9

Савой не отправился в Новый Орлеан немедленно, а когда он все же неохотно выехал туда, так получилось, что он поехал один. Люси не стала настаивать на том, чтобы с ним поехал Клайд. Она не стала этого делать, поняв, как много значит для Кэри присутствие здесь отчима. Она решила через несколько дней поехать сама, а пока отправила с Савоем поздравительные письма и соответствующие подарки. В письме к миссис Винсент она сообщала, что обязательно прибудет в Новый Орлеан, чтобы лично поздравить маркиза и выразить наилучшие пожелания Арманде. Она написала, что приедет тут же, как только позволит здоровье Кэри и когда она удостоверится, что дочь действительно пошла на поправку. А пока она искренне поздравляла маркиза, не забыв при этом добавить, что с нетерпением ожидает знакомства с ним и рада, что наконец-то Прекрасный Принц нашел дорогу к Арманде, пробравшись к ней сквозь дремучий лес стольких поклонников. А ведь этот «лес» казался непроходимым…

Искреннее и сердечное содержание письма было вдвойне убедительным, ибо оно сопровождалось огромной коробкой с разноцветными, красиво упакованными, элегантно завернутыми камелиями и футлярчиком с крупной бриллиантовой брошью в форме сердца — не только неимоверно дорогой, но к тому же имеющей исключительно романтическую историю: она была подарена прапрапрабабушке Люси по случаю ее помолвки с одним из придворных самого Карла I[53]. Тогда же этот придворный, бывший фаворитом короля, получил в подарок и земли в Виргинии. В любом случае при виде такого подарка будущая маркиза не могла не отметить, как высоко оценено ее новое положение. Арманда приняла драгоценный подарок с превеликим восторгом.

— Это и вправду очень любезно со стороны твоей тещи — сделать мне такой подарок, — сказала она Савою после того, как с восторженным восклицанием открыла маленький изысканный футляр с брошью. — Тем более что у нее у самой есть дочь и, возможно, будет внучка… а может быть, и несколько! По-моему, это очень щедро с ее стороны!

— Да, я согласен с тобой, — кивнул Савой. — Полагаю, Кэри тоже, ведь, безусловно, миссис Бачелор посоветовалась с ней. И Кэри, конечно же, сказала, что будет очень рада, если ее мама подарит эту брошь тебе.

— Кэри — просто ангел! — воскликнула Арманда, прикалывая брошь. Затем она повернулась к жениху, стоявшему рядом, и добавила: — Я так рада, что она уже замужем… иначе, я знаю, у меня не было бы никакого шанса!

— Я считаю твою золовку очаровательной, — без колебаний проговорил Пьер. — Но все же ангел — это ты. Ты — coeur de mon coeur[54]! Ты тот ангел, которого я с такой надеждой разыскивал на земле и наконец-то обрел. А ведь я никогда не думал, что найду этого ангела, прежде чем попаду на небеса!

Тут он нагнулся к Арманде и, не обращая внимания на Савоя, пренебрегая тем, что их помолвка станет официальной лишь по прибытии старого маркиза, впился в ее губы долгим и страстным поцелуем. Савой резко повернулся и покинул комнату. Он считал подобные ласки очень дурным вкусом, да и вообще был не в настроении. То, что его сестра принимала преждевременные открытые проявления страсти и отвечала на них, мать чрезмерно роскошествовала, а отец не скрывал своей радости от грядущей свадьбы Арманды, — все это вызывало у Савоя отвращение, равно как и сам маркиз, показавшийся ему столь очаровательным и обаятельным в своем замке. Теперь же Пьер казался Савою очень напыщенным и чопорным, словно он старался поразить новоорлеанцев вообще, а их, Винсентов, — в частности, своею неповторимостью и значительностью. Савой находил утомительными и тривиальными нескончаемые дискуссии по поводу будущей свадьбы. Он пытался успокоиться, внушая себе, что его нервозность вызвана беспокойством о Кэри, которую он покидал очень неохотно, и, несмотря на два успокаивающих письма (одно — от доктора Брингера, второе — от Клайда), он с возрастающим нетерпением стремился домой. Теперь, когда Кэри ждала ребенка, он страстно хотел постоянно находиться рядом с ней, хотя и иначе, чем тогда, когда ей было совсем скверно. Она по-прежнему лежала в постели, по-прежнему была очень слаба, по-прежнему ее мутило, однако теперь тошнота стала не такой сильной, и она могла понемножку принимать кое-какую пищу, если ее давали, перед тем, как она засыпала. Кроме того, теперь интервалы между тошнотой стали больше, и Кэри с удовольствием слушала, как отчим читал ей вслух. Или с интересом наблюдала за тем, как мать раскладывала перед ней детскую одежду, которая переходила в их доме от поколения к поколению. Они с радостью обсуждали, чем очень скоро пополнят ее. Савой же думал о том, как хорошо было бы сидеть рядом с Кэри и самому читать ей. Хотя чтец из него был очень неважный. А вместо этого…

Перед отъездом домой он согласился, что ему следовало бы остаться в Новом Орлеане до тех пор, пока Люси не приедет сюда, в дом его родителей на Елисейских полях, иначе ему придется искать повод отправиться к жене, несмотря на хорошие отзывы о ее здоровье. Так сказать, он метался до тех пор, пока наконец не пришло известие о скором приезде тещи. Савой буквально расцеловал письмо. Кэри понемногу поправлялась, и все надеялись, что не за горами то время, когда она сможет встать с постели и сидеть в шезлонге. А потом ее, безусловно, можно будет выводить на галерею, чтобы она погрелась на солнышке и подышала свежим воздухом, а уж потом надо будет думать о соответствующей пище и специальной гимнастике для подкрепления сил. Естественно, как ее мать, Люси должна будет все время находиться рядом, чтобы присматривать за дочерью, и она считает, что Винсенты и де Шане понимают, почему она ограничит свой визит всего тремя днями. Ей по-прежнему нравилось путешествовать по реке, и поэтому, если Винсентам будет удобно, она прибудет в следующий понедельник на «Стелле Уайлдз» и вернется обратно на этом же пароходе.

Савой встречал Люси на пристани и буквально засыпал ее всевозможными вопросами, на которые ей все же удалось дать удовлетворительные ответы, хотя в них все время чувствовалось огромное желание поскорее добраться до места и передохнуть. Когда Люси наконец оказалась в доме Винсентов, она очень мало рассказывала о Кэри; напротив, она с превеликим вниманием слушала бесконечные рассказы и споры о приданом Арманды, о свадебной церемонии и следующем за нею приеме, что Савой считал весьма утомительным. Хотя Люси не внесла никаких предложений, а только высказала некоторые соображения по поводу предстоящей свадьбы, всем они показались очень полезными, и в процессе их реализации ей пришлось лишь робко предложить свою помощь. Пьер назвал ее самой очаровательной женщиной d’une certaine age[55] (разумеется, кроме его матери и будущей тещи), которую он когда-либо встречал на своем жизненном пути. Миссис Винсент с радостью приняла этот косвенный комплимент своим зрелым прелестям, ибо она сама искренне восхищалась Люси; маркиза, оставшись однажды наедине с сыном, что бывало крайне редко, высказалась более сдержанно.

— Я понимаю, что тебе хочется быть учтивым с этими людьми, mon cher[56], — сказала она сыну. — Но не надо при этом говорить неправду. Должна признать, что миссис Бачелор по-своему очень красива. Но в ней нет шика. Могу поклясться, что ее платью по меньшей мере два года, хотя за это время французская мода добирается и до Нью-Йорка. А ее руки — это руки рабочей женщины. Я вижу, что она очень много времени проводит в саду. И если бы она действительно заботилась о своей внешности, то обязательно надевала бы перчатки, копаясь в земле.

— Вероятно, ее и вправду не занимает внешность. Наверное, она считает важным что-то другое.

— Что может быть важнее для любой женщины — то есть для любой женщины, обладающей нормальным тщеславием и естественными женскими инстинктами?

— Не буду делать вид, что знаю. Однако я понимаю, что такие женщины есть.

— Она почти не носит драгоценностей, — продолжала маркиза. — Лишь несколько почти ничего не стоящих украшений, которые выглядят так, словно это фамильные вещи, ценные только из-за сантиментов. А я ведь отчетливо помню, как Кэри, когда гостила у нас, говорила, что отчим буквально заваливал мать драгоценностями. Интересно, что же она с ними со всеми делает?

— Наверное, хранит их в сейфе. Мне известно, что некоторые женщины именно так и поступают.

— Истинное место для драгоценностей — это женская шея, грудь и мочки ушей. И, разумеется, руки. — С этими словами маркиза изящно пошевелила пальцами, унизанными великолепными кольцами. Да так, что бриллианты поймали свет и заиграли всеми гранями. Затем она почти ласкающим движением коснулась своих ушей, в которых сверкали огромные серьги. — Так вот, мой мальчик, драгоценностям не место в несгораемом шкафу. А ты как считаешь, Пьер?

— И вновь отвечу, что я не стану делать вид, будто разбираюсь в этом, однако мне известно, что некоторые женщины считают именно так.

— Ладно… Скажу одно: похоже, Кэри не придерживается взглядов своей матери. Когда она гостила у нас, я еще подумала, что ее драгоценности достойны похвалы. Они не потрясающие, но весьма недурны. Честно говоря, я тогда даже удивилась, что их было так много и что они подобраны с огромным вкусом. Помнится, она сказала, что большинство ее старинных камней были оправлены у Картье, когда молодожены находились в Париже… Она посчитала, что меньше заденет чувства матери, если камни оправят за границей и после ее свадьбы, нежели бы это сделали у Тиффани, когда они с матерью ездили в Нью-Йорк за покупками. Но все же, по-моему, чувства миссис Бачелор были затронуты. Ибо она относится к тому сорту людей, которые ставят чувства превыше вкуса, как ты, наверное, уже понял, увидев ее украшения… Что ж, меня радует здравый смысл. Надеюсь, что и Арманда не отстанет от нее.

— Если ты рассматриваешь здравый смысл с точки зрения драгоценностей, то я совершенно уверен, что не разочарую тебя. Ее мама уже дала мне понять, что Арманду в качестве свадебного подарка ожидает парюра, и не менее красивая, чем Савой подарил Кэри, а возможно, и еще более красивая.