— Не знает? — удивленно переспросила Трейси. — Шэрен! — Она подняла к потолку темные, как спелые каштаны, глаза. На друзей орать не хорошо, а на беременных друзей — совершенно недопустимо. — Ты не должна была скрывать от меня!

— Прости, я…

Трейси подняла руку, прерывая ее. Ни в объяснениях, ни в извинениях она не нуждалась. Да и думать сейчас нужно о другом.

— Ты должна рассказать мужу.

— Зачем? — встрепенулась Шэрен. — Я не нужна ему, и ребенок ему тоже не нужен.

— Ты этого не знаешь, — спокойно отозвалась Трейси. — Послушай, если ты сейчас не поставишь его в известность, а в будущем Ник каким-то образом узнает о ребенке, то он, как порядочная скотина, может, проигнорировать этот факт, а может, подать на тебя в суд. Шэрен, он запросто сможет обвинить тебя в лишении права отцовства! И будет прав, — твердо заключила она. — Ник может потребовать равноправную опеку, а с его деньгами и связями обязательно ее получит.

Трейси замолчала, заметив, как побледнела Шэрен и, взяв ее за руку, мягко продолжила:

— Ты должна быть подготовлена, сейчас закон на твоей стороне. К тому же, — она веско подняла палец вверх, — вопрос с алиментами нужно реши…

— Мне ничего от него не нужно, — оборвала Шэрен. — Ничего.

Глаза Трейси сверкнули неодобрением, а губы округлились, готовясь возразить и, как всегда, привести уйму весомых доводов. Но Шэрен твердо посмотрела на нее, взглядом отметая каждый из них. Возможно, ей было непонятно, почему Шэрен одна должна содержать их с Ником ребенка, но она-то точно знала ответ на этот вопрос.

Он не дал ей ни единого шанса оправдаться, не захотел даже выслушать, просто бросил, выкинул из своей жизни и, с несвойственным ему легкомыслием, забыл о том, что женат. И Шэрен собиралась ответить ему тем же! Забыть и ни в коем случае не показывать, как он нужен ей. Поэтому боялась встречаться практически наедине. Поэтому не хотела говорить о ребенке.

Каждый день после ухода Ника она звонила ему, пыталась связаться, надеялась поговорить, а потом случайно наткнулась на броский заголовок в журнале, заставивший сердце замереть и сжаться от болезненного спазма. В статье со всеми присущими таким изданиям подробностями рассказывали о стремительно закрутившемся романе между Николасом Хейвортом, президентом крупного финансового холдинга и некой Кристиной Ларсен, актрисой с Бродвея. Десять дней. Всего десять. Ровно столько прошло с их разрыва, ровно столько понадобилось Нику, чтобы забыть ее — Шэрен.

После этого началась пытка, жестокая и безжалостная. Шэрен с маниакальной настойчивостью закоренелого мазохиста читала нью-йоркскую светскую хронику. Благотворительные вечера, аукционы, торжественные приемы, выставки — везде был он. Неизменно в центре внимания. С каким упорством она проворачивала ножик в кровоточащей ране, имя которой — их брак!

Шэрен всматривалась в высокую статную фигуру и изученное до каждой черточки красивое лицо мужа. На четко очерченных губах с крохотной родинкой в уголке играла циничная улыбка, светловолосая голова высокомерно откинута, а рука властно обнимала за талию очередную светскую красавицу. В те дни Шэрен часто задавалась вопросом: любил ли Ник ее по-настоящему? На фотографиях он выглядел довольным и счастливым, поэтому вывод напрашивался сам собой: нет, не любил. Хотел, да! Был увлечен — тоже да. Но не более того. Если бы любил, то не забыл бы так быстро.

Ей даже удалось внушить себе, что их расставание к лучшему. Вскорости они переехали бы в Нью-Йорк, Ник окунулся бы в свою привычную жизнь, кинулся навстречу новому любовному завоеванию и вряд ли такое обстоятельство, как женитьба, что-либо изменило. А Шэрен к такому не готова и терпеть измены не стала бы, поэтому их развод скорее всего случился бы в любом случае.

Возможно, Ник, не откладывая в долгий ящик, снова женится. У него будут дети от женщины, которая ему по-настоящему дорога. А тут она, Шэрен, со своей деликатной новостью? Ник, наверняка, подумает, что она собирается привязать его таким образом, что рассчитывает на примирение или планирует влиять на него с помощью ребенка. Но ей все это не нужно. Шэрен просто хотела жить дальше, а что за жизнь ее ждет, если рядом будет любимый мужчина, но чужой, принадлежащий не ей?

Отказываясь от всего, что предлагал ей, как жене мистера Николаса Хейворта, закон, Шэрен расписывалась в том, что деньги ей не нужны и никакого расчета с ее стороны не было. Когда Трейси, получив право подписи Шэрен, переоформляла обратно на Ника банковские счета — расчетный и трастовый, — а также возвращала ворох кредитных карт, то едва сумела отговорить ее от опрометчивого и так явно демонстрировавшего обиду шага: вернуть все подарки, от драгоценностей до нижнего белья.

Сейчас Шэрен и сама понимала — это мелочно и по-детски, но тогда злость и желание доказать, что деньги для нее никогда не имели значения были сильнее здравого смысла. Да и вернуть все она бы не смогла: отдать кольца у нее не хватило бы душевных сил. Нет, она не носила их больше, но выбросить, как со своим сделал Ник, или кинуть ему в лицо, у нее не хватило бы духу. Сейчас все три кольца, как символ погибших отношений, лежали в антикварной шкатулке для мелочей, подаренной ей еще покойной прабабушкой на десятилетие. Тогда маленькую Шэрен удивил такой подарок: вещица хоть и была красивой, но для ребенка интереса не представляла, и морские камушки мама туда складывать отчего-то не разрешала, а вот сейчас и ей нашлось применение.

Шэрен задумалась, возвращаясь на несколько недель в прошлое и вспоминая, как на следующее утро после их свадьбы Ник ненадолго уехал, а по возвращении вручил ей банковские документы. Несколько открытых на ее имя счетов с весьма внушительными суммами, а на вопрос: «зачем?» небрежно заявил, что его квартира практически не обжита и до одури холостяцкая. Там давно не хватало женской руки. Но теперь у него есть жена, и ей Ник намеревался дать полную финансовую и творческую свободу, чтобы его берлога превратилась в настоящий дом.

В тот день Шэрен чувствовала себя оглушительно счастливой, горела желанием свить для них с Ником настоящее гнездышко, семейный очаг, возле которого он всегда сможет погреться и обрести спокойствие. Но сейчас она с мучительной ясностью понимала, что у них не будет ни общего дома, ни общего будущего.

«Только ты у нас будешь общим», — снова положив руку на живот, подумала Шэрен и, на мгновение зажмурившись, вернулась к действительности.

Бабуля Джанетт с высоты своего опыта объясняла Трейси, каких видов бывают мужчины. По ее авторитетному мнению, только двух: козлы и бараны. Первые — гавнюки, вторые — глупцы. Трейси прыснула от смеха, когда дедушка Коул, оторвавшись от шахматной доски, из-под очков строго посмотрел на жену.

— Тебя, конечно же, это не касается! — успокоила Джанетт. — Ты исключение, поэтому я и вышла за тебя.

— То-то же, — возвращаясь к своему занятию, с улыбкой ответил он.

Бабушка выразительно закатила глаза, когда муж отвернулся, а Трейси закрыла рот ладошкой, чтобы снова не засмеяться. А вот Шэрен было не до веселья.

— Объясни, что мне сейчас необходимо сделать, — вступила в разговор она, удивляясь, что благоразумия в ней все-таки больше, чем обиды.

Трейси тут же преобразилась из смешливой молодой женщины в серьезного адвоката, профессионала своего дела.

— Значит так, мы должны сделать следующее…

Голос разума или сердца?

Шэрен прохладной водой вымыла руки и, отряхнув их, коснулась горячего лба. Встреча с противоборствующей стороной (она старалась думать о Нике нейтрально, как о магазине, в который ей необходимо сдать неисправный тостер) была назначена на девять утра, и она уже опаздывала на добрых пятнадцать минут, хоть и приехала пораньше. Но, чем ближе стрелки часов подходили к заветной цифре, тем хуже становилось Шэрен, а за десять минут до прихода мужа, она выскочила из переговорной, как ошпаренная, и закрылась в туалете.

Она порылась в сумочке, нашла упаковку мятных пастилок, которые, пусть ненадолго, но помогали унять тошноту, и положила одну под язык. Бесконечные треволнения и постоянные переживания отравили то волшебное состояние, которое, как твердили бесчисленные знакомые, охватывает каждую женщину, готовящуюся стать матерью, сделав ее самочувствие по-настоящему дурным, а беременность — тяжелой.

Шэрен придирчиво осмотрела себя в зеркале и, устало откинув волосы с лица, с полной уверенностью сочла отражение жалким. В лице ни кровинки, глаза потухшие, губы искусаны. Если бы не блестящие золотистые волосы, ставшие еще гуще и длиннее, она не узнала бы себя. Не такой Шэрен хотела предстать перед мужем. Да, сейчас она и подавно не смогла бы составить конкуренцию броской красоте женщин, которую, как оказалось, предпочитал Ник. Она упрямо сжала губы и, чтобы вернуть лицу краски, начала с остервенением щипать щеки. Затем достала нежно-розовую помаду и с нажимом провела ей по губам. Она никому не покажет, как ей на самом деле плохо. Не даст понять Нику, как нуждается в нем. Она будет красивой. Не для него — для себя!

Шэрен разгладила невидимые складки на платье и, одернув удлиненный пиджак, криво усмехнулась. Вся в черном, будто у нее траур. Хотя, возможно, так и было. Траур по умершей любви, разбитым мечтам и потерянному счастью. «Хватит!» — она мысленно оборвала себя. Хватит лелеять собственные страдания. Развод — не конец света, жизнь продолжается, а для нее в особенности. Мобильник завибрировал. Трейси. Пора, Шэрен и так уже неприлично опаздывала, дальше оттягивать было нельзя. Призывая на помощь всю имеющуюся в запасе выдержку, она взяла в руки сумочку и нарочито спокойно пошла к выходу.

Надавив на ручку двери, Шэрен с осторожностью потянула ее на себя. Переговорная встретила приглушенными рубленными фразами, которыми обменивались адвокаты, хмурым ноябрьским утром, робко заглядывавшим в широкие окна и нейтральной, безликой обстановкой. Все выполнено в серо-бежевых тонах: ни ярких деталей, чтобы исключить все внешние раздражители и не настраивать и без того конфликтующие стороны на агрессивный лад, ни приятных мелочей в виде вазы с конфетами или живых растений — ничего, что могло бы оживить комнату или порадовать глаз. Романтика и уют в адвокатской практике слова практически ругательные. Ничто не должно способствовать примирению, которое обязательно повлечет за собой отказ от услуг юристов и, как следствие, снижение гонорара.