– Да, не мог заснуть, – говорит он.

Он поворачивается лицом ко мне и улыбается.

– Слушай, я хочу, чтобы мы кое-что сегодня сделали.

– Что именно? – спрашиваю с внезапным подозрением.

Он хитро улыбается.

– Это сюрприз. Хочу тебя кое-куда отвезти.

Я вспоминаю все об актерском искусстве, чему обучалась за время краткого соприкосновения с театральным кружком школы Линкольна, когда играла в третьем классе дерево в зимней постановке.

– Ты меня хочешь кое-куда отвезти? – повторяю я, поднимая бровь.

Он наклоняется меня поцеловать.

– Да. Одевайся.

Я перекатываюсь и сажусь в постели.

– Мне… одеться как-то особенно?

Я не религиозна, но в этот миг напряженно обдумываю, не начать ли молиться, чтобы он не сделал слащавое предложение где-нибудь на людях: в огромном экране стадиона, например, или на забитой народом смотровой площадке на сто втором этаже Эмпайр-стейт-билдинг.

– Просто оденься, – говорит он, опять улыбаясь этой бесящей меня хитрой улыбкой. – Ты всегда красивая, в любом виде.

Я подбираю вчерашние джинсы и футболку с пола. Зная, что мне в любой момент могут сделать предложение, надо было, конечно, получше готовиться. У меня аккуратный маникюр, да, но в этом нет ничего особенного. Он всегда такой. Футболка старая, у нее под мышками начинают проступать некрасивые пятна. Я бы приняла сперва душ, но у меня здесь нет ничего необходимого для после-душа: ни свежей одежды, ни щетки, чтобы расчесать мокрые волосы, ни настоящей косметики, только тушь и помада валяются на дне сумки. С собой у меня только зубная щетка. Я нехотя одеваюсь и осматриваю себя в зеркале. Бывали дни, когда я выглядела и получше.

Кухонный стол Блейка выглядит так, как будто его сервировала лично Марта Стюарт: две тарелки, полные яичницы, оладий и домашней жареной картошки, в окружении солнечных бокалов апельсинового сока и дымящихся кружек кофе. Я понимаю, что Блейк где-то включил мягкий джаз.

– Это все ты сделал? – спрашиваю я.

– Ешь, – просто отвечает он, склоняясь меня поцеловать.

Мы садимся, но есть или разговаривать очень трудно, когда знаешь, что что-то происходит. Меня тянет засыпать Блейка вопросами, но я знаю, что толку не будет никакого. Я хочу честно наслаждаться этим прекрасным завтраком, как положено хорошей будущей невесте, но у меня путаются мысли. Вместо этого я планомерно загружаю в рот яичницу. Блейк, похоже, не замечает; он, кажется, тоже погружен в свои мысли.

Он смотрит на часы. Я не знаток, но, на мой нетренированный взгляд, это одни из самых дорогих у него.

– Нам скоро надо выходить, – говорит он.

Я запихиваю еду в рот и с извинениями встаю из-за стола. В ванной я нагибаюсь и пальцами расчесываю волосы с обратной стороны, чтобы создать объем. Вынимаю из сумки помаду, но задумываюсь. Она вишневая и остается на лицах мужчин, когда они меня целуют. Если Блейк сделает мне предложение, то поцелует, и будут фотографии. Я не хочу, чтобы он на них выглядел как клоун. Я убираю помаду. Цвета у меня в лице ноль.

Когда я выхожу из ванной, Блейк стоит, прислонившись к двери. На нем темно-синий костюмный пиджак, слишком тяжелый для середины сентября.

– Готова?

Похоже, бедняжка в ужасе.

– Готова, – отвечаю я, продевая свою руку в его.

Он выходит из квартиры, и, когда я оборачиваюсь закрыть дверь, по-моему, он быстренько проверяет карман пиджака, просто чтобы удостовериться, что драгоценный груз, каким бы он ни был, по-прежнему на месте. Я иду за ним к лифту, потом через вестибюль и на угол. Он вытягивает шею, словно ищет машину, но мимо проезжают три свободных такси с освещенными номерами, а он не поднимает руку.

– Тебе не нужно такси? – робко спрашиваю я.

– Я вызвал Uber.

Uber – значит, сообщил адрес, а мне, куда мы едем, не скажет.

– А, – отвечаю я.

Блейк в эти месяцы был сама крутизна – и теперь все катится к черту. Выглядит это почти мило. Хорошее напоминание, что все мы – всего лишь люди. Я делаю шаг назад, позволяя ему высматривать нужный Uber.

Несколько минут спустя рядом с нами притормаживает черная машина. Блейк открывает дверь и пропускает меня вперед. Встречается с водителем нервным взглядом и выдавливает:

– Здрасте.

Пока водитель направляется к Центральному парку, перебирается в Верхний Вест-сайд и сворачивает в центр, Блейк смотрит в окно. Поначалу я пытаюсь угадать, где он собирается делать предложение: на гребной лодке в Центральном парке? В омерзительно красивом Музее естественной истории? На романтической тихой улочке в Вест-Виллидж? Но машина все едет на юг, и я понимаю, что гадать нет смысла. Скоро я все узнаю.

В конце концов машина притормаживает на набережной, к западу от Всемирного торгового центра. Я вижу Гудзон, а за ним берег Нью-Джерси, и – стойте. Ох. Перед нами у пирса стоит белая яхта. Блейк берет меня за руку и ведет к ней.

– Нам туда? – спрашиваю я, сглатывая.

– Может быть, – отвечает он, снова выдавая эту хитрую улыбку.

Он выглядит счастливее, чем утром. Наверное, поездка на машине его успокоила.

– Блейк, ты не знал, что у меня… – пытаюсь сказать ему я.

Но меня прерывает представительный мужчина за пятьдесят в белой капитанской форме.

– Эй, на берегу! – восклицает он. – Добро пожаловать в Отплытие, лучшие яхтенные прогулки Нью-Йорка. Я капитан Эдвард Смит, я сегодня выйду с вами в море.

Капитан пожимает нам руки, и мы представляемся, хотя, похоже, наше появление более чем ожидаемо.

– Разве не здорово? – спрашивает Блейк. – Я хотел сделать тебе сюрприз: прогулка вокруг оконечности Манхэттена. Вид отличный, и я подумал, что прогулка под парусом напомнит тебе о доме.

Никто не расхаживает по Портленду в хрустящей белоснежной морской форме. Все это просто ради эффекта. И если бы Блейк действительно знал, как у меня с морскими прогулками, – если бы он действительно знал меня, – он бы хорошенько подумал.

Теперь мы идем к яхте втроем. Капитан Смит рассказывает нам об истории именно этого корабля и о том, какие сегодня погодные условия, а я начинаю паниковать, как только он говорит, что море «немного рябит». Я не знаю, что делать: тянуть Блейка за рукав, перебивать и рассказывать, какая у меня жуткая морская болезнь? Будь мы вдвоем и будь это обычный день, я бы могла так и сделать. Но день и так уже слишком напряженный и я не хочу ставить Блейка в неловкое положение перед капитаном. Прежде чем я успеваю принять решение, становится слишком поздно. Мы уже поднимаемся на борт.

Мы идем по трапу. Капитан предлагает нам насладиться видом с носа яхты, а сам исчезает в кабине, судя по всему, чтобы встать за штурвал. Даже пока мы стоим у причала, от нежного покачивая яхты мне уже нехорошо. Когда яхта минуту спустя начинает двигаться, волны, по ощущениям, начинают качать нас еще сильнее. Я вцепляюсь в поручень. Блейк, судя по всему, не видит, что со мной. Вместо этого он встает сзади, словно мы Кейт Уинслет, которую тошнит, и бестолковый Лео Ди Каприо. Когда я впервые посмотрела «Титаник» в девятом классе, то решила, что это самый душераздирающий романтический фильм в мире. Но я уже достаточно выросла – и стала достаточно цинична – к первому курсу, чтобы понять, что вот так «полюбить» за три дня – это лажа. Даже сказать «я тебя люблю» через месяц, как мы с Блейком, это явно поторопить события.

Яхта отплывает от Манхэттена и закладывает широкий разворот, так что открывается изумительный вид на южную оконечность острова. Город издали выглядит уже, чем я ожидала, он забит постройками: блестящие небоскребы, отраженные башни, приземистые старые здания и броские новые прижаты друг к другу, как люди в метро в часы пик. Всемирный торговый центр величественно возвышается над всем. Я пытаюсь не замечать, как меня мутит, чтобы насладиться моментом.

– Поразительный вид, – говорю я Блейку. Поворачиваюсь поцеловать его в щеку. – Лучший в мире сюрприз. Спасибо.

– Рад, что тебе нравится, – отвечает Блейк и, нарушая мизансцену из «Титаника», встает со мной рядом возле поручня. Он сует руку в карман, колеблется, потом решается.

– Знаешь, глядя на это все, я вспоминаю, как переехал в Нью-Йорк. Я ехал за приключениями. Чтобы построить что-то значимое. Чтобы стать тем, кем хотел быть.

– Понимаю, – отвечаю я. – Правда, понимаю. Я сидела дома с кучей журналов, читала о влиятельных, знаменитых и блестящих людях в Нью-Йорке и думала, какой большой и волшебной может быть моя жизнь здесь.

Тут можно плавно перейти к тому, почему я проводила так много времени дома за чтением журналов: потому что из-за морской болезни не могла вместе со всей семьей ходить на яхте. Но Блейк прочищает горло и продолжает.

– Есть одна фраза из писателя И. Б. Уайта, – говорит он. – Я ее, наверное, перевру, но там, в общем, о том, что есть три разных Нью-Йорка. Есть город, который принимают как должное те, кто здесь родился и вырос. Есть город, куда на рабочий день приезжают те, кто здесь работает. И есть город для тех, кто приезжает в поисках чего-то. Это точная цитата, «в поисках чего-то». Он говорит, что эти ньюйоркцы придают городу страсть. И это ты, Элайза, без сомнения. Я хотел бы думать, что это и я тоже. И это – одна из причин, по которой у нас вместе так все получается. Нам нужна жизнь, полная поиска, страсти и целей.

Блейк смотрит прямо перед собой, пока говорит, я тоже. Я не свожу глаз с катящихся впереди волн. Они штормового синего цвета с белыми шапками пены. Яхта драматично кренится, и вместе с ней мой желудок. Меня тошнит всю, до костей.

– Мы отличная команда, – говорит Блейк. – Ты и я.

Он поворачивается ко мне лицом.

– Мне рядом с тобой не бывает скучно. Я стольким в тебе восхищаюсь: твоими смелыми мечтами, твоей волей к успеху, тем, насколько ты хороший человек. Поэтому в тебя так легко влюбиться. Я тебя безумно люблю.

Если бы только он знал меня настоящую, он бы не думал, что я – хороший человек, совсем нет. Его большие глаза светятся надо мной, но я вижу лишь, как беспечно выставила перед собой руку с кольцом той пьяной весенней ночью, щелкнула камерой и навсегда изменила ход своей жизни. Яхта снова кренится. Нужно сказать Блейку, как меня тошнит. Я не могу от него это скрывать, как бы сентиментально и потрясающе все ни должно было пройти.