Виола и Игорь кивнули, но, когда Райан ушел, Виоле тут же стало не по себе. Казалось бы, ей предоставлялся удобный шанс, но как его использовать? Арчер всегда твердил, что женщины не умеют слушать – им больше нравится звук собственного голоса. Виола решила, что пусть Игорь говорит, а ей лучше помалкивать. Но какую тему ему предложить? Может быть, балет? Кажется, все русские обожают музыку своих великих композиторов, например Чайковского. А еще – длинные сложные романы своих великих писателей с непроизносимыми фамилиями…

– В мае в «Ковент-Гарден» выступает Большой. Мухамедов будет танцевать в «Баядерке».

Услышав эту тираду, Игорь посмотрел на Виолу, как на ненормальную. Неужели его не интересует величайший в мире танцор? Все билеты на гастроли были распроданы заранее, а если и продавались до сих пор, то в десять раз дороже номинальной цены.

– Не люблю балет. – Взяв со стойки бокалы, Игорь протянул один Виоле. – Все эти бабочки в тапочках…

Дождавшись звонка, они заняли свои места. Виола почти не слушала музыку: она вспоминала все, что произошло у них с Игорем той невероятной ночью. Вдруг в этом не было никакого волшебства? Вдруг ее попросту покорил разнузданный секс и не было ни малейших оснований воображать, будто между ними возник душевный контакт? Во всяком случае, сейчас ей никак не удавалось пробудить в нем интерес.

Когда опустился занавес, Игорь вскочил и закричал:

– Браво!

– Может, пойдем за кулисы, поговорим с ним? – предложила Виола.

– Нет! – Игорь схватил ее за руку – это было первое прикосновение после той ночи – и потащил по проходу, прочь от сцены. – Гребенщикову надо возвращаться, я много времени провел в тюрьме. У меня дурная слава. Кто знает, сколько времени продержится эта гласность?

– Ты прав, – согласилась Виола, торопясь за ним. – Падение Берлинской стены – еще не все. Перестройка – это слишком ненадежно. Неизвестно, что принесет завтрашний день…

В такси Виола продолжала напряженно размышлять, как ей быть. Обычно, когда кавалер провожал ее после концерта домой, она приглашала его пропустить рюмочку. С Игорем все было сложнее: не решит ли он, что она на него покушается, если услышит такое предложение? Меньше всего ей хотелось усугубить ситуацию.

И у своего дома Виола решилась и нырнула головой в омут.

– Хочешь взглянуть на моего Сороллу? – Она слышала, как Игорь признавался Лорен, что преклоняется перед Сороллой – своим любимым импрессионистом.

– У тебя дома есть Хоакин Соролла?

– Да.

– Хочу!

Виола улыбнулась, заранее предвкушая, как поразится Игорь, обнаружив, что она владеет двадцатью тремя работами испанского живописца.

Ограда с пиками, увенчанными золотыми листьями, окружала ухоженный сад, посреди которого красовался английский дуб, посаженный еще при Кромвеле, фасад дома, протянувшийся на пятьдесят футов, был необычен даже для роскошного района Белгрейвия; треугольный портик с дорическими колоннами свидетельствовал о богатстве, полученном традиционным способом – в наследство от далеких предков.

Игорь заплатил таксисту, Виола решительно взяла его за руку и повела по ступенькам мимо каменных кадок с тюльпанами. Дворецкий обычно не тушил в доме электричество даже в отсутствие хозяйки. Из окон лился свет хрустальных люстр, и Игорь мог заранее подготовиться к обстановке, в которой ему предстояло оказаться, – к затянутой шелками гостиной с бесценной мебелью, по большей частью французской.

Когда Виола ударила бронзовым молоточком дверь, Игорь удивленно спросил:

– Ты без ключа?

Виола пожала плечами. У нее не было привычки носить с собой ключи: дома всегда находился кто-нибудь из прислуги.

Через несколько секунд Чисвик распахнул перед ними дверь. Его не мог не удивить спутник хозяйки, особенно его поношенный костюм, однако по облику дворецкого нельзя было угадать его эмоций.

– Мадам?

– Чисвик, возьмите у мистера Макарова… – Она чуть было не сказала «пальто», хотя сомневалась, есть ли вообще среди пожитков Игоря такой предмет. – Зонтик. Пусть Милли принесет нам кофе в… – Новая заминка: Виола размышляла, в какой из комнат его принять. – В кабинет. Кофе и торт.

Чисвик невозмутимо забрал у Игоря видавший виды зонт и бросил его в стояк у двери. С плащом Виолы он обошелся так трепетно, словно это была шиншилловая шуба. Потом дворецкий удалился в кухню, а Игорь между тем разглядывал овальный вестибюль с черно-белым мраморным полом. Взгляд его упал на красующийся над пузатым шкафчиком подлинник Рубенса, который находился некогда во владении Людовика XIV, Короля-солнце.

– Риск!

Виола даже не сразу поняла его возглас, потом покраснела. Общение с Райаном Уэсткоттом не доведет до добра! Она схватила Игоря за руку и потащила за собой по полированной лестнице из красного дерева на третий этаж, где были развешаны полотна Сороллы.

Игорь надолго замолчал.

– Как в музее, – изрек он наконец, задержавшись перед картиной, изображающей детей на пляже – любимый сюжет испанского художника.

Виоле вдруг стало стыдно: ведь она проходила мимо этих жемчужин каждый день, не удостаивая их даже взгляда…

– Соролла – мой любимый импрессионист.

– Мой тоже, – вполне искренне ответила она. Арчер отдавал предпочтение другим художникам, поэтому Соролла висел наверху, в отличие от остальных импрессионистов, приобретенных еще его отцом.

Дважды изучив коллекцию – он долго стоял перед каждым полотном, а потом отступал назад, чтобы оценить его под другим ракурсом, – Игорь позволил отвести его в кабинет. Эта комната всегда была убежищем Арчера. После его смерти Виоле стало так одиноко в доме, что она постаралась заново обжить многочисленные комнаты, в первую очередь эту. Кабинет слишком напоминал ей о муже: все здесь дышало его привычками, устоявшимися за десятилетия. Виола наняла специалиста по интерьерам, заменила всю мебель, и в конце концов ей удалось прогнать из кабинета призрак Арчера. Однако она не решилась убрать многочисленные фотографии его предков в серебряных рамках, которые по-прежнему загромождали письменный стол. Арчер боготворил свой древний род не меньше, чем живопись, и Виола не раз жалела, что они с Арчером не могли иметь детей: тогда их жизнь была бы гораздо счастливее…

Войдя в кабинет, Игорь сразу подошел к столу с фотографиями.

– Это твоя родня?

– Не моя, а покойного мужа.

– Как это «покойный»? Он отдыхает? Скоро придет?

– «Покойный» – деликатная замена слова «умерший».

– Как «работник пищевой промышленности»?

Виола поняла по его тону, что он ее дразнит, и облегченно улыбнулась.

Вошла Милли с серебряным подносом. На нем высился сверкающий кофейник и шоколадный торт, покрытый шестью дюймами белого крема. Игорь с веселым удивлением приподнял брови.

– Шоколадный торт как орудие убийства! – провозгласила Виола, жестом выпроваживая горничную: ей хотелось угостить Игоря самой.

Поддерживая легкий разговор о галерее и его выставке, Виола налила ему кофе и положила целых два куска торта.

– А где твои родственники? – поинтересовался Игорь, с наслаждением поглощая торт.

– Я была единственным ребенком в семье. Мои родители умерли.

– И у тебя нет их фотографий?

– Совсем мало.

Арчер ни за что не допустил бы, чтобы ее родичи соседствовали с его высокочтимыми предками. При жизни мужа Виола даже не заикалась на эту тему. Теперь она с недоумением спрашивала себя, почему ей не пришло в голову заменить фотографии на письменном столе лицами собственных родителей. Неужели Арчер продолжает руководить ее жизнью даже из фамильного склепа Лейтонов?

Игорь с любопытством наблюдал за ней.

– Ты не любила своих родителей?

– Я их едва помню. Они погибли в авиакатастрофе на Мальте. Меня даже некому было приютить, кроме дяди, старого холостяка, впавшего в маразм. Он не помнил ничего, кроме того, что касается садоводства – всех этих схем полива и внесения удобрений вместе с названиями культур…

Виола глубоко вздохнула. Перед ее мысленным взором предстал дядя Найджел, молитвенно склонившийся перед драгоценным проростком. Ему не было никакого дела до малышки, следовавшей за ним по пятам в напрасном ожидании, что он скажет ей хоть одно словечко.

– Тебе, наверное, приходилось нелегко, – осторожно заметил Игорь.

Виола кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Когда мне было восемь лет, соседка подарила мне рыжего котенка. Танги стал моим единственным другом: мы жили в огромном загородном имении, и мне не с кем было играть. Я завязывала котенку бантик, укрывала его одеяльцем и возила по Блифорт-Холлу в тележке. Однажды я заехала в цветник, тележка застряла, я упала и раздавила штук двадцать дядиных тюльпанов. И тогда дядя Найджел швырнул моего котенка в колодец…

У нее тут же встал в горле ком, но она преодолела себя, хотя и по прошествии стольких лет все еще слышала предсмертный крик Танги, за которым последовала тишина…

– Он велел своим слугам запереть меня в комнате. Мне пришлось просидеть взаперти до тех пор, пока он не нашел закрытый колледж в Италии, где согласились меня принять. Собственно, это была монастырская школа для девочек. Я жила там круглый год. А дядя скоро умер от сердечного приступа – прямо в своем обожаемом саду. Он наливал пиво в блюдца и расставлял их на клумбах.

– Зачем?! Столько пива разлить зря!

– Дядя всегда так делал. Он слышал по Би-би-си, что пиво привлекает улиток. Они заползают в блюдца и гибнут – пьяные и счастливые.

– Хорошо, что я не слушаю Би-би-си. – Игорь поморщился. – Радиостанция для таких, как твой покойный дядюшка.