Он снова протянул ей сигарету, и она глубоко затянулась, чувствуя, что наркотик быстро распространяется по ее телу огненными струями. Он обжег ей горло горьким привкусом, но это было приятно и необычно. Голова стала легкой и совершенно пустой; казалось, что она набита пылью, шариками, какими-то легкими спорами, как у гриба. Такими были грибы-шампиньоны, которые росли на летних лужайках, и нежные ветры переносили их споры с одного места на другое. Доминик казалось, что ее голова один из таких шампиньонов, и если губы Кэба еще хоть на миллиметр приблизятся к ней, то могут раздавить этот гриб, смять ватную голову, превратив ее в мелкую пыль. Но лежала она явно не на лугу. Это был сырой и темный переулок недалеко от бульвара Сансет в Голливуде, вокруг была не сочная трава, а мусорные ящики, из которых доносилось ужасное зловоние разлагающихся отходов. Из клуба доносились хриплые ритмы рок-н-ролла.

Ей казалось, что откуда-то издалека к ней приближаются огромные губы Кэба. Они были все ближе и ближе, как в сказке про Алису в Стране Чудес. У него и было лица – только огромные, розовато-лиловые губы, которые надвигались на нее. Наконец они приблизились настолько, что, пытаясь почетче увидеть их, она скосила глаза. Губы шевелились, что-то говоря, но она ничего не понимала.

Они были ужасно смешные, эти громадные губы; растянувшись в пространстве и времени, они быстро двигались, но ни один звук не долетал до ее ушей.

И внезапно эти губы напали на нее! Но они были не одни! Влажный язык мелькнул и ворвался ей в рот, как змея, ускользающая в свою нору. Эта слизистая, скользкая гадюка наполнила ей рот слащавой влажностью, а гигантские губы тем временем пытались всосать в свою пещеру ее рот.

– Нет, нет, прекрати, мне нечем дышать! – бессвязно лепетала Доминик. Его язык все еще шарил у нее во рту, а огромные губищи липко тыкались в лицо, как половая тряпка по кухонному полу.

– Да нет же! – Она с отвращением оттолкнула его от себя. – Что ты делаешь? – она задыхалась. – Фу, мерзость какая! – Хотя Доминик уже узнала вкус власти над мужчинами, она еще не умела отказывать своим нежеланным поклонникам. Когда ее целовал Гастон, он делал это искусно и нежно, его язык ласкал и исследовал ее рот ласково и страстно. А этот парень был такой грубый, резкий и отвратительный! Ее тошнило от того, что он с ней делал.

Губы приоткрылись, обнажив огромные, как надгробные плиты, зубы.

– Это приятно, малышка, ну же, очень приятно, – губы сомкнулись, черная голова наклонилась еще ближе, и две огромные руки схватили ее за плечи. – Ты играешь не по правилам, – рычал он, тряся ее за плечи. – Я дал тебе сигарету с марихуаной, а что получил в ответ? А? Мерзость, говоришь? Я мерзость?! Это уж слишком! Я ничего не даю просто так, так и знай. Что я получу за то, что доставил тебе столько удовольствия? Ну, скажи мне, что? – Он тряс ее так сильно, что у нее потекли слезы из глаз. Потом он схватил ее за волосы и оттянул голову назад, закрыв влажной ладонью рот. – В будущем держись от меня подальше, детка, – прошипел он ей в ухо. – Знаю я вас, маменьких деточек. Притворись, что у тебя тропическая лихорадка, и все будет нормально. – Он отшвырнул Доминик к стене, чуть не вышибив из нее дух. – Я тебя запомню, так что не шляйся тут, если не хочешь нарваться на неприятности. – Напоследок он ударил ее еще раз и важной деловитой походкой, переваливаясь из стороны в сторону, направился в клуб, напевая себе под нос «Петушок-задира». Громкие звуки музыки разносились по переулку.

Несколько минут спустя Доминик поднялась и пошла вниз по бульвару Сансет к своему отелю. Ощущения были не из приятных, да и опыт оказался печальным, но ей понравилось чувство опасности и то, что этот парень явно хотел ее. Он был грубый и жестокий, но то странное, приятное чувство, которое она испытала, затянувшись сигаретой с марихуаной, все еще владело ею. Она знала, что, несмотря на предупреждения Кэба, она снова придет в этот клуб, только теперь уже с друзьями.

Проходя мимо двери Агаты, Доминик услышала звук включенного телевизора. Она быстро прошмыгнула к себе в комнату, чтобы поразмышлять над своим приключением.

– Вот это класс! – довольно хихикнула она, закрыв на замок дверь и доставая свой дневник.

Агата напряженно вглядывалась в экран телевизора. Мужчина в закрывающей нижнюю часть лица маске, зеленом сюртуке с серебряными пуговицами, черной бархатной шляпе, надвинутой до самых бровей, сидел верхом на стройном черном жеребце, наведя ствол кремневого пистолета прямо в лицо красивой и перепуганной Маргарет Локвуд. Это был Джулиан Брукс. Агата но могла оторваться от телевизора. Она смотрела очередную серию развлекательного приключенческого фильма, в котором Джулиан снялся еще в Англии сразу после войны. Тем не менее, фильм все еще был в прокате. Агата считала, что это замечательная картина. Какой он энергичный, какой красивый и обаятельный! У Агаты просто дух захватывало, когда Джулиан спрыгивал с коня и, распахнув дверцы кареты, целовал в губы испуганную героиню.

– Боже, как прекрасно, – вздыхала Агата. Ее возбуждение нарастало вместе со страстными поцелуями героев. Мисс Локвуд явно умирала от любви к Джулиану, и Агата ее хорошо понимала. Как приятно целовать мужчину, который похож на греческого бога, как хорошо в его объятиях! Ей казалось, что она видит, как между ними проскакивают электрические разряды, и, чтобы не застонать, зажимала себе рот сухими пальцами…

– О, Джулиан, я увижу тебя, любовь моя…

Глава 13

В огромном особняке, затерявшемся в каньонах высоких голливудских холмов, легендарная Рамона Арман готовилась к предстоящему выходу в свет. Толпа парикмахеров, слуг и гримеров в благоговейном молчании застыла вокруг мраморного с серебром столика, за которым сидела великая актриса, прикладывая к ушам серьги с изумрудами.

Эта бледная женщина с иссиня-черными волосами так долго была легендой и звездой, что начало ее жизни покрывала глубокая тайна. Журналисты создали такую романтическую версию ее биографии, что она и сама поверила в нее. Ни в одной из ее биографий не упоминался тот факт, что она, Дидье и их родители, Рахиль и Эли Левински, покинули Венгрию еще до первой мировой войны. Семье Левински повезло, они нашли в Лондоне, в Ист-Энде, каких-то родственников, и Эли торговал рыбой, пока Рамона и Дидье ходили в местную школу и изучали там английский язык и британский образ жизни. Впоследствии они сменили фамилию и оба добились в жизни большого успеха.

Рамона была маленькой женщиной с твердым характером. Плохо приходилось тому, кто не успевал выполнить приказ повелительницы, особенно во время ее тщательно подготовленных «дворцовых приемов», которые длились по три часа. Провинившегося ждал испепеляющий взгляд невероятных желтых глаз Принцессы. Несколькими ядовитыми словами она могла привести в ужас самых бесчувственных.

Лампы в ее огромной спальне всегда были притушены, что еще больше подчеркивало белизну ее прекрасной кожи, которую она умащивала кремом, специально для нее созданным самим Максом Фактором. Этот крем помогал скрывать крошечные морщинки, которые, несмотря на все ее усилия, разбегались по ее прекрасном лицу тонкими лучиками. Какое значение имеет, что ее белая кожа сейчас уже не так прекрасна, как во времена немого кино? Она все еще звезда и останется на небосклоне, пусть все относятся к ней, как к звезде. Рамона была настоящее «дитя» Голливуда и знала правила игры не хуже мистера Занека, мистера Уорнера и мистера Кона. Сегодня она собиралась сыграть с ними в свою собственную игру.

– Принеси мне мои бриллианты, Мария, – повелительно сказала она. Именно голос спас ее, когда наступила эра звукового кино. Многие ее коллеги были осмеяны за свои неприятно звучащие голоса, а мягкая интонация Рамоны, которой она была обязана английскому воспитанию, привлекала публику, и ее карьера процветала.

Изучая свое отражение в трельяже, она вспоминала некоторых своих друзей-неудачников. Бедный старина Джек Жильбер. Публика просто падала от хохота, слыша его голос. Величайший любовник, который уложил в постель так много звезд немого кино и разбил столько сердец, оставив их обладательниц рыдать по нему в кружевные подушки, этот человек думал только о Грете Гарбо, своей единственной настоящей любви. Подумав о Гарбо, Рамона заскрежетала зубами. Она действительно как комета ворвалась в звуковое кино. Невероятно, но любовь публики к ней становилась только сильнее, когда она слышала ее хриплый голосок: «Подай мне виски и имбирное пиво в придачу, да не будь таким скрягой, малыш». Вся Америка визжала от восхищения, а Грета Гарбо стала самой яркой звездой всех времен.

Рамона нахмурилась, подумав о своей главной сопернице. Ее раздражало, что та все еще привлекает внимание американской публики. То она выходила из трансконтинентального экспресса, то сходила по трапу самолета, кутаясь в длинное пальто. Фетровая шляпа, с кокетливой небрежностью сидела у нее на голове, она загадочно смотрела на мир из-за стекол темных очков, театрально шепча: «Мне хотелось бы побыть одной».

Рамона знала, что эта фраза была не более чем рекламной уловкой. Она видела, что Гарбо на самом деле обожает внимание публики. Гарбо процветала. И чем больше ей «хотелось побыть одной», тем меньше ей это позволяли. Это раздражало Рамону, приводило ее в ярость, но фотографии Гарбо по-прежнему украшали обложки журналов и газет, несмотря на то, что за последние десять лет она сфотографировалась всего один раз.

Выбрав пузырек дорогих духов «Лаликю», Рамона начала душиться, пока горничная закрепляла украшенный бриллиантами черепаховый гребень в ее блестящих черных волосах, собранных на затылке в узел. Рамона надела восхитительное изумрудное ожерелье, отделанное жемчугом и бриллиантами европейской огранки. После этого она критическим взглядом оглядела себя в зеркале.

– То, что надо, – сказала она про себя, – да, это как раз то, что надо.

Наконец-то она была готова и выглядела совершенно очаровательно.