— Видишь ли, при дворе свои правила — и правила очень строгие. Важно все! Особенно — аристократические корни, знатность рода. Так что мне и твоему отцу пришлось просто исчезнуть. Это было лучше и проще для всех. Что нам еще оставалось делать, если мы решили быть вместе — всю жизнь? Ведь невозможно такое, чтобы офицер неродовитого происхождения стал членом королевской семьи! — Миссис Сандон развела руками.

— А почему вы выбрали Литтл Кумб?

— Твой отец знал это место давно. Еще до того, как мы познакомились, он ездил в отпуск сюда с одним своим полковым другом, тот родом из этой деревни, но сейчас он живет в Бодмине, это тоже здесь, в Корнуолле, не так далеко от Труро, ты должна знать. А когда мы приехали сюда вместе с твоим отцом и я увидела эту деревню — такую красивую, — а потом, спустя недолгое время, и весь Корнуолл — такой изумительный, цветущий, бескрайний, с его небом и морем, и наш маленький дом в Литтл Кумб, окруженный кустами гортензий… Я много месяцев не могла налюбоваться тем, что я здесь вижу! Мне казалось, я очутилась в раю! — Миссис Сандон выглянула в окно, словно бы убедиться, что за стенами дома и вправду рай.

А за стенами дома — он был крайний в деревне, и вид из окна не закрывали другие дома и садики с непременной ухоженной кустарниковой растительностью вдоль стен и вдоль каменной кладки заборов — были поля: разных оттенков зеленого или песочного цвета, небольшие, с непрямыми границами, в виде «заплат», окаймленных рощицами и длинными перелесками — полосами древесных зарослей. На этих «заплатах» паслись где коровы, где овцы, где лошади, а иные были пусты — отдыхали, или на них отрастала трава для будущего сытного выпаса. Всё это выглядело очень уютно, как всё сотворенное заботливыми руками, — и вместе с тем как-то изящно, несмотря на то, что работали тут земледельцы и скотоводы. Но особую неповторимость придавали пейзажу отдельно стоящие среди полей деревья — с сильной ветвистой кроной, толстым стволом и густой листвой — очень красивые и величественные. Они стояли здесь как хозяева или стражи, как некие живые существа со своею собственной историей и судьбой. Ни одна пила лесоруба за многие десятки лет не покушалась на эти святыни — возможно, еще помнящие отголоски передаваемых из уст в уста поверий и песен древних кельтов под своими ветвями. Население в этих благословенных краях жило с природой в тесном содружестве и словно брало у нее свои блага взаймы — и честно их отдавало, не пуская в бездумный расход ни травинки, ни веточки, ни кусточка, оберегая при том во множестве жизнь лесных и полевых тварей, а не только свою.


Миссис Сандон долго молчала. Ксения ее не торопила.

— Но когда влюбишься, моя милая доченька, — заговорила мать снова, — ты поймешь, что в жизни важно только одно: быть с тем, кого любишь, и заботиться только о нем. Все остальное — приличия, правила, даже место, где ты живешь, — не имеет значения. Тем более — если речь идет о богатстве… Если делишь его не с тем, кого любишь, счастья оно не приносит.

— Уверена, папа думает точно так же!

— Да, он думает так же, хотя и сожалеет — совершенно напрасно, как я его искренне уверяю! — обо всех тех удобствах и дворянских привилегиях, какие были бы у меня в Словии и каких он не может мне здесь предложить.

— Так, значит, мы всегда жили так бедно лишь потому, что вы с папой сбежали? — Ксения потерла кончик носа — он вдруг зачесался. Она чихнула.

— Именно так, милая, но меня никогда это не волновало. Однако я бы хотела дать тебе настоящее благородное воспитание… Ведь неизвестно, как сложится твоя жизнь, и надо быть к ней готовой.

— Мама, но мне с вами так хорошо! — серьезно ответила Ксения, шмыгнув носом. — Я могу ездить с папой верхом — он мне столько рассказывает про лошадей! И я очень люблю смотреть, как он рисует. С ним так интересно! Он много всего знает и про растения, и про землю, и про лесных птиц и мелких зверьков. Мы столько смеемся… А у тебя я набираюсь ума-разума — и всего-всего, что ты умеешь делать руками! А сколько ты мне всего рассказываешь! Ты же столько знаешь — ты у меня такая умная, мамочка! И наш Литтл Кумб я очень люблю. Да мне очень, очень повезло с вами — с тобой и с папой, что вы у меня такие — самые мои любимые и независимые!

Миссис Сандон растроганно притянула ее к себе и поцеловала.

— Это именно то, что я хотела от тебя услышать.

— Как у нас все необыкновенно! — Ксения обняла мать за талию и уткнулась лбом ей в плечо. — Но почему же твоя сестра… Доротина… почему она тебя не искала? Вы близнецы… Как это интересно — каждый день видеть перед собой саму себя! И не в зеркале, а наяву! Она, наверное, так по тебе скучала! Она же перестала тебя видеть! Это как потерять половину себя!

— Я знаю, что Доротина по мне скучала. Но не было никакой возможности, чтобы она поддерживала со мной связь вопреки воле отца. Да и как бы она нашла меня здесь, в Литтл Кумб?

— А ты сбежала и ей не писала?!

— Конечно, нет! Я не могла ставить ее под удар. Я знала, мое письмо ее очень обрадует, но и причинит ей неудобства. Прежде всего моральные — представь себе, что бы она почувствовала, получив от меня весточку! А отвечать на письмо — ей бы очень хотелось этого! — значило бы тоже нарушить отцовскую волю.

— Да… Ты права… А она вышла замуж?

— Да. Как-то я увидела в газете объявление о ее помолвке с эрцгерцогом Фридрихом Прусским — через год после моего бегства из Словии.

— Эрцгерцог — должно быть, человек о-очень знатный!..

— Это тот человек, которого мой отец прочил мне в мужья, — ответила мать. — Но, ручаюсь, ни за что на свете я не хотела бы оказаться на месте моей сестры Доротины.

— А дети у них… у тети Доротины… есть? — с любопытством спросила Ксения.

— Не знаю, — печально ответила миссис Сандон. — Видишь ли, английская пресса не слишком жалует мелкие балканские государства, чтобы писать о них все подробности. Иногда они вскользь упоминают Словию, и вот два года назад я узнала, что наша мать скончалась.

— А отец жив?

— Да, но он стар, и в последних новостях говорилось, что нездоров. Думаю, он мог приезжать в Англию по делам государственным, но, похоже, он слишком слаб, чтобы покидать пределы дворца.

Ксения выдохнула:

— Как это трудно — представить, что ты дочь короля, мама…

— Ох, я об этом давно забыла! И ты тоже должна забыть, — с нажимом проговорила миссис Сандон.

— Ну уж нет, нет и нет! Я совсем не хочу забывать, что ты дочь короля! А я… — она упрямо тряхнула рыжими, как у матери, волосами, — я хочу об этом помнить. Всегда. Теперь-то я знаю, почему ты держишь себя с таким достоинством! Почему в тебе столько… как его… шарма! И почему папа дразнит тебя насчет твоего аристократического профиля. Он ведь часто подтрунивает над тобой, а? Признавайся!

Ксения вскочила и подбежала к зеркалу.

— Нос у меня такой же, как у тебя, смотри какой ровный! — Она потеребила кончик. Миссис Сандон наблюдала за ней. Она откровенно любовалась дочерью. И понимала, что дочь — точная ее копия: такой она и была в свои юные годы. — И вообще, я очень похожа на тебя: волосы — рыжие… глаза — зеленые… А вид у меня — тоже аристократический, — не унималась Ксения.

— Надеюсь, ты всегда будешь вести себя так, как подобает особе королевской крови, — сдержанно ответствовала миссис Сандон. — Это означает быть гордой и смелой, тактичной и внимательной к окружающим.

— То есть быть такой же, как ты! — согласно кивнула Ксения. — Я попытаюсь, мама. И я такой буду, честно. Все это так здорово!

— На самом деле не очень, — со вздохом ответила миссис Сандон. — И помни, Ксения, никому ни слова о том, кто я такая. Мой отец и моя мать, когда была жива, вели себя так, будто я умерла. Пусть для всех, кто меня знал, так и будет.

Голос матери дрогнул, и Ксения, расчувствовавшись, подскочила, чтобы обнять ее.

— Ну что ты, что ты, мама! Мамочка, родная, милая, самая красивая и умная мама! — быстро и горячо зашептала она, пряча лицо у матери на груди. — У тебя есть папа и я, и мы тебя очень, очень любим! Ты для нас самая главная, ты для нас — первая! Слышишь? И всегда такой и была.

— Ах ты, чуткая моя девочка! — сдержав подступившие слезы, сдавленным голосом ответила миссис Сандон. — И поверь, Ксения, куда лучше жить в любви и согласии, но с небольшим достатком, чем в самом богатом дворце, но среди равнодушных к тебе людей, кому невдомек, что делается в твоем сердце, кому безразлична твоя душа.

Как же вспомнились Ксении эти слова, когда она попала в роскошный особняк Беркли Тауэр — мать говорила ей сущую правду: когда нет ни любви, ни понимания между людьми, жить им совсем не радостно. — Бог мой, ветреница, да где тебя носит! — фырчала в очередной раз миссис Беркли, когда Ксения приносила ей какую-то вещь по ее требованию, а вещь эта пряталась неизвестно где.

— Она была на самом верху, на чердаке, в куче разного хлама, — искренне оправдывалась Ксения. — И чтобы ее найти…

— Да тебя, дорогая, только за смертью и посылать! Сколько времени ты прокопалась? — недовольно отвечала ей миссис Беркли. — В твоем возрасте можно быть попроворнее! По лестнице можно и бегом взбежать. И бегом же спуститься.

Ксения хотела было сказать какие-то слова в свою защиту, но промолчала. Какой прок в оправданиях? Тем, кто прав, все равно окажется миссис Беркли. И отыщет изъян во всем, что сделает Ксения, как бы она ни старалась. Ведь, случалось, миссис Беркли выговаривала ей за то, что она носится вверх и вниз по ступенькам, подавая этим дурной пример слугам…

Ночью, лежа в просторной, удобной спальне, которую ей предоставили в Беркли Тауэр, ибо спальня эта соседствовала со спальней хозяйки и миссис Беркли в любой момент могла потребовать к себе компаньонку, Ксения скучала по своей домашней крохотной спаленке со скошенным потолком.