Жанна Даниленко - Любовь вопреки

— Конечно, особенно если это молодая и, как ты сказал, безумно красивая женщина. Ей документы нужны, прежде чем ты ее сюда приведешь.

— И где я их возьму? У меня есть паспорт, с которым она поступила, но он не ее.

— Чей?

— Ничей, я ходил по адресу, думал, родственников найду, а говорят, что фото уже переклеено.

— Так давай переклеим снова.

— Это уголовно наказуемо.

— Толя, вот то, что она находится с амнезией у тебя — точно наказуемо. А фальшивый паспорт у девушки с амнезией… Чувствуешь? Кто что докажет? Ну не помнит она, где паспорт взяла, и как он у нее оказался — тоже не помнит. И ты ни при чем, и документ будет, и делай ты ей кранипластику, и живи, как хочешь. Да хоть женись.

— А если вспомнит?

— Тогда объяснишь все свои благие намерения. Поймет — твое счастье. Поэтому постарайся сделать так, чтобы поняла. Так что начнем мы с паспорта.

— Вера, как? Ты умеешь переклеивать фото на документах?

— Ну да, это тема моей докторской, — усмехнулась Вера. — Переработал ты, дорогой, совсем крыша едет. Просто есть у меня нужные люди, те, что сделают и вопросов не зададут лишних. Ты думаешь, все это, — она обвела пространство руками, — за мой счет? Нет, спонсоры имеются. А у них возможности почти безграничные. Жду вас в субботу, сделаем фото твоей ненаглядной в парике, я позабочусь. Заодно и поговорю с ней, определюсь, как ее лечить лучше.

— Я могу подумать?

— Нет, не о чем. Послушай умную женщину хоть раз в жизни. В субботу к трем подъезжайте. Паспорт с собой. Все, поехали по домам. Тебя подвезти?

— Нет, я доберусь, тем более что тебе в другую сторону. До субботы?

— До субботы, и не опаздывайте.

Посидели за обедом по-семейному, Александр себя словно бы и не в своем доме чувствовал. Чистота, достаток, много еды. Вот дожил! Да не дожил, а сам до такого довел, что ребенка кормить стало нечем.

После того, как заглох его малый бизнес и истаяли сбережения, Минину везти перестало, а может быть, пока они с Игорем вместе раскручивались, все получалось, а один он не потянул.

За какие работы не брался — как печать неудачника на нем поставили. То одно, то другое. В охране был — склад сгорел, или конкуренты подожгли, а случилось на дежурстве Минина. Присудили возмещение, чтобы расплатиться — заложил квартиру. Думал выкрутится, снова устроился неплохо — поскольку знал два языка, то в турагентстве даже ценным кадром стал. Но закрыли турфирму, хозяева денег нагребли и свалили за границу. Начались суды-разбирательства с обманутыми клиентами. Минину пришлось нанимать юриста и платить, платить, платить. Иначе получил бы он «желтый билет» на всю оставшуюся жизнь, оказался бы в проклятой базе данных о судимостях. Этого удалось избежать, но семья снова увязла в больших долгах.

А Ольга привыкла жить красиво, не задумываться о тратах. Она хотела блистать, но в театральных тусовках оказалось мало проку. Успешные, высокооплачиваемые подписывали контракты, работали в хороших коллективах, ездили на гастроли. Им в компаниях время проводить было некогда.

Однородный монолит социалистической реальности начал давать трещины, расслаиваться. И часть его пошла на дно. Вместе с такими, как семья Минина, не успевшего вцепиться в кормушку или встать при легких деньгах. Хорошо хоть мама не знала — тогда он совсем ей писать перестал. А приезжать она не хотела, даже когда Женя родилась. Не могла простить Ольге, что та разрушила жизнь Александра, пустила под откос все планы. Все, о чем Татьяна Петровна мечтала.

Сейчас она с любовью смотрела на сына. Суетилась, подкладывала ему и Игорю лучшие куски. Пирог испекла свой фирменный с мясом. Борща наварила, котлет нажарила — Минин сто лет так не ел. После обеда в сон потянуло. Или это он в больнице привык все спать и спать?

При Женечке ничего про Ольгу не говорили. Минину и не хотелось. После аварии его жизнь с этой женщиной с каждым днем отступала, отдалялась, и отпускало то неправильное, что все эти годы было между ними.

Вначале он любил ее, страстно. Это, как болезнь, сжигало его изнутри. После третьего приезда в Петербург он уже ни о чем другом думать не мог — только о ней. Но тогда мысли эти побуждали к достижению цели, он хотел отлично окончить академию и сделал это. Ради Ольги. Чтобы она гордилась. Как выяснилось, ей это было безразлично, она стремилась к яркой жизни актрисы, жизнь в гарнизоне никак ее не привлекала. А распределили Минина далеко, на северные рубежи, и, можно сказать, повезло — там можно было выслужить год за два, наверняка бы и квартиру дали. Потом. Через пятнадцать лет, а Ольга хотела сразу.

Она уговаривала Александра, упрашивала, плакала, жаловалась, что не сможет жить на севере.

— Кому я там стану на скрипке играть? Моржам и белым медведям?

Конечно, про медведей это она зря, военный городок был не так плохо благоустроен. Но само место — дыра.

Если бы ни события в стране, Минин еще посомневался бы, но полный развал, казалось бы, незыблемых устоев подталкивал к действию. Тут и Игорь был с Мининым заодно. Их распределили в одну и ту же часть, и тогда у друзей созрел план.

Комиссоваться по здоровью — долго, да могло и не получиться, а вот после суда чести из армии выгоняли на раз. Но надо было как следует проштрафиться, сесть на гауптвахту, а тогда уж и суд.

Купили они водки, нажрались, не явились на развод, а вместо этого, шатаясь по военному городку, разбили стеклянную витрину единственного магазина промтоваров. Вроде как драку устроили. После этого их в комендатуру и сопроводили. Ну а дальше все по Уставу.

Отсидели на губе, на суде чести вели себя непотребно, командир части только головой крутил, да руками разводил, а старпом — тот понял и потом, когда уже все закончилось, Александру сказал:

— Что ж, осуждать не могу, сейчас многие так поступают. Вот и просрали Россию.

А через неделю Саша уже звонил в дверь Ольгиной квартиры в Петербурге.

Возможно, если бы он слушал Игоря, если бы поехал вместе с ним на Кубань разрабатывать ферму и табачную плантацию, то все бы иначе повернулось. Но Минин никого не слушал кроме Ольги, а у той было семь пятниц на неделе. Единственное, чего она хотела всегда и постоянно, так это трахаться. Возбудима была, как кошка: тронь — и уже извивается, не знает, каким боком притереться.

— Пошли у подъезда на лавочке покурим, — предложил Игорь, — а то вон Женя глазки трет.

— Она разве стала днем спать? — спросил Минин у матери.

— Да, хорошо спит, я ей сказочки читаю.

— Удивительно, а я никогда уложить не мог. Вечно со слезами. Мы пойдем на воздух, поговорим.

— Идите-идите. Вернетесь — я чайку вскипячу.

И Татьяна Петровна особой печали по поводу гибели Ольги не выказывала. Причем очевидно было, что мать Минина нисколько это не тревожит. И то, как Игорь отнесется к подобной черствости, ее не волнует.

Лавочка у подъезда оказалась пуста. Соседки Минина утреннюю вахту отстояли и рассосались по квартирам — обедать. Следующее включение сарафанного радио происходило часов в пять вечера. Это если погода была хорошая. А то, случалось, одна бабулька, та, что с первого этажа, как раз под Миниными жила, внизу сидит, а две с балконов с ней переговариваются. Тогда последние известия весь подъезд в открытые окна слышал.

Игорь присел, закурил, Александр стоял, рассеяно разглядывая клумбу.

Все та же старушка с первого этажа, Эльвира Ивановна, пыталась устроить под окнами «собственный садик» на манер царскосельского, но вышло у нее больше похоже на собачье кладбище. Продолговатые клумбы частично были обложены поставленными на угол кирпичами, частично огранены врытыми горлышками в землю пластиковыми бутылками. На самих клумбах цвели желтые и фиолетовые анютины глазки.

— Ты теперь в Питере останешься? — спросил Минин.

— Нет, что ты, какой там! Мне в станицу возвращаться надо скорее. Там у меня дел невпроворот. Во-первых, ферма, я сюда приехал контакты наладить, сейчас только на еде да куреве заработать можно, ну или уж на водке, только с акцизой возни, поэтому я остался при мясе. За эти годы хозяйство разрослось, — с гордостью сказал Игорь. Затянулся, выпустил дым. — Это, конечно, все не те доходы, с нашими уменьями, особенно с твоей специализацией, можно было бы такие дела завернуть, уже не здесь бы сейчас жили. И Женя твоя в частный детский садик ходила бы где-нибудь в Германии. И Ольгу бы пристроили… Извини, сдуру брякнул.

— Ничего, — Александр сел рядом. — Ты знаешь, странно мне это. Вот нет ее, а во мне как будто облегчение. Хреново на самом деле это. Разве можно так?

— А кто его знает, Саша. Ей-то можно было тебе жизнь ломать, я же помню, как Татьяна Петровна убивалась. Плакала, меня просила, чтобы отговорил тебя от девушки этой. Ты же как помешанный был. Один раз в Петербург съездил — и все, как околдовали тебя.

— Но Женя-то есть!

— Женечка славная, вот ради нее ты и должен все заново начать. Слышишь, Минин? Возьмемся и сделаем! Думаешь, я не проседал? Когда в первый раз с табаком завелся, все вроде сделал правильно, рассадили, а он морозов боится — и вдруг похолодало. Надо было костры жечь, дымом посадки укрывать, а тут рыба пошла. Побросали казаки костры и все на реку. Погиб табак, убытки еле покрыл. В другой раз с местными вязаться не стал, гастарбайтеров привез, в сельсовете сговорился, поселил их в бараки. Поил, кормил, досматривал. Тоже народ непростой, но чему-то нас в академии научили, вот я командные навыки и применял, — усмехнулся он. — Гастеры у меня и на табаке, и на ферме работали. Потом женщины из станицы в доярки потянулись. Казачки — работницы ответственные. Сейчас и сыроварня есть. Можно бы хорошо подняться, если бы не конкуренты. Пуля мне не случайная прилетела. Повезло, что не в голову.