Вскоре я узнала, что самым раздражающим фактом для них явилось откровенное счастье леди Монтдор. Все они были рады браку Полли, даже те люди, от которых она могла ожидать сочувствия, например, родители молодых дочерей, но даже они с видом самодовольного удовлетворения говорили: «Она это заслужила». Они ненавидели ее и были рады увидеть ее падение. Казалось, теперь последние дни этой злой женщины, которая никогда не приглашала их к себе в дом, должны были быть до самой кончины омрачены горем и страданиями. Занавес был поднят для последнего акта, партер занят взволнованными Борели, приготовившимися наблюдать агонию и распад, шествие похоронной процессии за катафалком, спуск в склеп, последний луч света. Послышалась приглушенная барабанная дробь, но что это? На залитую лучами софитов сцену выпрыгнула леди Монтдор, гибкая, как молодая кошка, с развевающимися голубыми волосами в сопровождении гадкого содомита из Парижа, и исполнила перед ними дикое и страстное танго. Неудивительно, что они были шокированы.

С другой стороны, размышляла я, было великолепно, что новое состояние дел так увеличивало сумму человеческого счастья. Эгоистичная старуха, которая по общему мнению не заслуживала ничего, кроме болезней и смерти (а кто их не заслуживает в конце жизненного пути?), выигрывает огромный приз, помолодев и обретя новый интерес к жизни; очаровательный мальчик, великий поклонник роскоши и красоты, немного продажный (но кто из нас не таков, когда подворачивается возможность?), чья жизнь до сих пор зависела от прихоти Баронов, внезапно и навсегда приобретает двух любящих родственников и огромное наследство; водитель грузовика Арчи из холодных ночей в кабине грузовика и грязной работы под ним вдруг оказывается в теплой комнате среди позолоченной бронзы; Полли выходит замуж за любовь всей своей жизни; Малыш женится на юной красавице. Итого пятеро счастливых людей, и все же Борели были возмущены. Они истинные враги человеческой расы, считала я, раз так ненавидят счастье.

Я высказала все это Дэви, и он слегка поморщился.

— Я бы хотел, чтобы ты не шла на поводу у людей, считающих Соню старухой у края могилы, ей чуть больше шестидесяти, — сказал он, — знаешь, она всего на десять лет старше Эмили, твоей тети.

— Дэви, она на сорок лет старше меня, она должна казаться мне старой. Бьюсь об заклад, люди на сорок лет старше тебя тоже покажутся тебе старыми, признай это.

Дэви признал. Он так же согласился, что приятно видеть людей вокруг себя счастливыми, хотя сделал оговорку, что это касается только людей, которые нам нравятся. И хотя он был в значительной степени расположен к леди Монтдор, это не касалось Седрика.

— Тебе не нравится Седрик? — я была поражена. — Как же так? Я очень люблю его.

Дэви ответил, что в отличие от меня, бутона английской розы, Седрик явился из другого мрачно-гламурного мира, с которым он достаточно познакомился во время своих скитаний по миру, прежде чем встретил тетю Эмили, и видел достаточно таких «седриков».

— Тебе повезло, — сказала я. — У меня не было возможности их видеть, и, если ты считаешь, что я нахожу Седрика мрачно-гламурным, то ты держишься не за тот конец палки, дорогой Дэйв. Он кажется мне милой подружкой.

— Не милая подружка, а белый медведь-тигр-пума — животное, которое нельзя приручить. В конце концов оно всегда выпустит свои когти. Вот подожди, Фанни, золотое сияние бронзы скоро померкнет, и Соня переживет разочарование куда горшее, чем все прежние. Не хочу пророчествовать, но я слишком часто видел такие вещи.

— Я тебе не верю. Седрик слишком любит леди Монтдор.

— Седрик, — ответил Дэви, — любит только Седрика. Он явился из джунглей, и как только она перестанет его устраивать, он разорвет ее на части и скроется в чаще лиан, запомни мои слова.

— Ну, тогда хоть Борели будут довольны.

В гостиную вошел Седрик и Дэви начал прощаться. Я решила, что после всех тех ужасных вещей, которые он наговорил о Седрике, он не сможет держаться с ним просто и сердечно. Хотя очень трудно было не быть сердечным с этим обаятельным Седриком.

— Я не увижусь с тобой, Фанни, — сказал Дэви, — пока не вернусь из своего круиза.

— О, вы собираетесь в круиз? Какая прелесть. Куда? — спросил Седрик.

— За солнцем. Заодно прочитаю несколько лекций о минойской цивилизации.[23]

— Мне жаль, что тетя Эмили не едет с тобой, — сказала я. — Ей бы это тоже пошло на пользу.

— Она не двинется с места до самой смерти Зигфрида, — ответил Дэви.

Когда он ушел, я спросила Седрика:

— Как вы думаете, он заедет навестить Полли и Малыша на Сицилии? Это было бы очень интересно.

Седрик был очень заинтересован, но его интерес имел мало общего с Полли.

— Роковая любовь так скучна и так преувеличена литераторами, но теперь я вижу, что в реальной жизни она может быть любопытна. Когда вы в последний раз слышали о них, Фанни?

— Несколько месяцев назад, и то это была всего лишь открытка. Я буду ужасно рада, если Дэви увидит их, он привезет удивительную историю. Мы действительно должны услышать, что он расскажет о них.

— Соня никогда не упоминала ее при мне, — задумчиво сказал Седрик. — Никогда, ни разу.

— Это потому, что она никогда не думает о ней.

— Я тоже так считаю. Неужели Полли настолько лишена индивидуальности, что оставила после себя такой слабый след?

— Индивидуальность? — переспросила я. — Не знаю. Дело в том, что в Полли главным является ее красота.

— Опишите ее.

— О, Седрик, я описывала ее сотни раз. — это забавляло меня, но я хотела его подразнить. — Ну, как я часто говорила вам раньше, она настолько красива, что трудно обращать внимание на то, что она говорит и что делает, просто хочется сидеть и смотреть на нее.

Седрик пригорюнился, как всегда, когда я так говорила.

— Красивее меня?

— Вы на нее похожи, Седрик.

— Вы так говорите, но вы же смотрите на меня. Напротив, вы очень внимательно слушаете, глядя в окно.

— Она очень красивая! Как вы, но больше, — твердо сказала я. — Это можно понять, только увидев ее.

Это было сказано только из любви к правде, а не для того, чтобы огорчить бедного Седрика и заставить ревновать. Он, как и Полли, был очень красив, но не являлся непреодолимым магнитом для глаз.

— Я знаю, почему, — сказал он. — Это все из-за моей бороды, из-за этого ужасного бритья. Я сегодня же закажу в Нью-Йорке специальный воск, вы не можете представить себе, Фанни, как это больно. Но результат того стоит.

— Не беспокойтесь об этом, — возразила я. — Дело не в бритье. Вы не будете красивы, как Полли. Леди Патриция тоже была на нее похожа, но не была такой, как она. В Полли есть что-то необыкновенное, что я не могу объяснить. Просто это есть.

— Что такого необыкновенного в ней может быть, кроме бороды?

— Леди Патриция тоже была довольно безбородой.

— Вы ужасны. Не обращайте внимания, я все-таки это сделаю. Люди вечно пялятся на мою щетину, как сумасшедшие из Новой Шотландии. Как вам повезло, Фанни, не родиться красавицей. Вы никогда не будете мучиться тем, как вы выглядите.

— Ну, спасибо, — сказала я.

— Ох, долгие разговоры о Полли делают нас такими неприятными собеседниками. Давайте перейдем к Малышу.

— О нем много не расскажешь. Малыш стар, сед и отвратителен.

— Сейчас вы не правы, Фанни, дорогая. Слушать описание людей интересно только, если оно правдиво. Я видел фотографии Малыша, их полно в книгах у Сони: Малыш играет Diablo, Малыш в обмотках на войне, Малыш около полкового знамени. Я не знаю, каким он стал после Индии, потому что его последние фотографии есть только в «Страницах нашего индийского дневника», но это было всего три года назад, и Малыш был восхитителен. Я обожаю этот тип — коренастый, с привлекательными глубокими морщинами на лбу, такой надежный.

— Надежный?!

— Почему ты так сильно его не любишь, Фанни?

— Потому, что у меня от него бегут мурашки по спине. И еще он такой сноб.

— Мне это нравится, — сказал Седрик. — Я такой же.

— Такой сноб, что живые люди недостаточно хороши для него. Ему надо выкапывать мертвых, я имею ввиду знаменитых мертвецов. Он постоянно роется в мемуарах, чтобы выяснить, кто что сказал о его дорогой герцогине Дино или о драгоценной леди Бессборо. Он бесконечно разматывает родословные, он знает все, что связано с королевскими семьями и всякими подобными вещами. Затем он пишет о них книгу, после чего можно подумать, будто они являются его личной собственностью.

— Я так и предполагал, — сказал довольный Седрик. — Красивый ухоженный мужчина — мне это нравится. Талантливый и одаренный — еще лучше. Его вышивки действительно прекрасны, а десятки звезд, выигранных в сквош, достойны самого Дуанье, пейзажи оригинальные и смелые.

— Пейзажи с гориллами?

— С гориллами?

— С лордом и леди Монтдор, или кем-нибудь еще.

— Ну, очень оригинально и смело изображать мою дядю и тетю в виде горилл, я бы не рискнул. Думаю, Полли просто счастливица.

— Борели предполагали, что именно вы женитесь на Полли, Седрик.

— Очень глупо с их стороны, дорогая. Достаточно один раз взглянуть на меня, чтобы понять, насколько это маловероятно. Что еще Борели говорят обо мне?

— Седрик, может быть вам следует однажды приехать и встретиться с Нормой? Я просто мечтаю увидеть вас вместе.

— Спасибо, нет, дорогая.

— Но почему? Вы всегда спрашиваете, что она говорит о вас, а она спрашивает, что говорите вы. Вам лучше сесть рядышком на диван и поговорить без посредников.

— Дело в том, я полагаю, что она будет слишком напоминать мне о Новой Шотландии, тогда мое прекрасное настроение слетит с меня, как под порывами ветра в бурю. Плотник в Хэмптоне тоже напоминает мне о Новой Шотландии, не спрашивайте, почему, но это так, и я вынужден невежливо отворачиваться от него, когда прохожу мимо. Париж лучше всего подходил мне все эти годы, там нет ни намека на Канаду, возможно поэтому я мирился с Бароном все эти годы. Барон настолько специфичен, что мог бы жить в любой стране, но только не в Новой Шотландии. Зато Борели там так и кишат. Я не хочу встречаться с ними, мне достаточно знать, что они говорят и что думают обо мне.