— Что за Барон? — спросила я.

Я уже знала все о Клюгге, бессовестном, отвратительном, пьяном немце, за исключением того, почему Седрик мирился с его капризами, но Барон был новым персонажем. Однако, Седрик, не ответил. Он лучше, чем кто бы то ни было умел уклоняться от вопросов, когда не хотел отвечать.

— Просто еще один друг. В первый свой вечер в Париже я пошел в Оперу, и я не солгу, моя дорогая, когда скажу, что все глаза были устремлены на меня, даже бедные артисты оглядывались на меня со сцены. Так вот один глаз принадлежал Барону.

— Пара глаз, хотите сказать, — поправила я.

— Нет, моя дорогая, один. Он носил повязку, чтобы выглядеть более зловещим и интригующим. Никто не догадывается, как я ненавижу баронов, я чувствую себя просто королем Джоном, когда думаю о них.

— Но, Седрик, я не понимаю, как он мог взять и забрать вашу мебель?

— Как он мог? Действительно, как? Увы, он на это способен. Мой Савоннери, мой Севр, мой Сангинес, все мои сокровища похищены, я совсем пал духом, потому что, хотя они не могут сравниться с сокровищами Хэмптона, только я знаю, как я любил свои вещи, как выбирал и покупал их. Но должен признать, Буль в Хэмптоне бесподобен, самый лучший, какой я видел, даже в Шевре нет ничего, равного ему. А вы были у нас после того, как мы начали чистить бронзы? О, вы должны приехать. Я научил моего друга Арчи отвинчивать накладные детали, чистить их аммиаком, заливать кипятком из чайника, чтобы они высыхали сразу и не успевали позеленеть. Он занимается этим целыми днями, когда он закончит, все буде сиять, как пещера Аладдина.

Этот Арчи был хорошим симпатичным юношей, водителем грузовика, которого Седрик подобрал вместе с его грузовиком у ворот Хэмптона.

— Скажу по секрету, моя дорогая, это был удар грома, когда я впервые увидел его. Это когда любовь приходит раньше, чем сам это осознаешь.

— Это очень приятно, — ответила я вероломно, — особенно, когда она взаимна.

Арчи навсегда оставил свой грузовик и поселился в Хэмптоне. Леди Монтдор была от него в восторге. «Так удобно, — говорила она, — очень разумно со стороны Седрика было пригласить его. Седрик всегда делает такие оригинальные вещи».

Седрик продолжал:

— Но вы можете найти нашего Буля отвратительным, Фанни. Я знаю, что вы предпочитаете свет и цвет, в то время как мне нравится блеск богатства. Сейчас мы очень разные, но вы изменитесь со временем. У вас действительно хороший вкус, Фанни, в один прекрасный день он созреет.

Это правда, в то время я, как и многие молодые женщины, предпочитала светлые оттенки и яркие цвета. Французская мебель с ее литыми бронзовыми деталями (которые Седрик называл бронзами), вычурными линиями и идеальными пропорциями была намного выше моего понимания, в то время как гобелены Людовика XIV, которых было так много в Хэмптоне, казались слишком темными и душными. Я откровенно предпочитала веселый ситчик.

Переговоры Седрика с миссис Хетери дали отличные результаты, и даже леди Монтдор не проявила желания обругать мой чай, который подали строго к ее приходу. Став счастливой, она стала значительно добродушнее к попыткам смиренных созданий вроде меня, проявлять гостеприимство. Ее появление снова повергло меня в шок, хотя я уже успела привыкнуть к ее сияющей улыбке, гибким движениям и несколько поредевшим бледно-голубым локонам, напоминавшим младенческие кудри. Но чтобы она днем была без шляпы и повязывала голову клетчатыми лентами!? Она была одета в простое, но отлично сшитое серое пальто и юбку, и, когда она быстро вошла в залитую солнцем комнату и движением плеч сбросила пальто, под ним обнаружилась пикейная блузка и по-девичьи тонкая талия. Стояла теплая весенняя погода, и я знала, что они вместе с Седриком постоянно принимают солнечные ванны в специально построенной беседке, в результате ее кожа приобрела неприятный желтый цвет и была густо пропитана кремом, чтобы предотвратить появление тысяч микроскопических морщинок. Ее ногти были покрыты темно-красным лаком и выглядели лучше, чем раньше, когда были коротко подстрижены и не всегда безупречно чисты. Старомодные кольца с огромными бриллиантами в золотой оправе исчезли. Им на смену появились рубиновые и изумрудные кабошоны[22] в оправе из бриллиантов, бриллиантовые серьги в форме моллюсков закрывали мочку уха, а более крупные алмазы блестели в паре модных брошей у горловины. Эффект был ошеломляющим. Но хотя ее внешность кардинально изменилась, внутренняя суть осталась прежней, и сияющая улыбка («последний штрих») сопровождалась инспектирующим взглядом сверху-вниз.

— Это ваш ребенок так ужасно кричит, Фанни?

— Да, обычно он не плачет, но сейчас у него режутся зубки.

— Бедняжка, — сказал Седрик, — не отвести ли его к дантисту?

— Ну, у меня есть для вас подарок на день рождения, Седрик. Это не совсем сюрприз, Паркер сказал, что вы наверняка захотите ее получить. Книга называется «Каталог Аккермана» или что-то такое.

— Неужели Аккерман, в самом деле? — воскликнул Седрик, сжав руки под подбородком. — Как вы добры ко мне. Но как вы догадались? Где вы его нашли? Но, дорогая, вы не верите в сюрпризы. Подарок в день рождения действительно должен быть сюрпризом. Я не могу заставить Соню проникнуться истинным духом дня рождения. Фанни, что с этим можно поделать?

Я подумала, что Седрик совершил маленькое чудо. Леди Монтдор была известна тем, что не делала подарки вообще, ни на дни рождения, ни на Рождество, не отступая от своего правила даже ради обожаемой Полли, хотя лорд Монтдор пытался исправить этот недостаток. Но она осыпала дарами, иногда очень ценными Седрика, я догадывалась, что она пытается таким образом выразить ему свою благодарность.

— Но у меня есть для вас настоящий сюрприз, тоже книга, купленная в Лондоне, — сказала она, наивно глядя на него.

— О, нет! — повторил он. Кажется, он знал и об этом сюрпризе тоже. — Я не буду спокоен ни секунды, пока не узнаю, что это за книга. Но все равно не говорите.

— Вам придется подождать до завтра.

— Предупреждаю вас, моя дорогая, завтра я разбужу вас в шесть. А сейчас покончим с чаем, нам пора возвращаться. Я тороплюсь увидеть, что сделал Арчи с теми бронзами. Он делает по одному Булю в день, и у меня есть предательская мысль, а вдруг он прикрутит к комоду какую-нибудь деталь от своего грузовика? Что скажет дорогой дядя Монтдор, если наткнется на Буль с шестеренками посреди своей Длинной галереи?

Какой удачной мыслью со стороны Монтдоров было вспомнить о Седрике и пригласить его в Хэмптон. Он совершенно очаровал и загипнотизировал их, все, что бы он ни сделал, казалось им совершенством.

Глава 5

Появление Седрика в Хэмптоне вызвало серьезные волнения во внешнем мире. Лондонское общество не скоро получило возможность составить о нем свое мнение, потому что это был год Великой Депрессии. Вернее, Седрик и Депрессия прибыли почти одновременно, и леди Монтдор, хотя сама и не пострадала, считала в те дни Лондон слишком скучным и не хотела держать Монтдор-хаус открытым. Чехлы с мебели были сняты только в двух комнатах для лорда Монтдора, когда он хотел посетить Палату лордов. Леди Монтдор и Седрик никогда не останавливались там, они иногда ездили в Лондон, но только на один день. Она больше не собирала большое общество в Хэмптоне, она заявила, что люди теперь могут говорить только о деньгах, это слишком скучно, но я думала, что она хотела как можно дольше сохранить Седрика для одной себя.

Вся округа, однако, гудела и сплетничала о Седрике. Надо ли упоминать, что дядя Мэтью с первого же взгляда определил, что слово «каналья» устарело и совершенно не подходит к нынешней ситуации. Упоминания о Седрике сопровождались таким рычанием и зубовным скрежетом, каких никогда не удостаивался Малыш Дугдейл, дело доходило даже до вздутия вен на шее и апоплексического хрипа. Все черные ящики в Алконли были освобождены от пожелтевших записок, пылившихся там годами, и в каждом из них теперь лежал новый листок с именем Седрика Хэмптона, тщательно выписанным черными чернилами. Однажды даже случилась ужасная сцена на платформе в Оксфорде, где Седрик покупал экземпляр «Вога» в книжном киоске. Дядя Мэтью, ожидавший там поезда, случайно заметил, что швы на пальто Седрика позорно отделаны контрастным кантом. Это было слишком даже для его самообладания. Он вцепился в Седрика и начал трясти его, как крысу. По счастью подошел поезд, после чего дядя Мэтью, жертва железнодорожной паники, оставил Седрика и бросился искать свой вагон. «Вот уж никогда не думал, — как сказал потом Седрик, — что покупка журнала „Вог“ может оказаться таким опасным приключением. Но это того стоило, там прекрасный обзор весенней коллекции». Дети, однако, были влюблены в Седрика и бесились от ярости, что я не позволяю им видеть его в своем доме, но тетя Сэди, которая вообще редко на чем-либо настаивала, торжественно попросила меня держать их подальше друг от друга, и ее слово было для меня законом. Кроме того, с высоты своего положения жены и матери я тоже считала его общество неподходящим для юных леди и перед его визитами принимала все меры предосторожности, чтобы он не попался в возможную засаду около моего гаража. Дядя Мэтью редко разделял мнение своих соседей по любому вопросу. Он презирал любые авторитеты, а они в свою очередь обнаружили, что его симпатии и антипатии не подчиняются законам логики, как у уравновешенных Борели. Но в отношение Седрика все они были единодушны. Хотя Борели не принадлежали к мизантропам чистой воды, как дядя Мэтью, у них были собственные предрассудки, например все они «не могли одобрить» у себя дома иностранцев, хорошо одетых женщин и лейбористской партии. Но чего он не одобряли во всем мире, так это «эстетов — вы знаете, эти ужасные женственные существа — анютины глазки». Но когда и без того не любимая всеми леди Монтдор поселила анютины глазки Седрика под своей крышей, и когда до них дошло, что он надолго станет их соседом, и довольно важным — будущим лордом Монтдором, ненависть поселилась в их душах. В то же время они проявляли болезненный интерес к каждой детали его жизни, этими деталями снабжала их Норма, которая получала их, стыдно признаться, от меня. Распахнутые в ужасе глаза Нормы и ее глубокие вздохи так щекотали мне нервы, что я не пропускала ни одной подробности, которая могла раздразнить ее и привести в бешенство Борели.