— Разумеется, вам очень жаль, и я прекрасно понимаю ваши чувства, — снова услышал он старую даму. Поначалу он даже не уловил, что она понимает. Сейчас он пребывал в таком далеком будущем, что впервые со дня смерти Люси совершенно забыл о настоящем. И, прежде чем вновь собраться с мыслями, он увидел, как теща медленно поднялась со стула, сказала, что им больше нечего обсуждать, и пожелала ему приятно провести день.

* * *

Спустя неделю миссис Софи и кузина Милдред отбыли в Виргинию. А пока миссис Софи, как и обещала, разобрала все вещи Люси. Среди бумаг покойной не было найдено ни одного важного документа. У себя Люси хранила только письма, когда-либо полученные от матери, Клайда, Кэри и Бушрода. Все они были разложены на маленькие аккуратные стопочки. Миссис Софи сообщила Клайду, что его письма и письма Кэри она оставила в письменном столе Люси, а остальные, с его позволения, хочет увезти с собой. А большую часть одежды Люси миссис Софи постепенно раздарила.

Расставаясь на железнодорожной станции, ни Клайд, ни старая дама не заговорили о будущей встрече. Оба понимали, что если эти встречи вообще когда-нибудь состоятся, то будут очень редкими. Но не из-за взаимного недоброжелательства, ибо после долголетнего антагонизма, в лучшем случае холодного отношения друг к другу, они наконец пришли к обоюдному уважению и пониманию. Это было очевидно при их прощании.

По дороге со станции домой Клайд зашел на кладбище и положил цветы на могилу Кэри. Теперь это стало его ежедневным обрядом. Источником его сильнейшего страдания было то, что он не имел права настоять, чтобы Кэри была похоронена в Синди Лу, как Люси. Ведь ему была известна давно устоявшаяся традиция, предписывающая жене лежать рядом с мужем в смерти, как и в жизни; нарушение этой традиции непременно вызвало бы великое недовольство по всей округе. Поэтому Клайду пришлось подавить свое желание, не высказывая его никому, но впервые в жизни он ощущал столь сильные муки: из-за внутреннего сопротивления этому и из-за того, что теперь Кэри, казалось, находилась от него намного дальше, чем Люси. Но постепенно он нашел успокоение в осознании, что Люси в месте своего последнего упокоения находится одна — значит, это место как бы всецело стало ее личным святилищем, равно как его успокаивала мысль о том, что Кэри сейчас покоится в величественном склепе, что было ее посмертным семейным долгом.

Он приближался к торжественному склепу Винсентов с необычайным спокойствием, чего не было раньше. Обычно высокие металлические ворота подъездной дороги, ведущей к кладбищу, были закрыты и открывались только для того, чтобы пропустить похоронную процессию. Пешеходы же проходили на кладбище через ворота поменьше, каковых на кладбище имелось двое — по обеим сторонам главного входа. Главные ворота открывались с большим трудом из-за их массивности и огромного веса, к тому же их створки были подвешены на одинаково тяжелых цепях, при помощи которых они автоматически запирались. И скорбящему родственнику приходилось вдвойне трудно, ибо, как правило, он был нагружен множеством цветов. Сейчас Клайд возблагодарил Господа за то, что нашел главные ворота открытыми. Он медленно прошел на кладбище, держа в одной руке огромный букет белых азалий, а в другой — пурпурных ирисов.

Участок Винсентов располагался не очень далеко от ворот. Клайд увидел возвышающийся надгробный памятник: саркофаг венчала красивая мраморная урна; все было выполнено со строгой простотой, если не считать этой урны и колонн с каннелюрами в каждом углу, которые, в свою очередь, венчали погребальный свод, настолько величественный, что тут же возникла мысль о храме с полным фасадом из колонн и искусно вырезанными в камне факелами. На одной из каменных ступеней, ведущих к бронзовой двери, возвышалась вторая урна, очень похожая на первую, но открытая, полная цветов, принесенных только вчера. Однако они уже не были достаточно свежими, чтобы удовлетворить Клайда. Он вынул их, поменял воду, после чего любовно расположил в урне пурпурные и белые цветы, принесенные с собой. Правда, он не был искусен в составлении букетов, ведь этим всегда занималась Люси. И как превосходно у нее это получалось… Но нехватку опыта он возмещал терпением и любовью. И когда он повернулся, чтобы уйти, урна снова расцвела неповторимой красотой свежераспустившихся цветов.

* * *

Войдя в сад, Клайд увидел Тьюди, которая уводила Ларри домой с прогулки. Малыш был без шапочки, и солнечные лучи играли в его волосах, таких же глянцевитых и черных, как у отца, делая их еще более блестящими. Ларри энергично звенел серебряной погремушкой, подвешенной к лямке, поддерживающей его бодрую пухленькую фигурку, и, как всегда, лицо деда осветилось радостью. К тому же Клайд наблюдал признаки прогресса, не замеченные им прежде.

— О, я не знал, что он научился сидеть прямо без посторонней помощи! — восхищенно проговорил Клайд. — Ну да, он же почти не касается мягких подушечек, что у него за спиной!

— Ага! Вовсе! — гордо воскликнула Тьюди. — Немного времени пройдет, и он начнет потихоньку ходить! Ни разу еще не видела такого умненького малыша. А какой он сильненький!

— Как ты думаешь, он сможет сидеть на высоком стуле?

— Ну да, так же, как и в коляске!

— Вот и прекрасно. Вынеси из кладовой высокий стул миссис Кэри и поставь его в столовой. Теперь мы с Ларри будем обедать вместе.

Нежно обняв малыша, он обернулся, чтобы посмотреть в сторону небольшого огороженного места, где покоилась Люси. Затем направился было туда, но остановился, решив, что сможет посетить жену позже, когда закончит дневные дела. Ведь сколько дел требовало внимания, ибо ему довольно долго пришлось пренебрегать ими. Ему доверили Ларри, и он должен, не щадя своих сил, с честью выполнить возложенные на него обязанности. Он может по-настоящему служить усопшим только после того, как выполнит свой долг по отношению к живым.

Вернувшись в дом, он прошел к себе в кабинет. Откинув крышку бюро, открыл сейф. Все записи в гроссбухе были в полном порядке и закончены в тот день, когда они в последний раз работали вместе с Люси, — в день ее гибели. Когда он собрал нужные бумаги, к которым так долго не притрагивался, и занялся подсчетами и выписками, результаты получились настолько ободряющими, что он более осмысленно, чем когда-либо, задумался о том, с какой целью позволил Валуа Дюпре заговорить с ним о продаже той узкой полоски земли в задней части плантации, где находится гравий. Он не признался тогда, у смертного одра Кэри, что продал эту землю, но легко поймал ее на слове, считая, что вопрос уже исчерпан и теперь он может делать все что угодно, чтобы сократить то огромное бремя долгов, с которыми ему помогала справиться Люси, а затем снова пойти в гору. И неизбежно он рассказал Люси об этой продаже, и она стала помогать ему с бухгалтерскими книгами, и ей необходимо было вносить в них все дебеты и кредиты. Тогда Люси восприняла это известие с традиционным спокойствием, сказав (именно то, что Клайд сказал Кэри во время их последнего разговора), что в их жизни было столько всяческих сокровищ, что им не нужно больше выискивать их.

И вот, глядя на свои бухгалтерские книги, Клайд впервые подумал, что, возможно, когда-нибудь он будет в состоянии выкупить обратно этот участок земли, где он сидел однажды на солнышке и, покуривая, наблюдал, как дочурка роет и роет землю, пока не устанет до смерти, не отбросит лопатку и не бросится в его объятия, чтобы уютно устроиться в них… И вообще, похоже, Дюпре не очень-то заинтересован в этом участке. Во всяком случае, он даже еще не начал промывать гравий, не говоря уже о том, чтобы грузить и транспортировать его. При ближайшей же встрече Клайд обязательно заговорит со своим старым приятелем об этом…

Чем больше он работал над не тронутыми со дня гибели Люси счетами, тем больше у него появлялось причин для бодрости. Было готово к отправке более двух тысяч «морковок» крепкого черного табака — за них можно получить весьма круглую сумму, тем более сейчас, когда две семьи — Гилельмосы и Расселы — борются за господство в посредничестве при продаже черного табака, в то время как раньше Расселы контролировали весь рынок сбыта. Плантации сахарного тростника тоже принесли обильный урожай. Сырец продавался по три с половиной цента, а если подсчитать все, то Клайд может выручить сорок тысяч долларов после уплаты пошлины за обработку. Ну, разумеется, налог на землю, рабочую силу, расходы на удобрения и другие расходы, но все равно прибыль намного превышала все его ожидания.

В течение нескольких часов Клайд, не поднимая головы, напряженно работал над бухгалтерскими книгами. Но, когда Джек пришел сообщить, что обед накрыт, он поднял голову и улыбнулся.

— Полагаю, сегодня я буду обедать с неким молодым джентльменом, Джек? — проговорил он.

— Ну, конечно же, сэр, конечно! — улыбаясь в ответ, произнес Джек.

15

Известия, которые Клайд получал из-за границы прямо и косвенно, продолжали казаться ему чрезвычайно важными.

Миссис Софи написала ему почти сразу. Когда она ехала в поезде, она как следует поразмыслила над их разговором в библиотеке, писала старая дама. В результате этих размышлений она решила проехать через Нью-Йорк, поскольку посчитала, что ей необходимо увидеться с мистером Стодартом и Мейбл немедленно. И это ей показалось даже более важным, чем улаживание ситуации с Сорренто. Она нашла мистера Стодарта более чем готовым к сотрудничеству; действительно, он счел ее предложение весьма великодушным, заметив, что находит его чрезвычайно выгодным для его дочери. У миссис Софи не было возможности переговорить с самой Мейбл, и по очень простой причине: узнав, что Бушрод заболел брюшным тифом, она тут же отправилась во Францию. Как только ужасная болезнь позволила Бушроду взять перо в руки, он отправил Мейбл умоляющее и трогательное письмо. Он писал, что страшно нуждается в ней теперь, когда он болен и одинок в этой чужой стране; кроме того, ее присутствие поможет ему пережить печаль от великой утраты, которую он претерпел, лишившись матери и сестры. Это было воистину красивое письмо, и Мейбл оно чрезвычайно тронуло…