— Очень постарел. Он постарел, а твоя мать помолодела. Ты должна быть готовой к шоку, когда увидишь их.

— В самом деле? Что ты имеешь ввиду? Она покрасила волосы?

— В голубой цвет. Но это еще не все. Она стала тонкой, гибкой, порывистой, сидит, положив ногу на ногу, иногда садится на пол и так далее. Совсем как девушка.

— Боже мой, — удивилась Полли. — Мне казалось, мама сделана из гранита.

— Это все мистер Виксман, ее с Седриком массажист. Он мнет и тянет ее каждое утро, еще она сидит в паровой бочке не меньше часа и вообще работает на полную смену — косметические маски, ногти, упражнения для ног и всего остального, новые зубы, эпиляция рук и ног.

— Пластические операции?

— О, да. Но это было сто лет назад. Она избавилась от мешков и морщин, выщипала брови и все такое. Ее лицо — настоящий шедевр.

— Конечно, здесь это может казаться странным, — сказала Полли, — но за границей есть сотни и сотни таких женщин. Я полагаю, она стоит на голове и загорает на солнце?

— Да, она все это делает. Она представляет собой совершенно удивительное зрелище.

— Нет, я не могу ждать, Фанни, когда мы сможем увидеть ее?

— Не сейчас, она в Лондоне, ужасно занята большим балом, который дает в Монтдор-хаусе. Седрик вчера звонил мне поболтать, он сказал, что до бала они не приедут в Хэмптон.

— Что за сложности с этим балом?

— Он будет в венецианском стиле. С настоящей водой и настоящей гондолой посреди зала. «O, Sole Mio» в исполнении сотни гитар, все официанты в плащах и масках, полная темнота, за исключением венецианских фонарей на гондоле, пока гости не войдут в бальный зал. Затем все прожектора будут направлены на Седрика и твою мать, восседающих в гондоле. Довольно сильно отличается от твоего бала, да, Полли? О да, я слышала, что Седрик не допустил на бал ни одного монарха, он говорит, что они разрушают лондонский шарм и ведут себя здесь совсем не так, как в Париже, где они знают свое место.

— Боже! — поразилась Полли. — Как изменились времена. Не будет даже старой Супер-мэм?

— Нет, и даже новой инфанты твоей матери не будет. Седрик был непреклонен.

— Фанни, ты просто обязана поехать к ней.

— О, нет, дорогая, я не могу. Я чувствую себя такой сонной во время беременности, я просто не донесу себя туда. Потом мы выслушаем подробный отчет от Седрика.

— И когда это состоится?

— Через месяц, шестнадцатого.

— Именно в тот самый день, когда я должна родить своего ребенка. Значит, когда все кончится, мы все встретимся. Ты все устроишь, обещай, Фанни.

— О, не волнуйся, Седрик не сбежит. Он болезненно заинтересован в тебе, ты для него как Ревекка.

Малыш вернулся в мою гостиную, когда мы заканчивали чаепитие, он выглядел очень замерзшим и усталым, но Полли не стала дожидаться, пока ему заварят свежего чаю. Она позволила ему проглотить чашку остывшей жидкости и потащила прочь.

— Я полагаю, ты, как обычно, потерял ключ от автомобиля? — недобро спросила она на пороге.

— Нет, нет, вот он, на кольце для ключей.

— Чудесно, тогда все хорошо. Прощай моя дорогая, я буду тебе звонить и мы еще куда-нибудь выберемся.

Вечером я сказала Альфреду:

— Я видела Полли, представляешь, она целый день провела здесь и, о, Альфред, она уже ни капельки его не любит.

— Ты не можешь думать ни о чем, кроме как кто кого любит? — раздраженно спросил он.

Я знала, что Норму это открытие тоже не заинтересует. Поэтому я с большим нетерпением ждала Дэви или Седрика, чтобы обсудить все подробно.

Глава 8

Итак, Полли поселилась в доме своей тети в Силкине. Он всегда был скорее домом леди Патриции, чем Малыша, потому что именно она жила там все время, пока Малыш порхал между Лондоном и Хэмптоном, изредка наведываясь на континент. Внутри все было устроено на женский вкус, то есть без вкуса вообще и с минимальным комфортом. Здесь было немного лучше, чем дома у Нормы, но совсем немного, это был действительно старый дом, а не подделка, выстроенная около заброшенной дороги, и он находился в прелестной сельской местности, а не на окраине Оксфорда, в Силкине было несколько предметов действительно хорошей мебели, и рукоделия Малыша очень украшали гостиную. Но существовало и множество параллелей, особенно наверху, где полы были покрыты линолеумом и в каждой ванной (несмотря на бездетность Дугдейлы имели детскую ванную) остро пахло не очень хорошим мылом.

Полли не пыталась что-либо переменить. Она просто упала на кровать леди Патриции в спальне леди Патриции, чьи окна глядели на могилу леди Патриции. «Возлюбленная жена Харви Дугдейла», — гласила надпись на надгробном камне, установленном через несколько недель после того, как бедняжка Харви обзавелся новой молодой женой. Я думаю, что Полли так мало заботилась о всех своих домах, потому что в ее сознании все дома делились на Хэмптон и все остальное, и, если она не могла жить в Хэмптоне, она не могла проявить интереса к любому другому дому в любом другом месте. Полли не делала тайны из того, что не считает Силкин своим домом. К тому же, она не была той, кого французы называют fеmme d'interieur,[27] и ее попытки заняться бытом ставили хозяйство на грань хаоса. Малыш, увы, был не более практичным. И еще он был очень разочарован и обеспокоен тем, что она вела себя с ним с той же равнодушной холодностью, с какой раньше обращалась к матери, с той только разницей, что леди Монтдор она немного побаивалась, а Малыш побаивался ее саму.

Малыш деловито занялся своей новой книгой. Она должна была называться «Три герцога», и изображенные в ней джентльмены являлись типичными представителями аристократии трех стран в девятнадцатом веке. Рассматриваемыми герцогами были Паддингтон, де Супп и Пинчио, известные рассказчики анекдотов, гурманы, прелюбодеи, члены Парижского жокей-клуба, спортсмены и игроки. У него была даже припасена фотография для обложки, где они втроем на охоте стояли над телом поверженного животного; со своими животиками, бородками, в войлочных шляпах и белых гетрах они выглядели как три копии короля Эдуарда. Полли рассказала мне, что раздел Пинчио он закончил еще на Сицилии, где итальянский приятель снабжал его необходимыми документами, и что теперь он при содействии герцогского библиотекаря занимается Паддингтоном, уезжая в Паддингтон-парк каждое утро. Идея заключалась в том, что потом он уедет во Францию на поиски де Суппа. Никто никогда не оказывал Малышу ни малейшего сопротивления при попытке описать его предков. Он всегда делал их такими очаровательными и наделял настолько восхитительными пороками, кроме того, его интерес служил гарантией исключительной древности рода, потому что Малыш не интересовался персонами, чья родословная не восходила ко временам задолго до норманнского вторжения либо, если дело касалось иностранцев, не имела в корне генеалогического дерева хотя вы одного византийского императора, папы или Людовика Бурбона.

День, назначенный для бала в Монтдор-хаусе пришел и ушел, а Полли не делала никаких попыток родить ребенка. Тетя Сэди говорила, что женщины бессознательно обманывают себя, приближая дату рождения, поэтому потом каждый день промедления кажется им бесконечным. Полли очень зависела от моей компании, поэтому почти каждый день присылала за мной автомобиль, чтобы принять меня в Силкине на час или два. Наконец пришло тепло, и мы могли выходить на короткие прогулки и даже сидеть в защищенном от ветра уголке сада, завернувшись в плед.

— Разве не чудесно, — говорила Полли, — когда вдруг становится так тепло после зимы, и все козы и куры кажутся такими счастливыми.

Она не казалась очень заинтересованной в рождении ребенка, хотя однажды сказала:

— Не кажется ли тебе смешным, что детская присыпка, пеленки и старая скучная сестра-акушерка дни напролет ждут того, кто еще не существует?

— О, я тоже так думала, — подхватила я, — и все же в тот самый момент, когда ребенок рождается, он становится такой неотъемлемой частью жизни, что невозможно представить, как можно было жить без него.

— Полагаю, что так. Я бы хотела, чтобы он поторопился. Так что бал — ты слышала что-нибудь? Ты действительно должна была побывать там, Фанни.

— Я никак не могла. Уорден Вэдхам и Норма ездили, не вместе, конечно, но это единственные люди, которых я видела после бала. Все прошло прекрасно, Седрик переодевался пять раз, он начал вечер в камзоле из розовых лепестков и розовом парике, а закончил в романтичном черном парике, как у Дорис Кин, с настоящими бриллиантами на маске. Твоя мать была венецианским юношей, чтобы показать свои новые ноги, и они стояли в гондоле, раздавая всем призы. Норма получила серебряную табакерку. Ах, люди совсем не умеют описывать балы.

— Не переживай, это сделает «Татлер».

— Да они сказали, что репортеры шныряли там всю ночь. У Седрика, несомненно, будет множество фотографий для нас.

Подошел Малыш и спросил:

— Ну, Фанни, что слышно о бале?

— Мы его только что обсудили, — ответила Полли, — и повторять не собираемся. А что с твоей работой?

— Я мог бы принести ее сюда, если хотите.

— Ты же знаешь, я не считаю твою глупую пыльную вышивку работой.

Малыш болезненно поморщился и отошел.

— Полли, ты ужасна, — сказала я.

— Да, но это для его же блага. Он делает вид, что не может сосредоточиться перед родами и бродит, действуя всем на нервы, хотя должен быть у Паддингтона. Ему надо поспешить, если хочет закончить книгу до Рождества, он еще не брался за де Суппа. Ты когда-нибудь встречала Джеффри Паддингтона, Фанни?

— Ну, да, — ответила я, потому что дядя Мэтью однажды приглашал его на домашнюю вечеринку в Алконли, — он старый.

— Немного староват, — согласилась Полли, — но очень мил. Ты даже не представляешь, какой он приятный человек. Он приехал первым, чтобы расспросить Малыша о его книге, и теперь бывает у нас довольно часто. Внешность — не главное, правда? Он терпеть не мог маму, так что я никогда не видела его до своей свадьбы, я помню, как она старалась заполучить его в Хэмптон, но он никогда не приезжал. Возможно, в один прекрасный день ты встретишь его здесь.