За спиной у Агаты большинство девушек отпускали шуточки по поводу ее бледного лица и белых волос, худой фигуры, вечно одетой в какие-то бесформенные одежды, по поводу ее глаз, в которых горел огонь требовательности, казалось, она испепелит на месте любого, кто допустит ошибку.

«Тот, кто умеет, делает, тот, кто не умеет, учится», – это было еще одно открытие отца Женевьевы, которое она однажды рассказала Доминик. И теперь, низко опустив голову, Доминик стояла наказанная перед всем классом, а мадам Агата с издевкой отчитывала ее за отсутствие изящества и легкости движений.

– Простите, мадам, – чуть не плача прошептала Доминик. Мадам могла быть очень жестокой, когда хотела, причем ее критические замечания всегда попадали в самое больное место. – Простите меня, пожалуйста.

– Я хочу, чтобы ты осталась после занятий, Доминик, – бесцеремонно сказала мадам. – Мы пройдем это еще раз, все то самостоятельное задание, которое, как предполагалось, вы должны были отработать в течение этой недели. Но я вижу, что вы ничего не сделали. Ну что же, вам придется заниматься здесь.

– Да, мадам, – прошептала Доминик, бросив быстрый взгляд на других девочек, которые в знак сочувствия пожали плечами.

Иногда язык мадам становился острым как бритва, и девочки шутили, что если бы она его проглотила, то порезала бы себе горло. Несомненно, мадам иногда становилась сущей мегерой, и спокойная, выдержанная внешность скрывала жестокий характер и недовольство жизнью, которые в любой момент могли вырваться на поверхность.

Наконец занятие закончилось, и класс опустел. Осталась только Доминик, которая молча слушала нотации Агаты, а когда та закончила, они повторили несколько движений. На этот раз Агата проявила просто колоссальное терпение. Ее глаза буквально светились добротой, в них уже не было слепой ярости, а только теплота и понимание.

Доминик почувствовала одновременно жалость и привязанность к этой женщине, которую деревенские ребятишки грубо обзывали «сумасшедшей старой девой», и решила поделиться с ней своими планами по поводу предстоящих субботних проб. Волнуясь, она рассказала Агате, как сильно ей хочется туда поехать.

– Дорогая, это очень, очень важно, – взволнованно дыша, сказала Агата, и на ее бледных щеках проступил слабый румянец. – Конечно же, это прекрасный шанс. Ты должна быть в отличной форме. Да что я говорю! Доминик, ты должна быть само совершенство.

– Да, мадам, – закивала головой девушка. Ее глаза вновь засияли ярким светом, она уже не чувствовала усталости. – Вы мне поможете? – выпалила она. – Мне надо репетировать гораздо больше. Я знаю, что надо. О мадам! – Она посмотрела на Агату, ее раскрасневшееся лицо буквально светилось от радости. – О, мадам, я хочу, я так хочу поехать в Голливуд. Вы можете себе это представить?

– Да, да, я помогу тебе, – просто ответила Агата. – Мы кое-что отрепетируем с тобой сегодня и будем работать те три дня, которые остались до проб. Но ты еще должна сама тренироваться дома, – строго сказала она. – Это потребует огромного напряжения сил, но ты больше, чем кто-либо в группе, способна добиться успеха.

– Спасибо, мадам, о, благодарю вас, – прошептала Доминик, взволнованная столь редкими словами похвалы своей учительницы. – Я замучаю себя этими репетициями, обещаю вам.

– Я сама поеду с тобой на пробы, – сказала Агата, с нежностью глядя на любимую ученицу. – Теперь мы будем с тобой очень много работать, дорогая, так что к субботе, к утру, ты будешь готова и… – Она сделала паузу, и ее глаза засияли каким-то непонятным светом. – И ты будешь выглядеть просто великолепно, Доминик. Тебе дадут роль, и ты поедешь в Голливуд… и, кто знает, может быть, даже так случится, что с тобой поеду и я.

Доминик была так перевозбуждена после напряженной репетиции и так увлечена мыслями о предстоящей пробе, что после легкого ужина с родителями и тремя братьями села на велосипед и направилась в центр Сен-Тропеза.

Надпись «Мороженое Гастона», сделанная фиолетовыми буквами на маленьком желтеньком фургончике с мороженым, выглядела так заманчиво, что она беззаботно бросила свой велосипед у одного из деревьев и медленно направилась туда, чтобы что-нибудь съесть.

– Я возьму малиновое, – сказала она, доставая мелочь из кармана своих шорт. – Двойное, пожалуйста.

– Это бесплатно, – сказал Гастон. Он положил ей в стаканчик еще один шарик мороженого, обнажив в приветливой улыбке превосходные белые зубы, ярко выделявшиеся на его загорелом красивом лице.

– Мерси, мсье, – улыбнулась она в ответ.

Ему очень нравилось ее озорное лицо, веселые зеленые глаза и длинные загорелые ноги. Она говорила, как аристократка, но вела себя просто и свободно, в ней не было того снобизма, который сквозил в поведении молодых туристов из Англии и Скандинавии, часто покупавших у него мороженое.

Гастон сразу понял, что это тот самый счастливый случай, который никак нельзя упустить, и что действовать надо немедленно. Он быстро закрыл дверцу своего фургончика и догнал ее в маленьком сквере.

– Я Гастон Жирандо, – сказал он, – хозяин этого заведения.

– Я так и поняла. Я Доминик де Фрей, – ответила она, слизывая быстро тающее розовое мороженое.

– Дочка директора банка?

– Да, – сказала она, искоса взглянув на него своими огромными глазами. Ну и ну, а он неплохо выглядит, намного симпатичней, чем любой мальчишка в их школе.

– У моих родителей кондитерская на Базоччи-авеню, – начал он.

– Кажется, наш повар изредка там кое-что покупает, – сказала Доминик, бросив на него быстрый взгляд сквозь густые черные ресницы, в этом взгляде были одновременно вызов и лукавство.

– Не хотите ли чашечку кофе? – Впервые за свои девятнадцать лет он чувствовал себя так неловко. Из-за его красивой внешности девушки обычно сами назначали ему свидания, но тут все было по-другому. Она вела себя очень сдержанно, такая юная, но такая уверенная в себе.

– Да, – улыбнулась Доминик, – пожалуй.

Сидя в кафе, расположенном прямо под открытым небом, они пили кофе и курили сигареты «Голуаз», проболтав таким образом до десяти часов вечера. Спохватившись, Доминик вскочила со стула:

– О, я должна бежать. Сегодня мне снова придется заниматься балетом до ночи. Мадам хочет, чтобы я тренировалась три раза в день. Она говорит, что без труда не выловишь и рыбку из пруда.

Она улыбнулась ему своей кошачьей улыбкой.

– Мы еще встретимся? – запинаясь, спросил Гастон.

– Конечно, – ответила Доминик. – Знаешь, мы с тобой встретимся… но, наверное, после моих проб. Сейчас мне придется работать как проклятой. – Она протянула ему свою изящную руку. – Пока, Гастон Жирандо.

Осторожно поцеловав протянутую ручку, он взглянул на Доминик так, как будто только что нашел бесценное сокровище.

– Завтра, на Танго Бич, в одиннадцать?

Она скромно покачала головой:

– Может быть, Гастон, может быть… Но я ничего не обещаю. – И, улыбнувшись так, что у него перехватило дыхание, она села на свой велосипед и, быстро работая педалями, исчезла в темноте. Он так и остался стоять, глядя ей вслед, в глазах его отражались яркие звезды, а в груди бешено колотилось молодое сердце.

Вечером, лежа в постели, Доминик думала о красивом юноше и той власти, которую она приобрела над ним во время их короткой встречи. Власть. Власть над мужчинами. Это приятное чувство пришло к ней впервые. Ей абсолютно не нравились местные мальчишки, но этот был таким милым, он так очаровательно улыбался, обнажая в улыбке ровные белые зубы, у него было такое загорелое лицо и такие густые черные кудри, что Доминик подумала: возможно, для него она сделает исключение.

На следующий день после тяжелой утренней репетиции с мадам Агатой она решила спуститься к Памплону, искупаться и позагорать. Доминик быстро преодолела на своем велосипеде две мили по неровной дороге на окраине Сен-Тропеза и приехала на пляж в самое удобное для купания время. Она бы очень удивилась, увидев Гастона. Казалось, что на Танго Бич отдыхают всего несколько человек. Под ногами чистый бледно-желтый песок, кое-где на волнах покачиваются парусные шлюпки и моторные лодки, темно-синее пустынное море приятно манит своей прохладой. Около десятка не занятых деревянных лежаков с полосатыми желто-белыми матрацами стояли вдоль берега, с надеждой ожидая посетителей. Она заплатила несколько франков красно-коричневому мальчику у входа, и он проводил ее к самому морю, воткнул в песок большой зонт и установил маленький дощатый столик, на который поставил стакан «кока-колы». Сняв с себя короткое летнее платье, которое она носила прямо поверх бикини, Доминик легла на матрац, позволив теплым солнечным лучам ласкать ее тело. Закрыв глаза, защищенные темными очками, она почти заснула, как вдруг почувствовала нежное прикосновение.

– Доброе утро, – сказал Гастон Жирандо, присаживаясь на песок рядом с ней. Его мускулистое, крепкое тело было янтарным в лучах солнца, на лице скромная улыбка.

– Доброе утро, Гастон. – Она улыбнулась ему, не снимая очки.

– Какой чудесный день, – сказал он.

– Да, после репетиции так приятно. Я подумала, что надо искупаться.

– Ну и чего же мы ждем? – спросил юноша. – Ну-ка, лентяйка, вставай. Побежали в море, я буду тебя ловить.

Смеясь и сопротивляясь, Доминик все-таки позволила Гастону поднять ее с лежака, и они вместе бросились в теплые волны Средиземного моря, где купались и веселились, пока не проголодались. В маленьком летнем ресторанчике с тростниковой крышей на бамбуковых столиках с клетчатыми скатертями все было накрыто для ленча, солнце проникало внутрь через бамбуковые жалюзи, которые защищали обедающих от палящих лучей, отбрасывая блики на улыбающиеся лица Доминик и Гастона. Они съели салат из креветок, провансальских цыплят с жареной картошкой и сладкий пирог с кремом, запив все это «божоле нуаве». Доминик и Гастон болтали и смеялись весь обед, и тучный хозяин ресторанчика с отеческой добротой смотрел на них, потому что знал обоих с детства.