— Твой отец, наверное, будет недоволен такими тратами… Вот если бы она, к примеру, настаивала на каком-нибудь значительном ремонте в замке, то тут он не сказал бы ни слова. Однако меня скорее обрадовало бы обратное. Всем своим поведением Арманда показывает, что она обладает здравым смыслом… здравым смыслом и сильным духом. Мне бы вовсе не понравилась глупенькая и сентиментальная невестка.

— Ведь ты не находишь Арманду глупой, правда?

— Ну, в общем-то… пока нет. Но, похоже, она не очень умеет заявить о себе. Вот Кэри намного бодрее… вернее, была бодрее. Как это неприятно, что у нее недомогание, и именно в это время. Когда я планировала эту поездку, я предвкушала, что услышу ее веселую беззаботную болтовню… надеюсь, ты тоже.

— «Homme propose[57]…» — начал было Пьер. Однако мать перебила его:

— Признаюсь, не думала, что некто ехал в Соединенные Штаты, чтобы сделать предложение лучшей подруге Кэри. Я предполагала, что его первоначальные намерения были менее благородными… и, определенно, более темпераментными. Сомневаюсь, что Бог был расположен к тому, чтобы сделать бедняжку Кэри enceinte[58]. По-моему, мы должны винить в том Савоя, который, Господь тому свидетель, весьма глуп. К счастью, он оказался не подозрителен и по характеру не впечатлителен. Ладно… Безусловно, все к лучшему. У Арманды прекрасное происхождение и значительное приданое. Она красива и благодарна тебе за то, что ты обратил внимание на нее. Она будет очень послушна и станет тебе весьма представительной женой. Будет обожать замок, а ее присутствие там позволит мне проводить много времени в Париже. Наверняка у нее будет столько детей, сколько ты пожелаешь, и она никогда ни на что не пожалуется. Насколько я знаю, креольские женщины очень плодовиты. И ты не услышишь от нее упреков из-за маленьких измен, которые ты станешь совершать, когда она будет ждать ребенка… воспримет их как само собой разумеющееся. Ее мать оставит тебе привилегию посвятить твою невесту во многие тайны и не забудет сказать дочери, что на маленькие проказы мужа надо смотреть сквозь пальцы, пока он не совершает их открыто. Вообще тебе давно пора было подумать о женитьбе, и, наверное, даже хорошо, что Кэри беременна. Да, как я уже говорила, похоже, все обернулось не так уж плохо.

* * *

Однако маркиза не чувствовала себя настолько удовлетворенной, как пыталась это показать, и ее сын, превосходно знающий характер матери, видел это. Разумеется, она наслаждалась тем впечатлением, которое произвела на общество, когда-то оказавшее ей весьма холодный прием; а в женитьбе сына на богатой и ослепленной любовью девушке маркиза заранее угадывала определенные преимущества. Но ей пока что не удалось испытать острых ощущений, которых она так ожидала. Ведь она считала само собой разумеющимся, что большую часть времени они проведут на Виктории, рядом со здешним Монтерегардом и Синди Лу. Она представляла, как ее сын возобновит ухаживания за Кэри, и все приятные, хотя и рискованные последствия этого флирта. Ведь не может же Савой вечно пребывать в состоянии слепоты, рано или поздно он вызвал бы Пьера на дуэль, а Пьер — один из лучших фехтовальщиков Парижа. Да и Клайд с его недалекой добродетельной супругой тоже не могут до бесконечности находиться в полном неведении и, конечно же, придут в ужас от одной только мысли, что честное имя их обожаемой дочери может быть замешано в crime passionnel[59]. К тому же маркизе не очень хотелось Наносить им удар, интригуя против Кэри. Вообще-то девушка ей нравилась; однако эта симпатия не была настолько сильной, чтобы перевесить чувство длительно вынашиваемой в сердце обиды на Клайда, который остался верен своей суженой, даже несмотря на свою «маленькую» измену. Маркиза так и не простила ему этой верности и навечно затаила в душе злобу на ту, другую, что сумела завладеть им. Теперь, когда она познакомилась с Люси, ее обида и возмущение возросли, как никогда. И она чувствовала не что иное, как оскорбление, нелепость того, что мужчина, стоящий перед выбором между Доротеей Лабусс и Люси Пейдж, выбрал вторую и не только сделал ее своей избранницей, но и окружил постоянной, неизменной любовью и обожанием в течение четверти века. Безусловно, настало время сравнять счет.

Кроме того, мысленно маркиза представляла себе, что этот счет можно сравнять не только окольным путем — через Кэри, но и непосредственно — через самого Клайда. В конце концов, он всего-навсего мужчина и, стало быть, не защищен от искушения. Маркиза осознавала это лучше всех. Наверняка в течение этой монотонной, рутинной жизни, которую Клайд избрал для себя, какие-нибудь соблазны вставали перед ним… И она не хотела упустить такой момент. Момент, когда она сможет разбередить и вновь зажечь в нем тлеющие угольки чувства.

Но, пока Кэри заточена в своей темной спальне, Клайд останется в Синди Лу, а Винсенты будут говорить, что сейчас нет никакого смысла ехать на Викторию. Вскоре из Франции приедет маркиз и состоится свадьба, а потом Арманда с Пьером отправятся в свадебное путешествие на медовый месяц. Присутствие маркиза — разумеется, помеха для нее, может быть, не столь серьезная, однако все же связанная с некоторыми осложнениями. Кроме того, маркиз пожелает сделать эту поездку в Соединенные Штаты как можно короче, поскольку он не любит надолго уезжать из замка, покидать свои леса, луга и болота. А у нее не отыщется предлога как-нибудь продлить свой визит. И тогда Клайд с Люси будут жить-поживать, ведя свое существование, подобно Дэрби и Джоан[60].

Больше всего Доротее досаждал этот спокойный, безоблачный домашний уют, в котором жили Клайд и Люси. Маркизе безумно хотелось хотя бы один раз — всего один раз! — потревожить эту гладь. Она мечтала хоть на миг нарушить их спокойствие. Ведь этого было бы вполне достаточно, чтобы расшатать, разрушить в Люси чувство безопасности и уверенности в завтрашнем дне; чтобы испытать чувства Клайда и доказать, что она все еще обладает хоть и слабой, но опасной властью. Маркиза поднялась из кресла, в котором сидела, когда беседовала с сыном и размышляла о своих обидах, и подошла к огромному псише[61], стоявшему там, где было побольше света. Маркиза долго и критически разглядывала свое отражение. Результаты этого пристального изучения не только вселили в Доротею уверенность в себе, но и воодушевили. Ибо она увидела то, что хотела, еще раз убедившись в своей способности по-прежнему возбуждать страсть и желание.

Ей было ясно, что эта страсть может быть настолько же мимолетной, насколько сильной она была ранее; однако даже по прошествии стольких лет воспоминания об этом острым ножом пронзали ее сердце, и она страстно хотела ее возобновления. Ведь это желание в ней все еще не угасло. Кажется, она по-прежнему ощущает ласковые пальцы Клайда на талии, по-прежнему чувствует тот порыв во всем теле, с которым она кинулась в его объятия. Его господство над нею было столь велико, а ее ответ на его ласки — так необуздан и страстен… не надо было никаких слов для того, чтобы выразить их взаимное понимание и влечение друг к другу.

Она помнила те короткие мгновения между его поцелуями, когда ей удавалось прошептать: «Но я же еще не показала вам весь дом! Может быть, второй этаж вам не подойдет…» И вот они вместе поднимаются по лестнице. Он держит ее за руку, крепко прижимая к себе… Затем они входят в комнату, и вскоре его руки вновь обвиваются вокруг ее талии… Он ликующе рассмеялся, обнаружив, что ее талия в самом деле очень тонка. И ей даже не надо носить корсет… а ее уступчивость в саду оказалась молчаливым согласием, сравнимым лишь с абсолютной несдержанностью…

Спустя несколько часов Клайд пробудился от глубокого сна и пробормотал, что ему пора в гостиницу. Затем, уже полностью одетый, он стоял перед ней в полумраке зарождающегося рассвета, запоздало осведомляясь, есть ли в доме кто-нибудь из слуг, кто мог бы знать о его присутствии и, значит, о его уходе. И она снова заверила его, что оставила у себя единственную служанку — Беллу, но у той муж и целый выводок детей, так что дом будет пуст до полудня. Собак тут тоже нет, почему их лай и не выдаст ухода гостя. Правда, соседи иногда корят ее, утверждая, что женщине не следует оставаться одной в таком огромном доме — мало ли что может случиться, тем более что дом стоит на отшибе. Однако Доротея никогда ничего не боялась и даже гордилась своей храбростью. И вот сейчас она может возблагодарить Бога: если бы она была пугливой и боялась своей собственной тени, то никогда бы ей не пришлось получить столь чудесную награду за свое мужество…

Ответ Клайда на ее восторженное заявление о том, что они одни, был гораздо менее пылким, нежели его предыдущее поведение. Хозяйка ожидала иного. А расстался он с ней почти грубо: без теплых уверений, что еще появится, и даже не обняв на прощание. Казалось, ему не терпится поскорее уйти. Правда, это могло быть еще и из-за приближающегося рассвета.

Она вновь стала мягко погружаться в сон, когда вспомнила его слова, произнесенные перед тем, как она упала в его объятия, ведь в доказательство доброго доверия он заранее уплатил ей пять тысяч долларов, чтобы скрепить сделку по продаже дома. А потом совсем не говорил ни о деньгах, ни о Синди Лу. Какой это был бы мрачный фокус судьбы, если бы он передумал, если бы захотел, чтобы она так и осталась на плантации, не возвращалась во Францию! Трепеща от сомнений и тревоги, Доротея устремилась к окну, раздвинула тяжелые занавеси, впуская в комнату дневной свет. Потом растерянно осмотрелась вокруг. Однако ей не пришлось долго искать. На туалетном столике она заметила конверт, прислоненный к зеркалу. У нее было много таких конвертов в письменном столе. Наверное, Клайд, пока она спала, вытащил оттуда один из них. Конверт был запечатан, и на нем значилось ее имя. Суетливыми движениями она вскрыла его и сосчитала лежащие там тысячедолларовые купюры. Затем еще раз пересчитала деньги, полагая, что ошиблась при подсчете… или Клайд ошибся. В конверте находилось не пять купюр, а шесть. И тут она поняла…