Бабуля выпила рюмочку, Ника понимала и чувствовала, что она старается оттянуть какой-то важный разговор, нервничает и пытается за шутками спрятать нерешительность.

– Чтобы объяснить тебе все, придется начать почти с революции, с твоего прадедушки, моего отца Игоря Викторовича Былинского. Про него тебе никогда не рассказывали, только упоминали, что жил такой и есть фотография в альбоме. Он был, как тогда это называли большевики, «из бывших». Кадровый офицер царской армии, дворянин, умница, гениальный стратег и тактик. Они поженились с мамой, твоей прабабушкой, накануне революции, в шестнадцатом году. Отец проникся идеями, которые пропагандировали большевики, и в восемнадцатом добровольно пошел в Красную армию. В те годы таких, как он, из бывших, называли «военспец». Воевать большевики любили, а специалистов в этом деле своих не имелось. К тридцать восьмому году «бывших» практически всех расстреляли. Свои кадры вырастили. Отец очень быстро понял, что ошибался, что идеи и постулаты марксизма и пропагандирующих его большевиков – это одно, а то, что они вытворяют на самом деле – совсем другое. Но деваться ему было уже некуда. В семнадцатом у них с мамой родился Олег, а в двадцать втором я. Эмигрировать с семьей отцу бы просто не дали. Он был, как говорится, на хорошем счету, карьера шла в гору, и в тридцать втором он – уже полковник. Однажды Сталин остался весьма доволен какой-то работой, которую сделал отец, и похвалил его на приеме при всех: «Вас надо наградить. Какую бы награду вы хотели?» – спросил Сталин, имея в виду орден или что-то в этом роде, а отец ответил, что хотел бы, чтобы ему разрешили построить личную дачу, у него очень больная жена, и врачи настоятельно рекомендуют ей жить за городом. В те времена у военных, и у нас в том числе, имелись только казенные дачи. Очень дерзкая просьба, но он знал, что делал. И, как ни удивительно, Сталин милостиво разрешил. Отец построил замечательный дом подальше от глаз сослуживцев и умудрился оформить документы таким образом, что дом оказался в пожизненном пользовании, почти частной собственностью мамы и нас с братом. Уж как он это сделал, загадка, он был очень умный, большевикам не по зубам. Когда начались репрессии и стали сажать и расстреливать его сослуживцев, отец понял, что его тоже не минует эта участь. И стал обдумывать, как обезопасить семью, чтобы нас не коснулась беда. От нас с Олегом родители ничего не скрывали, рассказывали правду как есть и давали событиям честные оценки. Олег учился в военном училище, а я в школе, мне тогда было четырнадцать лет. И отец придумал! Мне неизвестны детали, как он все смог устроить и провернуть. Я только знаю, что когда ехала машина Сталина, в которой и Сталина-то не было, но об этом мало кто знал, только приближенные, из толпы к ней кинулся какой-то человек, вроде как с пистолетом в руке, а отец, якобы предотвращая покушение и якобы случайно оказавшись рядом, схватил и обезвредил этого человека, но сам был сбит этой сталинской машиной. Он попал в больницу, «покушавшийся» погиб на месте, а отец умер через три дня. Накануне ночью он собрал нас всех и объяснил, как мы должны действовать дальше, предупредил, что будет война, и подробно рассказал, что делать и как жить. Он прощался с нами, а мы не верили. Потом они надолго, до самого утра, закрылись с Олегом в кабинете и о чем-то беседовали. Отца назвали героем, а инцидент замяли, ни в газетах, ни по радио о нем не сказали ни слова. Установить личность нападавшего так и не удалось. Я думаю, что руководство подозревало, что в этой истории не все так просто, но отец героически погиб, и нашу семью не тронули. Единственное – это то, что мы переехали из казенной четырехкомнатной квартиры в эту трехкомнатную, которую дали маме как вдове героя.

Бабуля, долго мявшая в пальцах сигарету во время рассказа, прикурила и, сощурив глаза, сказала:

– Хорошо, что ты жила с Сонечкой. Она другая, она прощать умела, а я нет!

– Еще как умеешь! Ты же нас всех всегда прощала, даже не злилась, – удивилась такому заявлению Ника.

– Я не о родных и близких. Я не могу простить эту страну, Сталина, этих мужчин, которые допустили кровавый террор своих же! Они же все были умные, сильные, они видели, что творится, и ничего не делали! Шли, как бараны на заклание, и прицепом тащили туда же свои семьи! Каждый знал, что произойдет с их близкими, женами, детьми, и безропотно подчинялся!

– Я тоже всегда думала – почему? Почему эти талантливые военные, ученые не объединились, не скинули Сталина? – поддержала Вероника.

– Потому что были виноваты и знали об этом! – громыхнула безапелляционно бабуля. – Вот и воздалось по самую маковку! Они сами способствовали диктатуре, понимаешь, они все принимали участие в красном терроре, и у каждого из этих военачальников на счету были тысячи убитых, ни в чем не повинных людей! И они это знали и помнили! Ладно, – успокаиваясь, сказала она, махнув рукой. – Бог с ними! Продолжим. Дом так и остался нашим. Каждое лето до войны мы жили там. Олег закончил училище и стал военным, но не простым, а что-то связанное с разведкой. Я поступила в институт, мама преподавала литературу в школе. Однажды, в декабре тридцать девятого, Олег собрал нас, как отец, на совещание и сказал: «Мы должны устроить какой-то скандал, чтобы о нем услышали все наши друзья и знакомые. И он должен быть инсценирован так, чтобы мы прилюдно отреклись друг от друга и об этом узнало мое руководство». «Зачем?» – спросила мама. «Так велел отец. Он знал, что война будет обязательно. А ему все равно не простили, что «соскочил с крючка» и его не арестовали, а дело на него уже было заведено, я знаю. Я в разведке и в предстоящей войне неизвестно где окажусь, что может случиться, и меня могут обвинить в чем угодно в любой момент, а вас за мной потащат». «И мы не будем видеться?» – спросила я. «Не будем. Я вас очень люблю и должен защищать, понимаете? Теперь у меня такая работа, что надо обезопасить вас любым способом». И тогда я придумала: он женится и берет фамилию жены, якобы желая навсегда отречься от своих дворянских кровей, а мы с мамой не можем ему этого простить и отрекаемся от него. У Олега была девушка из сослуживцев, они встречались уже три месяца, и мы решили, что вот на ней он и женится. Так же, как тогда с папой, мы сидели целую ночь и проговаривали все детали. Потом обнялись, расцеловались и плакали. Мы прощались и понимали, что, скорее всего, навсегда. Но у нас оставалась надежда, мы же все были живы. Олег и мама с блеском разыграли спектакль, маме даже домой прислали официальную бумагу, что такой-то больше не является ее сыном. Потом грянула война, не буду о ней, мы с Соней тебе многое про нее рассказали.

– А Соня знала про Олега?

– Да, Сонечка все про меня знала, а я про нее. – Бабуля улыбнулась, вздохнула. – Позже мы узнали, что Олег погиб в апреле сорок пятого, выполняя какое-то задание на вражеской территории.

Ника видела, что бабуля устала и переживать свою жизнь заново, рассказывая, ей было нелегко, совсем нелегко.

– Может, отдохнешь, потом дорасскажешь? – предложила заботливо внучка.

– Нет, я лучше еще рюмочку выпью. Мне надо рассказать все сразу.

Она налила себе из графина коньяку, выпила, закусила сырком с маслинкой, вздохнула и продолжила рассказ.

– В сорок четвертом я влюбилась. – Она улыбнулась такой неожиданно светлой улыбкой и посмотрела на Веронику, сверкнув по-молодому глазами. – До одури влюбилась! Он приехал в Москву с фронта получать награду, в небольшой отпуск по ранению. Мы встретились в трамвае и не расставались весь его отпуск. Это была настоящая любовь. Господи, он был такой красавец! Большой, сильный, надежный мужчина, блестящий офицер, майор, мой ровесник, между прочим. В шестнадцать лет поступил в военное училище, а как началась война, прошел ускоренный выпуск – и на фронт.

Бабуля замолчала, улыбаясь своим воспоминаниям и мыслям.

– Он сразу сделал мне предложение, я согласилась, но мы решили, что поженимся после войны. Дураки глупые! И он уехал на фронт. Через два месяца умерла мама. Заснула и не проснулась. Он приезжал в отпуск еще дважды – после победы, а последний раз перед тем, как его отправили на японский фронт. Скоро я поняла, что жду ребенка, а через три месяца ко мне в дверь позвонил незнакомый полковник и принес весть, что моего любимого арестовали и отдали под трибунал. Он не позволил какому-то штабному генералу отправить своих солдат на глупую смерть. Полковник был его другом, он передал мне письмо от него, честно все рассказал и сделал мне предложение выйти за него замуж, он хотел хоть этим оправдаться перед другом, потому что сам струсил противостоять начальству. Я вышла за него замуж, и Андрей всю жизнь считал его отцом, а ты дедом, потому что Вася попросил не рассказывать сыну, что его отец сидит на зоне. Григорий, тот, кого ты считала дедом, так и не стал мне настоящим мужем, он просто хотел нас защитить и позаботиться о нас, хоть таким образом отдав долг другу. В сорок восьмом он умер в госпитале. Последствия военных ранений.

– Просто какой-то сериал! – всплеснула руками расстроенная и обескураженная Вероника.

– Да какой там сериал! – возмутилась бабуля. – Никаким Европам, в куче с Америками и Мексиками, и в страшном сне не снилось того, что досталось нашей стране! Конечно, у них тоже есть свои горести и напасти, но чтобы почти сто лет так мучиться и страдать – десятки миллионов убитых, расстрелянных, трагедии целых народов, высланных черт-те куда, потерявшиеся семьи, дети репрессированных попадали в разные интернаты, где и выжить-то было трудно, миллионы сирот! Голод, сплошные революции. Из огня да в полымя! Одно поколение пережило революцию, голод, мор, красный террор; следующее – войну, голод, ужас. Даже вашему поколению революция досталась, хотя вы этого и не поняли. Правда, все революции так и свершаются – сначала никто ничего не понял, а потом поздно стало. Не сбивай меня, Ника, лучше чаю налей!

– Он уже совсем остыл.

– Да и черт с ним, налей холодный!