Когда за Лилиан Хейворт закрылась дверь, Брендон открыл дипломат, достал бумаги и произнес:

— Я ведь не просто так пришел. Документы готовы, ознакомься, но не подписывай. Пусть Шэрен первая это сделает.

Предосторожность и маленькая хитрость одновременно. Брендон точно знал, что противная сторона, если она заведомо слабее, стремится получить, пусть незначительный, но все же контроль над ситуацией, и он с вселенской щедростью отдавал такую малость.

— Суд через неделю? — уточнил Ник, а когда Брендон кивнул, добавил: — Я хочу встретиться раньше.

Брендон искоса посмотрел на него и достал телефон. Он считал, что им с женой разговор был необходим. Но до этого Ник должен был дойти сам. Созреть, осознать и захотеть приватной встречи. Если на него давить, настаивать, донимать — пошлет к черту, не задумываясь.

— Ты прав, так даже лучше будет. — Брендон поднес к уху телефон, ожидая ответа. Он действительно так считал. Лучше подстраховаться. — Надеюсь, не помешал, — с наигранной заботой произнес он. — Ах, я всегда мешаю…

Ник не стал прислушиваться к разговору, блуждая в потемках путаных мыслей. Чего он ждал от этой встречи? Что желал узнать? Возможно, хотел понять?.. Ник горько усмехнулся. А что, собственно, он хотел понять, если всего лишь звонок адвокату Шэрен заставил тело напрячься, а сердце болезненно сжаться. Все было очевидно.

— В четверг, — отключившись, сообщил Брендон, — за день до суда, — затем посмотрел на часы. — Все, мне пора, работа зовет. Не скучай, мой друг, и предохраняйся.

Ник, комкавший до этого салфетку, резко запустил ее в довольного Брендона, но тот дипломатом, как ракеткой, отбил бумажный шарик, и, пригрозив пальцем, выскочил из кухни.

Он остался один. Скоро тоже нужно уходить — через полтора часа самолет в Даллас. Ник задумчиво покрутил в руке телефон. После спешного отъезда из Сан-Франциско ни о чем, кроме предательства жены, он думать не мог, но, когда злость поутихла, а в голове немного прояснилось, велел Мартину Кингсли по-тихому, не привлекая внимания, проверить каждого сотрудника в «Уайли Беркшир». Он хотел быть уверен, что в его компании больше нет шпионов. Но время шло, а Кингсли молчал, и желание поторопить его, узнать, что выяснил, росло. Ник знал: когда Мартину будет, что рассказать, он объявится, но легче от этого не становилось.

Поднявшись, он подошел к корзине с мусором. Она была пуста, только смятое фото. Фото, на котором Шэрен улыбалась ему нежно и искренне. Ник осторожно достал его, разгладил и, сложив вдвое, положил в задний карман брюк.

***

— Ты как? Готова? — сжав ледяную руку, участливо спросила Трейси.

— Все нормально, — солгала Шэрен и благодарно улыбнулась. Конечно, она была не готова, да и можно ли подготовиться к расставанию с любимым мужчиной? Послезавтра они с Ником встретятся, подпишут документы, а затем в окружном суде их брак объявят официально расторгнутым. Они станут абсолютно чужими друг другу людьми. Но возможно ли это? Шэрен непроизвольно положила руку на чуть округлившийся живот. Для него — да. Для нее — нет.

Она глубоко вдохнула, прогоняя навязчивое чувство дурноты, и пожелала всем тем, кто называет его исключительно утренним провалиться на месте. Ее тошнота преследовала и днем, и вечером, и даже ночью. Особенно ночью. Когда голова становилась свободной от повседневных забот, мысли о муже ударной волной сметали все на своем пути: подавляли разум, твердивший — забудь, въедались и прочно оседали в нем, не давая уснуть, отрешиться от всего и найти успокоение в спасительном забвении. Но сон приходил — обычно, ближе к утру, — но даже там все меркло, и оставался только он. Мужчина ее жизни. Мужчина, от которого она убегала, а он догонял. Всегда. А потом Шэрен просыпалась. Одна. И снова было больно.

— Я заварю тебе ромашку. — Бабушка Джанетт встала с кресла-качалки и, заботливо коснувшись золотистых волос внучки, поспешила на кухню. Шэрен послушно кивнула удаляющейся спине. Пить придется, но толку-то? Либо отвар не помогал, либо ее нервы оказались настолько расшатанными, что даже лошадиная доза «Алпразолама» не смогла бы подарить ей спокойствие. Но, в любом случае, она была очень признательна за заботу.

Они с Трейси остались вдвоем, дедушку Шэрен в расчет не брала. Он настолько увлеченно делал записи в черном блокноте, что не услышал бы и запуск космического корабля, даже если бы это происходило на заднем дворе их дома.

— Все равно я не понимаю: зачем нам встречаться до суда? — тихо проговорила Шэрен.

Трейси, скрупулезно изучавшая документы, подняла голову, собираясь в сотый раз пояснить и убедить подругу в необходимости досудебного разбирательства.

— Такие люди, как твой муж, привыкли все контролировать. Он хочет быть уверенным, что в зале суда не возникнет никаких неожиданностей. — Она усмехнулась и напомнила Шэрен истину, которая в их с Ником браке верна на сто процентов. — Помнишь выражение: «Всё твое — моё»? Это ваш случай. Но ты отказываешься от своего права на половину имущества и должна подтвердить это подписью. Главное — не ругаться в суде. Если начнете спорить и конфликтовать, о разводе забудете еще месяца на три, как минимум!

Шэрен согласно кивнула, но тяжело вздохнула, искоса бросив взгляд на деда. Он перестал делать пометки и сейчас задумчиво глядел в окно: последние желтые листья стремительно слетали с деревьев, и, подхваченные ветром, сперва кружились в медленном танце, затем с легким шелестом опадали на землю, раскрашивая ее во всевозможные оттенки золотой осени: от ярко-желтого до густого коричневого.

Шэрен, грустно улыбнувшись, окинула взглядом небольшую, но уютную и такую родную гостиную. Именно здесь, в этом доме, ей казалось, что время остановилось. Что сейчас спустится мама, — а скрип старой лестницы известит об этом еще до ее появления, — поправит клетчатый вязаный плед и сядет на мягкий диван. Потом обнимет дочь и мягким голосом начнет расспрашивать, как дела в школе.

Дедушка все также любил сидеть в кресле у окна и рассматривать шахматную доску, записывать ходы и комбинации, а после звать ее, Шэрен, сыграть с ним партию.

Здесь пахло детством, безоблачным и беззаботным. Вечно юным, как весна. Необходимым, как глоток свежего воздуха. Ничто не напомнит так ярко и весело, что ты живешь, растешь и учишься. Только детство.

Шэрен и жила сейчас в своей детской спальне с узкой кроватью, выцветшим шелковым ковром и стареньким пианино, на котором когда-то училась играть.

После чудовищной ссоры с Ником, после категоричных заявлений его адвоката, когда душевные силы покинули, она, подхватив чемодан, поехала к свету. У бабушки с дедушкой ей были рады всегда. Шэрен осталась погостить у них на какое-то время. Но, восстановившись на прежней работе, не без помощи Рори — коллеги и друга, решила вернуться к себе. Но миссис Джанетт Прескотт и слышать ничего не захотела, собираясь лично заботиться о состоянии единственной внучки. И никакие увещевания, вроде длинной дороги и трат на бензин, на нее не действовали. А ведь деньги Шэрен сейчас были ох как нужны. Сидеть на шее у стариков она категорически отказывалась, но в ответ получила такое же категоричное заявление, что они не нищие, а Шэрен им не чужая.

— Держи. — Поставив перед ней большую кружку с бледно-желтым отваром, бабуля Прескотт опустилась в кресло и взяла в руки спицы. Она всегда прекрасно вязала, а сейчас с энтузиазмом и ловкостью молоденькой девушки готовила приданое будущему правнуку или правнучке.

— Спасибо, — ласково улыбнулась Шэрен.

Здесь, среди этих людей, она чувствовала себя любимой и нужной. Им не нужно было что-то доказывать, объяснять или уговаривать поверить. Они знали, что она никогда не совершила бы подлости. Но бабушка, узнав о встрече с Фрэнсисом Колвиллом, все-таки задала ей знатную трепку, а возмущению не было предела, когда она услышала, какое гнусное предложение он сделал Шэрен. Слава богу, дедушка Коул вмешался и успокоил не в меру разошедшуюся супругу.

В тяжелое для нее время дедушка оказал поистине неоценимую поддержку. Хотя с ним Шэрен всегда было легко. Он слушал и сопереживал. И если бабушка старалась навязать свою волю, то дедушка давал право выбора. Джанетт Прескотт люто возненавидела Ника Хейворта. Коул Прескотт сочувственно вздыхал. Шэрен же устало прикрывала глаза, разрываясь между тихой злостью, жгучей обидой и неистребимой любовью.

Она взяла фарфоровую чашку с настоем из ромашки и, неприязненно глянув на бледно-желтое содержимое, сделала большой глоток. Желудок тут же отозвался болезненным спазмом, а тошнота подкатила к горлу. Шэрен резко вскинула руку, прикрывая рот, и перепрыгнула через ошарашенную Трейси. Добежав до раковины, ее мучительно и долго тошнило, пока внутри не осталось ничего, кроме болезненной, сосущей пустоты.

— Что с тобой? — взволнованно воскликнула Трейси.

Шэрен покраснела. Она даже Трейси побоялась рассказать о своей беременности. Испугалась, что, если тайна выйдет из этого дома, она обязательно достигнет ушей мужа, а этого Шэрен не хотела. А сейчас ей стало стыдно. Да и брошенный исподлобья строгий, неодобрительный взгляд бабушки, говорил, что скрывать от своего адвоката столь деликатное положение неразумно и вскоре станет попросту невозможно.

Шэрен опустила глаза, поджала губы, потом снова посмотрела на Трейси и, виновато разведя руками, сообщила:

— Я беременна.

— Ничего себе! — изумленно покачала головой она, но через мгновение нахмурилась и зло выругалась: — Вот ублюдок!

— Полностью согласна! — не отрываясь от вязания, поддержала бабушка Джанетт.

Шэрен укоризненно посмотрела на нее. Да, мнение о Нике у ее родни, а в особенности, у бабушки, сложилось отвратительное, но как раз-таки в том, о чем подумала Трейси, он не виноват.

— Он не знает, — стушевавшись, прошептала она.