— Ник! — от боли взвизгнула Шэрен. Он отдернул от нее руку с таким выражением лица, словно она прокаженная, и ему противно прикасаться к ней. — Я… я не понимаю, о чем ты?

— Об этом, любимая! — Ник швырнул папку на бирюзовый диван. Шэрен, предчувствуя катастрофу, дрожащими руками открыла документы и ахнула.

«Господи, господи, господи», — она не верила своим глазам. Строчки расплывались, а рассудок отказывался воспринимать прочитанное, а увидев фотографию, сделанную в день их с Фрэнсисом встречи — первой и единственной, папка выпала из ее рук. На снимке они пили кофе в ресторане, он даже улыбался.

— Ник, это все неправда! — кинулась к нему Шэрен.

— А что правда? — угрожающе прорычал Ник, убирая ее руки от себя. — Лги, Шэрен, у тебя это прекрасно получается!

— Послушай! — пыталась объяснить она. — Он просил меня, но я никогда!.. — истерично всхлипывала Шэрен, едва сдерживая слезы.

Ник коротко, зло засмеялся, сделав определенные выводы из бессвязной речи жены: он — идиот, а она — расчетливая лживая сука. Когда слезы, прозрачные, чистые, совершенно не портившие ее красоты, покатились по лицу, он, не выдержав, разыгранной перед ним комедии, взорвался:

— Лучше расскажи под скольких мужиков ты ложилась, чтобы воровать инсайдерскую информацию?

— Ник… — простонала Шэрен, снова кидаясь ему на шею. Он резко перехватил ее руки и оттолкнул от себя. Она, оступившись, упала на диван, но попыток достучаться до мужа не оставила.

— Ну дай же мне сказать! — рыдая, умоляла она. Надо все объяснить. Она должна все объяснить! А он выслушает и поверит. Он просто обязан поверить!

— Колвиллу нужно отдать должное: ангельская внешность, невинные глазки — идеальная шпионка… и шлюха, — презрительно выплюнул Ник.

— Я никогда не шпионила, поверь мне! — всхлипывала Шэрен, медленно сползая на пол и размазывая слезы по лицу. — Я клянусь…

Она осеклась, увидев с каким брезгливым отвращением Ник рассматривал ее заплаканное лицо, какая жгучая ненависть заполнила любимые голубые глаза и какой страшной, едва контролируемой яростью дышала его поза.

— Я так люблю тебя, — тихо произнесла Шэрен, надеясь пробиться признанием через глухую стену злости и неверия.

— Думаю, несколько лет тюрьмы охладят твои чувства ко мне, — Ник резко сорвал с пальца обручальное кольцо и, бросив его на пол, схватил злополучную папку и буквально перешагнул через распластавшуюся у его ног жену.

Куда ехать Ник не знал, но, прыгнув за руль, моментально рванул с места. Только подальше отсюда, только подальше от нее. Машина могла увезти его далеко от Шэрен, но от боли и шипящих мыслей — увы…

Раньше ему казалось, что самой сильной обидой и самым гнусным предательством в жизни был поступок отца. Ник боготворил мать и помнил ее слезы, даже спустя годы они не стали слабее. Поэтому Ник точно для себя определил: ничего подобного с ними больше не произойдет! Он задался целью добиться в жизни всего, и никогда больше не зависеть от чьей-то милости: деньги, чувства, внимание — неважно. И он добился. Только сейчас все это пустое. Ник зависел. Зависел от любви женщины. Зависел от продажной суки и предательницы. И никакие деньги, успех, внимание противоположного пола не могли унять его боль.

Ник остановился на светофоре и медленно выдохнул, стараясь обуздать свою ярость. Ему нельзя оставаться одному. Нельзя вариться в собственных мыслях. Иначе он совершит непоправимое. Ник боялся того, что может сделать. Боялся, что вернется к Шэрен и убьет своими руками, или, наоборот, простит все, если она еще раз скажет, что любит его.

Приемная его кабинета в «Уайли» встретила необычайным оживлением. Стейси бросала озабоченные взгляды на стоявших в холле, тихо переговаривающихся мужчин, явно пытаясь уловить суть, чтобы иметь хоть малейшее представление, чем вызван всеобщих переполох руководителей из «Беркшир».

Ник подошел к ее столу, привлекая внимание всех присутствующих, и устало обратился к секретарю:

— Позвони в аэропорт и скажи Терри Свитчетту, пусть готовит самолет, я хочу сегодня вылететь в Нью-Йорк.

— Конечно, мистер Хейворт, — бросившись выполнять поручение, проговорила Стейси.

Он, ни на кого не глядя, вошел в кабинет, а за ним потянулись собравшиеся.

— Ник, — заговорил Патрик Лесли, когда дверь в кабинет оказалась плотно закрыта. — Ордер на арест Прескотт готов, если мы сейчас же пустим в ход все доказательства, которые собрал Мартин, ее так прижмут на допросе, что она расскажет все как на духу, — агрессивно советовал главный юрист компании. — Она даст показания против Колвилла, и мы сможем засадить его за решетку. Слово за тобой, Ник.

Все выжидающе застыли, наблюдая за его реакцией, ожидая приговора для сотрудницы Шэрен Прескотт. «Нет, — поправил он себя, — Шэрен Хейворт».

Патрик, расценив продолжительное молчание главы компании, как сигнал к действию, схватился за телефон.

— Я позвоню капитану Сторру, ордер и заявление уже у него.

— Какой ордер! — не выдержал Ник и рухнул в кресло. — Я не могу посадить в тюрьму собственную жену!

Он сжал руками виски, надеясь унять звенящую в голове боль, но ничего не выходило, потому что источник его мучений был ниже, там, где раньше было сердце. Ник бросил взгляд на собравшихся мужчин: Патрик потрясенно застыл с телефоном в руках; Майкл Стенли — начальник Шэрен, — который всегда благоволил к умной и талантливой помощнице, ошарашенно опустился на диван и уронил голову на руки. И только Мартин Кингсли полностью контролировал свои эмоции и спокойно смотрел на Ника.

Ник откинулся в кресле. Что они думали об этой ситуации и о нем самом? Жалели? Наверное. Ведь против него шпионила не просто сотрудница. Его продала женщина, любимая, жена. Он кивком указал на дверь, желая избавиться от сочувствующих взглядов и понурых лиц. Он сегодня же уедет из этого проклятого города. Улетит подальше от воспоминаний и от нее. Находиться рядом с Шэрен, всего в нескольких милях, и сдерживать желание задушить в яростных объятиях — выше его сил. Он вернется в Нью-Йорк и забудет ее, забудет, что женат, а адвокаты и суд сделают все остальное.

На осколках разбитой жизни

Солнце медленно скатилось за горизонт, погружая город в осенние сумерки. С оживленной улицы доносились звонкие голоса прохожих, визг тормозов нерадивых водителей, а иногда и вой полицейских сирен. У кого-то залаяла собака, а кто-то не мог унять плачущего младенца. В вечер пятницы город шумел по-особенному, как ни в один другой день недели. Люди спешили домой на семейный ужин, на свидание ко второй половинке, или просто хотели отдохнуть от тяжелых будней за бокалом вина или кружкой пива в дружеской компании. Оставалось только выбрать, где провести вечер.

Сан-Франциско жил и предлагал всем жить вместе с ним, влиться в круговорот следующих одно за другим событий, но иногда жить не хотелось.

В небольшой квартире на Фелл-стрит, которая всегда казалась уютной и теплой, было холодно и темно. Поднявшийся к вечеру ветер вперемешку с дождливой моросью упорно бился в приоткрытые окна и, находя лазейку, врывался в наполненную сумраком гостиную. Шэрен так и сидела на полу, крепко обхватив руками колени. Громкие рыдания сменились редкими всхлипами, а тело, от заправлявшей в доме промозглости и сырости, сотрясала дрожь. Свежее дыхание осени отчетливо ощущалось в комнате, оседая колючей прохладой на голых руках, но Шэрен этого не чувствовала. Ни слез, холодивших щеки, ни озноба, сковавшего тело, ни боли, терзавшей сердце. Только тишину. Давящую, пустую, страшную.

Когда она свернула не туда? Почему ее жизнь, еще с утра освященная ярким солнцем и казавшаяся надежной и крепкой, как монолит, сейчас лежала в руинах? Когда она стала марионеткой в чужих руках? Кто так чудовищно и профессионально подставил ее? Фрэнсис? А может, не только он? Все эти вопросы Шэрен еще не раз задаст себе, тщетно пытаясь отыскать истину среди вороха лжи, но не сегодня. Позже, когда апатия, камнем упавшая на плечи и размазавшая ее, как букашку об асфальт, немного отступит, давая возможность собрать свою личность заново и подумать, как жить дальше.

У кого-то из соседей хлопнула дверь, а затем послышалось цветистое ругательство. Шэрен моргнула и, вздрогнув всем телом, испугалась. Испугалась пустоты, поселившейся в сердце. После ухода Ника в нем, как и в комнате, было темно, холодно и одиноко. Муж не позволил ей объяснить, оправдаться, он даже выслушать не захотел. Потому что не верил. Потому что считал шпионкой и лгуньей. Потому что совершенно не знал ее. Не знал, что Шэрен никогда бы ни с кем так не поступила, тем более с ним. А теперь она осталась одна. Снова.

Шэрен несмело приложила руку к животу и прислушалась. Нет, она больше никогда не будет одна. У нее есть ребенок. Пусть он совсем крохотный, но он уже есть! А еще у нее есть дедушка с бабушкой, и они по-настоящему любят ее. Они поймут и помогут.

Шэрен, опершись о диван, медленно поднялась. Ноги замерзли и затекли, пронизывая острой болью голые ступни. Она закрыла окна, затем прислонилась лбом к холодному стеклу, вглядываясь в сырую дождливую ночь и прокручивая в голове жуткую сцену: Ник, охваченный чувством разрушительной ненависти и всепоглощающего презрения, бросает на пол кольцо. Это воспоминание оказалось страшнее и больнее всех оскорблений и обвинений. Шэрен глубоко вдохнула, стараясь совладать с удушливой, волнами накатывающей паникой, которая клещом забиралась под кожу, парализуя способность здраво рассуждать и пресекая на корню попытки выбраться из разрушительной ловушки, имя которой — страх.

Шэрен лихорадочно вела внутренний диалог с самой собой, стараясь подобрать правильные слова для разговора с Ником, когда в тишине натужно зазвенел телефон. Испуганно встрепенувшись, она нашла мобильник, но вызов от дедушки принимать не стала. Они сегодня ждали ее в гости. Нет, они ждали их, но объяснять по телефону, почему «их» больше нет — плохая затея. Провоцировать сердечный приступ у единственного мужчины, который растил ее, заботился и всегда принимал такой какая есть, Шэрен не собиралась. Она обязательно поедет в Окленд и там честно, но максимально деликатно расскажет обо всем, что произошло с ней за последние несколько месяцев. Шэрен поплелась к заботливо собранным в поездку чемоданам — один из них был с вещами Ника, — но через пару шагов, ошарашенно застыла.