— По-моему, вы очень щедры, дядя Пьер. Вы так много собираетесь дать Луизе. Мне бы хотелось, чтобы вы знали, насколько я ценю ваше доброе отношение к нам. Но, даже если бы вы не дали ей ни цента, знайте, я всегда буду помнить, как много вы сделали для нее… для нас обоих… теперь уже. И если я смогу жениться на ней, то большего значения для меня уже ничто не будет иметь. Только бы свадьба состоялась!..

* * *

Вот так виделись Ларри события тех дней теперь, спустя три года. Он не обращал большого внимания на то, что они с Луизой были расквартированы еще с тремя супружескими парами в маленьком некрасивом доме на Майнценштрассе, а не поселились в дорогом и изысканном особняке на Рейненлаген, где в относительной роскоши проживал его дядя. Для Ларри было не важно, что его работа становилась все более монотонной, утомительной и, похоже, никому не нужной. Не важно, что он продолжал жить в Кобленце, где каждый встречный только о том и говорил, как хорошо было бы вернуться домой и скорее бы их отправили туда. Ларри старался не реагировать и на то, что полковник Б. Гаррисон Пейдж продолжал не только насмешничать над ним и строить мелкие козни, но и пытался мешать по-крупному. С Луизой Ларри обрел полную гармонию и счастье. И разве кто-нибудь еще мог иметь для него хоть какое-нибудь значение?

Но теперь, когда море свирепо штормило, а Луизе было так плохо, он страшно волновался. Он вдруг впервые серьезно задумался о том, что раньше лишь изредка приходило ему в голову: что значила для нее их жизнь в Кобленце? Ведь прежде она всегда была окружена роскошью, которой у нее в Кобленце не было совсем. Она была дочерью аристократа, падчерицей члена кабинета министров и племянницей человека — кстати, относившегося к ней как к собственной дочери — с известным именем, незаурядным характером и сказочно богатым замком. В Кобленце же она была женой обыкновенного младшего лейтенанта. Но и это еще не все. Француженка по рождению, она была нежеланной гостьей в доме извечных врагов ее родины; она лишилась двоюродного брата и отца на войне с этим врагом — и раны, оставленные недавней войной, еще не зарубцевались в ее душе. Ей неоднократно приходилось скрывать не только свое одиночество, но и свою враждебность. Однако она делала это так успешно, что ни разу не выдала своих чувств даже при Ларри, так что он и не подозревал об их существовании.


Когда он склонился над Луизой, глядя на нее с любовью и тревогой, она слегка пошевелилась и открыла глаза. Увидев его, улыбнулась и протянула навстречу руки.

— Я чувствую себя намного лучше, — проговорила она, отвечая на его нежный поцелуй. — Нет, нет, я пока не хочу есть. Мне бы хотелось просто поговорить. Помечтать о том, как мы приедем домой. Ведь нам осталось плыть всего четыре дня?

— Если повезет, то, может быть, всего три.

— Как ты думаешь, нам придется остаться примерно на шесть недель в Нью-Йорке?

— Ну, если повезет, вообще не придется.

— И, значит, ты не будешь больше лейтенантом Лоуренсом Кэри Винсентом из армии Соединенных Штатов? Ты станешь Ларри Винсентом из Синди Лу?

— Да, слава тебе, Господи!

— И мы сможем свободно поехать в Луизиану?

— Да, слава тебе, Господи!

— А еще два дня займет добраться до Нового Орлеана?

— Да… на поезде придется трястись по меньшей мере два дня.

— А потом мы увидим дом на Елисейских полях и решим, что с ним делать?

— Решишь ты, что с ним делать, — поправил ее Ларри. — Ведь это твой дом.

— Он наш… Что ж, значит, осталось совсем немного, не так ли? Посмотрим, каков он из себя.

— Ну, нельзя сказать, чтобы дом был в плохом или хорошем состоянии. Наверное, он сейчас в среднем состоянии…

— М-да, значит, дня через четыре мы будем на месте… А потом сядем на поезд и поедем до монастыря… верно?

— Да.

— Это примерно час или два?

— Да.

— А на станции нас будет встречать Наппи?

— Да.

— И мы поедем в Синди Лу…

— Да, мы поедем в Синди Лу.

— И все будет прекрасно! И дальше тоже все будет прекрасно?

— Да. Но дальше все будет намного прекраснее.

И они громко рассмеялись, уверенные в своих словах.

33

Машина, за рулем которой сидел Наппи, ехала неровно, рывками, поскольку всякий раз, сбавляя скорость, он неумело и очень резко давил на тормоза. Они ехали вдоль реки, близко к воде, и, когда Наппи круто повернул влево, внезапно сбросив скорость, Ларри вначале подумал, что они едут к дамбе, и лишь потом понял, что они въехали на подъездную дорожку, ведущую к огромному дому, размытым пятном маячившему впереди.

Однако Ларри так и не поверил, что это Синди Лу, пока Наппи не остановил машину.

Не было террас, которые прежде красиво спускались от дома вниз. Газон, отделяющий дом от реки, не ухожен и так сильно уменьшился в размерах, что почти сросся с берегом. Величественная аллея, по обеим сторонам которой, подобно гордым стражам, когда-то возвышались могучие деревья, тоже исчезла, а подъездная дорожка стала такой коротенькой, что они преодолели ее за какие-то несколько секунд. Но самое горькое, что дом, представший перед ними, не просто выглядел серым в сгустившихся сумерках — он был серым! Серыми были обшивочные доски и колонны, которые давно никто не красил. Все казалось изношенным и истерзанным непогодами. Ларри прежде хотелось, чтобы машина остановилась напротив дома, немного не доезжая до него; он хотел выйти из автомобиля вместе с Луизой, с гордостью пройти с любимой через роскошный сад, затем взять Луизу на руки и перенести через порог дома, как когда-то, много лет назад Клайд перенес Люси. Но все вокруг претерпело такие огромные изменения, что Ларри даже не узнал дома, когда они подъезжали к нему. Да, едва ли не все его великолепие исчезло: колонны, винтовая лестница, балюстрады, резные перила были грязно-желтого цвета, обшарпанные и пропыленные, как и все остальное…

Он почувствовал, что Луиза доверчиво смотрит на него, но в ее взгляде все же ощущались вопрос и сомнение. А Наппи уже вылез с переднего сиденья и открывал заднюю дверцу автомобиля.

— Ну, вот мы и дома, дорогая, — произнес Ларри, пытаясь улыбнуться. — Это — Синди Лу. Я… я сам вначале не узнал его. Видишь ли, в мое отсутствие дамба осела и сдвинулась назад, а вместе с ней исчезли террасы сада и аллея. Конечно, я слышал об этом от Валуа, но не представлял себе, что дом претерпит такие изменения. Если бы я знал, то предупредил бы тебя. Обо всем… и о доме тоже…

— Я уверена, что внутри дома все по-прежнему красиво. Я вижу, как ты опечален из-за этих перемен. Но вспомни, ведь я ни разу не видела Синди Лу прежде, поэтому мне не с чем сравнивать. И знаешь, я счастлива, что наконец-то мы добрались.

Она прижалась к нему и поцеловала его. Когда же Ларри помог Луизе выйти из машины, а потом повел ее по дорожке, она что-то весело щебетала, и он никак не мог уловить, что она думает на самом деле. Дом не произвел на нее тягостного впечатления, и Ларри вздохнул с облегчением. Но он молчал, поскольку теперь уже боялся только одного: вот он открывает дверь, входит и понимает, что дом пуст, совершенно пуст — в нем нет деда, приветливо выходящего навстречу. Этого Ларри боялся невыразимо, боялся больше всего. Ведь даже Луиза не сможет заполнить эту невыносимую пустоту. Заново переживая свое горе, Ларри совершенно забыл, что собирался перенести любимую невесту через порог на руках… Вместо этого он отвернулся от входной двери, чтобы не видеть пустой лестницы, наверху которой всегда встречал его дед.

— Мы так рады, что вы вернулись, мистер Ларри, и вы, миссис Луиза! Мы так долго ждали этого счастливого дня!

Эти слова проговорила Тьюди — всегда верная, всегда ласковая, всегда искусная Тьюди. Она быстро вышла вперед, а за ее спиной показалась Айви. Обе женщины восхищенно разглядывали Луизу и в то же время оценивали ее как будущую хозяйку. Ларри словно прочитал их мысли, они ведь думали, какая она, Луиза, и, похоже, теперь они знали это. Наблюдая за женщинами, Ларри постепенно выходил из первоначального потрясения и подавленности.

— Я тоже очень рад видеть тебя, Тьюди… и тебя, Айви, конечно. А где же Дельфия?

Женщины встревоженно и смущенно переглянулись.

— Нам очень жаль, но Дельфия ушла, — нерешительно проговорила Тьюди.

— Как это — ушла?

— Она ушла из Синди Лу и стала работать на какую-то белую шваль[41] рядом с Гонсалесом. Мы никогда не думали, что она окажется такой никудышной. Но вы не беспокойтесь, мистер Ларри, мы с Айви всегда с вами…

— Хорошо, Тьюди, очень хорошо. Все в порядке… — На его памяти впервые случилось такое, чтобы кто-то из их людей добровольно ушел из Синди Лу. Ему даже в голову не приходило, что такое может произойти. Он надеялся, что у Луизы будет очень много слуг. Теперь же понимал, что в громадном доме остались только Тьюди и Айви, а ведь пройдет совсем немного времени — и Тьюди понадобится для ребенка. Ну, что ж, конечно, и Наппи может помогать, хотя, наверное, он будет нужен, в основном, вне дома. Пока Ларри еще не знал, что делать в сложившейся ситуации. Надо подумать. Пока необходимо устроить как можно комфортнее Луизу.

— Ты хочешь как следует осмотреть все вокруг, дорогая? Или хочешь сразу пойти наверх?

— Я думаю, что лучше подняться наверх, если ты не возражаешь. Надо умыться, переодеться с дороги. И я сразу почувствую себя намного лучше. То есть я и сейчас чувствую себя хорошо, но…

— Конечно, дорогая, тебе надо привести себя в порядок. Пошли, я провожу тебя.

Не успел Ларри дойти до порога следующей комнаты, как вновь остановился, потрясенный ужасной мыслью: он даже не представляет, в какой комнате поместить Луизу! Насколько он помнил, его юношескую кровать не выносили из спальни деда, и всякий раз, когда он бывал дома, до тех пор пока не отправился в лагерь Бьюрегарда, он спал на ней. Ларри пришел в крайнее смятение, он никак не мог свыкнуться с тем, что дом опустел. И не будет же он спать с Луизой на кровати деда! Поступи он так, и постоянные мысли о… Боже! Что делать! Где поместить Луизу? В комнате, расположенной напротив гостиной, когда-то принадлежавшей его матери? Но кровать, которую она так любила, недостаточно широка для двоих. В комнате дяди, которого он никогда не видел до тех пор, пока не познакомился с ним в Кобленце? Мебель в дядиной комнате была очень красивой и отвечала всем необходимым требованиям. Но почему-то дядина комната и все с ним связанное не нравились ему, по какой-то необъяснимой причине он и раньше недолюбливал Бушрода Пейджа, хотя и не был с ним знаком. Что касается гостевой комнаты, где стояли две монастырские койки, то о ней и речи быть не может, это просто нелепо!