– Кто? – заинтересованно переспросила Катерина, поражаясь метким сказочным сравнениям.

– Старуха Шапокляк! – довольно припечатал соседку Степаныч. – Муж у нее, Гена, крокодил, дети – сплошь Чебурашки. Ворота мне покрасили в красный цвет, прямо посредине, нехорошими словами. Я одного поймал, так «крокодил» выскочил, челюстями клацал, пугал. Пришлось пообещать из него кошелек сделать. – Степаныч подумал и продолжил: – Вот мы, Катерина, депутата выдвинули, а задвинуть назад уже не смогли. Как Шахерезада, сказки нам рассказывал: через тысячу и одну ночь начнем жить хорошо. Речка нефтяная разольет свои кисельные берега на все дворы, – Степаныч вздохнул. – И так, милая моя, каждого бери, каждого. Кругом одни злобные гномы. Не жизнь у меня, а сказка.

– Да уж, – согласилась с ним Катерина только потому, что нужно же было что-то сказать.

– Так я к тебе зачем пришел-то? – подошел к основному вопросу Степаныч, и у Катерины замерло сердце. – Значит, выпить-то у тебя нет? А жизнь моя, сама видишь, как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Ты уж будь добра, Катерина, милая, попроси Анюту налить мне стакан бражки. А?

– Всего-то?! – опешила Катерина, не зная, как реагировать на все вышесказанное.

– Ну, можно и два! – обрадовался Степаныч.

– И больше ничего? – допытывалась Катерина, пристально вглядываясь в лицо гостя, пытаясь найти хоть какие-то признаки влюбленности.

– Ну, если у тебя выпить-то нет, – нетвердо произнес Степаныч.

– Пойдем! – Катерина повела его к Шкарпеткиным.

Безусловно, Анюта не поила бражкой всю деревню, но этот случай оказался из ряда вон выходящим. В организме старого выпивохи приворотное зелье повело себя слишком странным образом, пробуждая любовь. Но любовь… к алкоголю. Чувствуя себя отчасти виноватой в этой беде, Анюта налила Степанычу стакан бражки, и старик выпил его залпом за ее здоровье.

– А у тебя как? На что тянет? – заботливо поинтересовалась Катерина, когда отправила Степаныча восвояси. – На алкоголь?!

– Нет, – покачала головой Анюта. – Страшно признаться, но такой аппетит разыгрался, что спасу нет. Семен уже про диету заикался, на меня глядя. Что делать и не знаю. Если к вечеру не пройдет, то придется к Комарихе за отворотным зельем идти. А писатель-то что? Мается мужик?

– Да кто ж его знает, – пожала плечами Катерина. – Я его не караулю. Мотыляется во дворе.

– Это уже хорошо. Пусть мотыляется и на тебя глядит. Лучше было бы, если б не просто глядел, а ревновал. Но не к Степанычу же!

– Добрый день, бабоньки! – через калитку с ними поздоровался участковый Ермолаев. – Чего собрались? Гостям иноземным стол накрывать?

– Каким таким гостям иноземным? – прищурилась Анюта.

– Немцы вернулись на своем трейлере, – сообщил участковый. – Только вы у меня глядите! – предупредил Тимофей строго, большей частью Катерину. – Не забывайте, что они подданные другой державы. И чтобы за нашу не стыдно было!

– Клаус вернулся?! – изумленно произнесла Катерина и села на лавку, провожая взглядом уходящего участкового.

– Комариха правду говорила, – всплеснула руками Анюта и присела с ней рядом. – Вернулся. А чего ж мы сидим-то?! Тимофей дело говорил, нужно стол накрывать! Или тебе этот немчик не нужен?

– Честно признаться, – сказала Катерина, – я даже и не знаю. Он хороший, добрый, нежный.

– Что еще нам, бабам, надо? – бросила на ходу Анюта и побежала в кухню.

Катерина вернулась домой и устроилась у окна. Глупо, конечно, подглядывать, но что ей оставалось делать? Женское любопытство – не шутка, неудовлетворенное, оно может перерасти в бессонницу, а там и до депрессии недалеко. Будет она расхаживать по деревне хмурая, как писатель.

Кстати, а почему он сегодня такой хмурый?

Катерина посмотрела в щель между занавесок. Страдает? Или не страдает? Взъерошенная голова Карпатова мелькала под забором. По ней сказать ничего определенного было нельзя.

Катерина ужаснулась, неужели и у него приворотное зелье взялось не за те чувства? Пробудило, к примеру, любовь… к благоустройству. И что же ей, Катерине, делать? Хвататься за метлу и бежать ему помогать? Никогда! Она останется дома и будет глядеть на него в окно. Всплакнет по своей несчастной судьбе неудачницы, вспомнит дочку, плескающуюся в море. Недолго ей плескаться, отпуск подходит к концу, недели пролетели незаметно. Скоро Катерина увидит свою Ульянку, и станут они снова жить вместе, только вдвоем.

От грустных мыслей ее оторвал странный скрежет в дверь. Надеяться на то, что это пришел Клаус, было бы бессмысленно. Да и писатель ни за что не зайдет к ней. Скорее Ока повернет течение вспять. Остается Степаныч, но он уже сегодня был, и одного стакана ему вполне хватило для начала дня.

Какое же начало? Катерина поглядела на часы, они показывали ровно полдень. Она кинулась к зеркалу, подкрасила губы и побежала открывать.

– Ихь бин Клаус! – радостно завопил немец и сунул Катерине в руки букет полевых цветов.

Катерина немного стеснялась своей радости по поводу возвращения Клауса, старалась на него не смотреть лишний раз. Но, так как они общались исключительно «на пальцах», смотреть на Клауса все же приходилось. Он все пытался ей объяснить, куда и зачем уезжал. Видимо, как поняла Катерина, их отъезд был связан с продлением визы и дальнейшими раскопками. Клаус радовался и рассказывал Катерине о своей находке: они что-то все-таки нашли, и их находка перевернет все представление научного сообщества о хане Мамае и его пребывании на Рязанской земле. Вообще-то, вполне возможно, что Клаус говорил нечто похожее, а все остальное Катерина додумала сама. Тем не менее одно оставалось совершенно ясным – он к ней вернулся. Снова сидел и пил кофе, снова лепетал «Либе дир» и влюбленно глазел на Катерину. Она пожалела, что пригласила Клауса пить кофе в дом, а не в сад. Нужно было бы показать писателю, как немец за ней ухаживает. Пусть поревновал бы немного, подлил масла в огонь приворотного зелья. Но пить кофе в саду можно было и на следующий день, ведь Клаус, насколько поняла Катерина, никуда уезжать не собирался. По крайней мере, в ближайшее время.

Только нужно будет ему объяснить, что скоро придется уезжать ей. Но это можно сделать потом с помощью Фрица. Как догадалась Катерина, немцы снова вернулись вдвоем. После объяснения придется задуматься над тем, каким образом продолжить свое знакомство в городе. И продлят ли немцы свою визу на более длительный срок? Вопросов к Клаусу много, а по большому счету, один – нужен ли он ей? Права Анюта, над этим вопросом обязательно стоит задуматься. Если немец не шутит, то скоро он перейдет к серьезным действиям, на которые Катерине придется как-то реагировать. Пока же она сидела и гостеприимно подливала Клаусу кофе, слушая его непонятную болтовню.

На крыльце внезапно послышался шум, загремели ведра. Катерина вздрогнула, Клаус замолчал и принялся сосредоточенно жевать Анютин пирог. Дверь дома распахнулась, и показался хмурый Карпатов. Он молча прошел к столу и сел рядом с немцем.

– Вернулись, черти? – тоскливо произнес он, хлопая Клауса по плечу. – Варум?

Клаус принялся лепетать ему что-то, писатель кивал. Как оказалось, Карпатов знал несколько иностранных языков и прекрасно понимал немца. О чем они говорили, для Катерины осталось загадкой. Она сидела рядом с двумя мужчинами, которые что-то значили в ее жизни, и молчала, боясь нарушить покой и мир в своем доме. Катерина чувствовала, что достаточно одного неверного движения, одного грубого слова, и писатель взорвется, как брошенная граната. Вот только ей сейчас этого взрыва не нужно! Она хотела, чтобы тот ревновал, но издалека, тихо мучаясь и сгорая от любви, в которую он не верит.

Карпатов мучиться не собирался и потребовал от Клауса признания, что тот делает в доме Катерины. «Варум» означало «почему». Почему тот вернулся? То, что услышал от немца писатель, заставило его нахмуриться еще больше.

– Я там, – Карпатов кивнул в сторону крыльца, – воды принес.

– Спасибо, – выжала из себя Катерина, с испугом глядя на него, – кофе? Чай?

Карпатов отказался, встал и вышел. Как будто приходил не к Катерине, а к немцу. Как будто другого места, кроме как у нее, для того чтобы поговорить с Клаусом, он не нашел. А Катерину как будто и не заметил, так, пообщался мимоходом. Вот и верь после этого ведьмам! Впрочем, Комариха не обманула – немец-то вернулся. Жаль, конечно, что приворотное зелье не сработало, а дало какой-то противоположный эффект. И очень хорошо, что в ее отношениях с Клаусом никакого зелья не понадобилось. Он ее любит просто так. Лепечет что-то на своем языке.

Катерина улыбнулась. Может быть, вот оно, женское счастье? Был бы милый рядом. Сидел бы вот так с ней и баловался кофейком с пирогами, осыпал бы ее комплиментами, строил бы планы на будущее. А рядом бы мотылялся тот, другой, и ревновал, ревновал. Нет, других быть не должно, иначе это не любовь. А кто, собственно, говорит про любовь? Только Клаус.

– Ихь либе дир, – проникновенно сказал немец и взял руку Катерины в свою. – Замуш! – выпалил он неожиданно.

Катерина прислушалась, неужели ей это показалось, или в иностранном языке действительно есть схожее с замужеством слово?

– Замуш, замуш, – лепетал немец и радовался, как ребенок, покрывая поцелуями ее трепетную конечность.

Катерина ошарашенно уставилась на дверь. Если это то, о чем она подумала, то придется давать ему какой-то ответ. Клаус просит выйти за него замуж?

– Фрау Мюллер, Кэт, фрау Мюллер, – продолжал тот склонять к браку ни в чем не повинную женщину.

Ах, нет! Это ей в наказание за приворотное зелье.

А с утра все так хорошо начиналось, пришел Степаныч, сказки рассказывал про свою жизнь. Сейчас ей не до чужих сказок, у нее свой страшный конец намечается. Катерина чувствовала, что ничем хорошим это не закончится. Писатель не зря вышел от нее темнее грозовой тучи. Как бы объяснить бедному немчику, чтобы он не обиделся?