не помешаю?

— Заходите.

Анатолий смотрел на тонкую ладную фигурку, стройные ноги, которые не скрывал короткий халатик явно с чужого плеча, на руку, еще в гипсе.

Она подняла на него глаза.

— Я пришла попросить вас называть меня Ритой. Я знаю, что это имя мне не принадлежит, но с ним я хотя бы человек. Если бы вы знали, что я чувствую все это время! Я не говорю о физической боли, она постепенно уходит, я говорю о душе. Даже если у меня нет личности — с именем, отчеством и фамилией, — душа-то есть. Григорий Ильич утверждает, что я рожала, что, возможно, у меня есть семья и ребенок. Я не верю. Я бы вспомнила. Ребенка точно бы вспомнила. Видимо, его или ее нет в живых. Понимаете?

Она приблизилась к окну, вечерний свет озарил ее классические черты.

— Рита, кроме вас, вам никто не поможет. Я готов, но что я могу сделать? Кого искать? Где?

— Вы и так очень добры ко мне. Хорошие люди все же встречаются. Эта девочка, Катя из приемного покоя, купила мне белье. Представляете? За свои деньги, простенькое очень, я почему-то уверена, что в прошлой жизни не надела бы такое, — она застенчиво улыбнулась, — но я рада, без нее у меня и этого бы не было. Правда, стирать самой трудно, я прошу нянечек. Кто-то жалеет и стирает, а кто-то считает, что я сама могу. Люди злые в основной своей массе. Понимаете?

Она снова подняла на Анисимова глаза и прикусила нижнюю губу.

— Люди? Нет, не злые, скорее — обиженные. Кто-то больше, кто-то меньше. Причем, сами виноваты, не следят за словами, позволяют себе многое, затем страдают, — ответил он ей. — А стирать вам полезно, руку желательно не напрягать, но разрабатывать пальцы нужно.

— Я стараюсь, я очень стараюсь, и спасибо за книжку, я прочла. Вы не могли бы принести другую?

— Хорошо, постараюсь не забыть.

Домой Анатолий не ушел. Больной в реанимации был слишком тяжелый, могла возникнуть необходимость повторного вмешательства. Лучше находиться рядом, на всякий случай. Зато выписки оформил. А утром опять планерка, потом обход…

Обед врачам буфетчица принесла прямо в ординаторскую. Быстренько накрыли стол, сели за еду.

— Ты мне скажи, Толь, вот это есть можно? — спросил Анисимова Михайличенко.

— Можно, особенно если больше нечего. А чего это ты перебирать в еде стал? Меня так все устраивает.

— Да я не про себя. Я ем и спасибо говорю — горячее, сытное, желудок не болит. А вот прынцесса твоя возмущалась, невкусно ей, видите ли. Еще и в воровстве буфетчицу нашу обвинила.

— Не понял, какая принцесса?

— Безымянная. Толь, она прям как из сказки про королевишну на горошине. Ей одежду собрали всем миром, принесли девчонки, кто что мог. Так то не то, это не это. В палате тетки ее подкармливают, а она норовит лучший кусок ухватить. И манеры — ну королева, не меньше. Вот как расценить такое поведение? Я понимаю, что она головой крепко приложилась, и что память ей отшибло понимаю, но вот отношения этого потребительского, величия на ровном месте осознать не могу. Ты вспомни, какую ее привезли, и погляди, что мы имеем.

— Несчастная женщина, молодая, красивая. Без прошлого и без будущего. Ты мне лучше скажи, куда я ее выписывать буду? А ведь должен со дня на день. Потому как лежит она у нас в отделении почти месяц. И чем она там за воротами больницы питаться станет? Так что пусть ест, пока есть что. Она на улице пропадет. Все наши усилия по спасению ее жизни прахом пойдут.

— Тут ты, конечно, прав. И возразить мне тебе нечего. Я сапоги ей завтра принесу, от жены остались. Бог даст, подойдут. Жалко бабу, красивая!

Выписать безымянную пациентку Анатолий вынужден был через неделю, как только сняли гипс. На душе скреблись кошки. Куда она пойдет? Чем станет заниматься? Сгинет ведь, а выхода у него нет. Отдал ей выписку, список рекомендаций, направление в приют,

но в глаза посмотреть не смог — палачом себя чувствовал. А она спасибо сказала, развернулась и пошла в никуда.

Оставшееся время до конца рабочего дня тянулось медленно. В положенные пять часов Анисимов собрался домой.

На скамейке больничного парка заметил ее, обрадовался, и решение пришло мгновенно.

— Рита, пойдемте ко мне. Я один живу. Вы у меня пока можете остаться. Может быть, в домашней обстановке скорее вернется память. Или попробую по своим каналам разыскать ваших родственников.


Анисимов поймал такси и назвал адрес. Всю дорогу молчали, каждый думал о своем. Рита выглядела подавленной, смущенной, растерянной. Анатолий рассуждал, как они теперь будут сосуществовать в его маленькой квартирке. Обычная однушка в панельном доме на первом этаже. Его устраивало, одному хватало. Есть, где поспать и поесть, светло и тепло — холостяку вполне подходит, если сам умеешь сытно готовить.

Но это одному. А вот как привести туда женщину, совершенно чужую, на которую у него и планов-то никаких нет? Но слово не воробей, да и отпускать Риту просто на улицу ему не хотелось.

— Я постараюсь не быть тебе в тягость, — как будто прочитав его мысли, произнесла она, смущенно глянула на него и снова опустила глаза. — Мы же можем быть на ты, если теперь у нас будет одна крыша над головой?

— Да, конечно, не вопрос. Все приехали, пойдем.

Он расплатился с водителем, подал Рите руку при выходе из машины и они оказались перед обычной панелькой. Она вздохнула несколько разочарованно. Вид дома казался унылым и что-то смутно напоминал. Хотя по всей стране великое множество вот таких пятиэтажек, похожих, как близнецы, друг на друга.

Они вошли в подъезд и остановились у двери, тоже обычной, как у всех, обитой коричневым дерматином.

— Как странно… Я не знаю ничего о себе… Интересно, я местная или приехала в этот город? Мне так неудобно перед тобой, если бы только знал. Я благодарна тебе за спасение жизни, теперь еще за жилье. Толя… Я же могу тебя так называть?

— Можешь. Проходи.

Он открыл двери и пропустил ее вперед.

Женщина огляделась. Хоромами его жилье не назовешь: крашенные полы, простые бумажные обои на стенах, беленный потолок. Но удивляли чистота и порядок в квартире. Мебели минимум: кровать, стол, шкаф и стул у стола, телевизор, компьютер на столе. В крохотной кухне стол-книжка, плита и полка, две табуретки, холодильник и тумбочка около плиты. Все просто, по-мужски. Не было в этой квартире даже намека на присутствие женщины. Никто не заботился о красоте, только об удобстве.