Сьюзен Кинг - Любовь цыганки

Тамсина еще некоторое время постояла посреди библиотеки, справляясь с подступившими рыданиями и пытаясь разобраться с новыми мыслями, которые зародились у нее в голове. Наконец она повернулась. Подол платья зашелестел, цепляясь за камышовые циновки на полу. Взгляд ее остановился на столе с небольшой деревянной сферой на медной подставке.

Девушка протянула вперед левую руку и провела ею по резьбе на глобусе, обводя очертания земель. Глобус медленно завращался. Тамсина чувствовала себя так, словно ее собственный мир, ее личная, ничего из себя не представляющая сфера существования каким-то образом наклонилась, затем выпрямилась и вращается вокруг нового солнца. Ничего теперь в ее жизни уже не будет по-прежнему.

– Как нехорошо со стороны Масгрейва настаивать на удержании девушки в заложниках, чтобы обеспечить послушание ее отца! – заявила леди Эмма, склонившись над пяльцами.

Подсвечник, стоявший рядом с ее креслом, отбрасывал тени на ее профиль.

– Заложничество – распространенная практика, оно согласовано с шотландским законом, а вот англичанин, держащий в заложниках шотландскую девушку…

– Матушка! Мы давно знаем, что у Джаспера Масгрейва – ледяное сердце, – сказала Елена, которая в это время играла на полу с Катариной.

– Именно поэтому я предложил ему отпустить Тамсину на это время в Рукхоуп, – сидя у камина, сказал Уильям.

Леди Эмма, продолжая вышивать, бросила в сторону сына пытливый взгляд.

– Но ты, как я поняла, не собирался в то время брать ее в жены?

– Да, – ответил Уильям. – Это пришло позже…

Женщина проткнула иглой ткань проворными, умелыми пальцами.

– Уильям! Почему ты так решил? – спросила она.

После недолгой паузы, сын изрек:

– Судьба.

– А…

Леди Эмма, казалось, хотела еще что-то сказать, но лишь кивнула и вернулась к вышиванию.

Ему хотелось рассказать матушке больше. Со временем он так и сделает. Тамсина не спустилась, хотя ее ждали. За ужином, закончившимся недавно, он в общих чертах объяснил матушке и сестре причины, побудившие его взять себе жену. Уильям напомнил леди Эмме и Елене, что ему нужна супруга, чтобы обеспечить безопасное пребывание Катарины в Рукхоупе.

Упрощая по возможности, Уильям сказал, что счел Тамсину Армстронг из Мертон-Ригга привлекательной и милой в обращении девушкой, вполне достойной того, чтобы стать леди Рукхоупа. Его родственницы вежливо согласились, но Уильям заметил слезы, блеснувшие на глазах матушки. Хотелось бы ему знать, что она сейчас думает. Вслух она лишь сдержанно одобрила выбор сына.

– Ты говорил, что Арчи Армстронг и Масгрейв ссорились из-за угона скота, – напомнила леди Эмма спустя некоторое время.

– Да…

Сын смаковал шерри из небольшого стеклянного бокала работы немецкого мастера. Стекло было таким же изумрудным, как глаза Тамсины.

– Эти двое постоянно ссорились.

– Как будто Арчи Армстронг вообще способен хоть кому-то уступить, – хмыкнула леди Эмма. – Я хорошо его знала. Высокий, светловолосый, красивый мужчина с добрым сердцем и несдержанным языком. Он остер на язык и за словом в карман не полезет, а это до добра его не доведет.

Уильям улыбнулся.

– Да, исчерпывающе точное описание Арчи.

Заслышав звонкий детский смех, мужчина перевел взгляд на лежащую на полу рядом с Еленой дочку. Катарина посмотрела на отца. Взгляд ребенка был спокойным и любознательным. Он улыбнулся. Дочурка, качнув головкой, издала довольный возглас и отвернулась.

– Твой отец любил Арчи, – вздохнула Эмма. – Помню, что Арчи и Масгрейв всегда ненавидели друг друга, даже тогда.

– Явно, мало что изменилось с тех пор, – молвил Уильям.

– Что Масгрейву надо от Арчи и какое тебе вообще дело до отношений между этими двумя лэрдами? – поинтересовалась Эмма. – Я нюхом чую, что здесь замешана какая-то интрига.

– Матушка! Я не в праве рассказать больше. Могу только сказать, что тебе не стоит тревожиться: Арчи не собирается помогать Масгрейву.

– Хорошо, – сказала леди Эмма. – Обещай, что будешь осторожен.

Уильям кивнул, наблюдая за тем, как мать методично делает стежок за стежком. Всем своим видом она демонстрировала полнейшую безмятежность. С ней ему было покойно, что редко бывало с другими людьми.

Уильям вздохнул. Сгорбившись, он сидел в большом кресле, вытянув ноги в шерстяных чулках поближе к огню. Взгляд его скользил по залу. Несмотря на свое название, большой зал на самом деле не был таким уж большим. Застекленные окна. Крепкая дубовая мебель. Обшитые деревянными панелями стены. Доски пола посыпаны свежесрезанным камышом. Столы покрывали красно-синие турецкие коврики. Гобелены и мягкие подушечки на сиденьях кресел выдержаны в темно-красных тонах драгоценных каменьев. Это придавало залу вполне уютный вид.

В детстве большой зал был сердцем Рукхоупа. По вечерам, после ужина в большом зале, Уильям вместе с родителями, младшими братом и сестрой собирались здесь вокруг камина, играли в игры, рассказывали разные истории, слушали музыкантов либо просто беседовали. Сидя в кресле, в котором теперь расположился Уильям, его отец учил мальчика играть в шахматы, шашки и карты. Лежа на каменной плите перед очагом, Уильям слушал рассказы отца, родственников и гостей, в том числе Арчи Армстронга из Мертона, об интересных, а иной раз смешных приключениях сорвиголов Приграничья.

Уильям помнил, как ловил каждое произнесенное ими слово, хотел вырасти и стать таким же, как отец. Он мечтал о том, чтобы стать хитрым, удалым, смелым, как Аллан Скотт, обрести со временем славу знаменитого сорвиголовы Рукхоупа.

Однако эти мечты и безопасный, уютный мирок, в котором Вилли рос тем еще шалопаем, был разрушен за один день, когда его отца постигла незаслуженная, ужасная смерть. В годы, последовавшие за этой бедой, за хозяйством Рукхоупа присматривала родня клана Скоттов. Эмма жила в другом месте с младшими детьми, со временем во второй раз вышла замуж, а Уильям оставался заложником короны. Он перебрался в Рукхоуп лишь в прошлом году, когда матушка и сестра просили позволить им жить в их старом замке.

Уильям наблюдал за сестрой и дочкой. Их головы склонились близко-близко. Они смеялись тихо и весьма мило. Мужчина отпил из бокала. Напряжение постепенно покидало его мышцы, пока тепло от шерри распространялось по телу.

Впрочем, ничто не могло развеять напряжение, овладевшее его душой. Он до сих пор чувствовал себя чужаком в своем собственном доме и собственной семье. Людей, которые любили и понимали его, Уильям воспринимал очень отстраненно, наблюдая за ними будто из окна либо словно смотрел представление. Уильяму нравилось представление, вот только он никогда не был его активным участником.

Годы, проведенные вдали от семьи, и незаживающие душевные раны стали причиной его эмоционального равнодушия. Это Уильям прекрасно понимал, вот только не мог ничего поделать, как не мог отрицать факт гибели своего отца либо смерти Дженни. Он способен был лишь впитывать любовь женщин, живущих в его доме, медленно и рассудительно, как смаковал крепкие, добрые вина, никогда не напиваясь и зная свою меру.

– Расскажи мне о Тамсине, – попросила леди Эмма, нарушая тишину. – Она такая же упрямая, как ее отец? Девушка мне показалась весьма своенравной.

– Дочь многое взяла от отца. Как я уже говорил, во время поездки сюда она сбежала, решив, что я буду держать ее в темном, страшном подземелье.

Елена звонко рассмеялась. Катарина взглянула на тетю и залепетала что-то.

– В подземелье? Полагаю, ты сам повинен в том, что она так решила? – спросила леди Эмма.

Ее серебряная иголка сверкнула, вытягивая за собой черную нить.

– Да, – признался Уильям. – Она умеет задеть меня за живое.

– Но ты же все равно взял ее себе в жены, – улыбнулась Елена.

Уильям скривил рот и ничего не ответил. Эмма издала смешок. Он взглянул на матушку. Свет от огня дрожал на ее лице, играл в волосах, выглядывающих из-под черной остроконечной шапочки. Прищурившись, леди Эмма поджала губы, сосредоточившись на шитье, словно молоденькая девушка. Он подумал о том, сколько бед и волнений испытала за эти годы матушка, однако это не испортило ее природную красоту.

Елена, поддерживая рукой Катарину, посмотрела на брата.

– Полагаю, твоя мрачность и вспыльчивость, достойная огра[52], довели ее до того, что девушка сбежала, – поддразнила она брата.

Уильям состроил сестре гримаску, которой часто одаривал младшую сестренку, когда они были детьми.

– Я огр?

Мысли его тем временем крутились вокруг того, насколько же симпатичной казалась Елена в мерцающем свете. Светло-карие глаза ее блестели. Золотисто-каштановые волосы, выглядывающие из-под серповидного головного убора, сверкали. Раннее вдовство погасило в ней внутреннее пламя, а шрамы на лице заставили сестру стесняться своей внешности. Со временем она перестала строго соблюдать траур, однако продолжала повторять, что никогда больше не выйдет замуж и останется в Рукхоупе столько, сколько ей позволит ее брат.

Уильям ничего не имел против того, чтобы Елена жила с ним, хоть вечно, если потребуется, вот только ему очень хотелось, чтобы сестра еще раз познала счастье в личной жизни. Недавно он заметил, что одиночество проложило у нее под глазами тени. Примерно то же самое он видел в своем отражении, когда смотрел в зеркало. Он, леди Эмма и Елена делили общую грусть, трагедию и немного счастья. Любовь и душевная боль переплелись в их жизнях так же тесно, как виноградные лозы и цветы на искусной вышивке Эммы, навсегда соединив их трех.

Быть может, именно поэтому он и предпочел этот ненастоящий брак настоящему с той же Тамсиной либо другой девушкой. В прошлом на его долю выпало немало страданий, однако Уильям до сих пор тосковал по любви, страсти и утешению. Несмотря на все его старания уберечь себя от волнений, на этот раз судьба все же поймала его в свои сети.