Секунда. Мелькнула секунда, я въехала в дорожное ограждение. Машину подбросило, перевернуло… помню, что пробила головой лобовое стекло и улетела в ночь. Конечно, я была не пристегнута. Славка тоже. Меня это спасло, его – нет.

* * *

Если бы я только знала, что это будет наш последний вечер, последние слова, подарила бы целый океан нежности, выложила бы все чувства и эмоции.

Почему люди скупятся на любовь? Почему казнят себя за несделанное и несказанное? Почему мир так устроен, что человек начинает понимать, как дорога жизнь, находясь в реанимации? Почему все сбереженные слова и припасенные фразы мы говорим тогда, когда тебя уже никто не слышит? Почему мы такие жалкие в проявлении своих чувств? Почему их откладываем «на потом», ждем особого случая, подгадываем время? Когда будет соответствующая обстановка и заиграет нужная мелодия. Почему полагаемся на гороскопы, на совпадения в созвездиях и боимся признаться, что он – важнее всей этой астрологической мути? Почему?

Славку увезли на «Скорой». Машина разбита всмятку. Я сидела и дрожала в своем порванном откровенном наряде на обочине. Руки, ноги и лицо поцарапаны, одежда испорчена. Но главное, я была цела. А Славка нет. На него пришелся основной удар.

Когда очнулась, вокруг толпились люди. Я впала в прострацию. Ничего не помню. Темная ночь, холодный свет звезд, громкие голоса, липкие ладони. Горло жгло, а голова гудела. С разбитого носа текла кровь. Я вытиралась чьим-то платком, но он не мог остановить кровотечение. Из глаз полились слезы. Все казалось кошмарным сном. Но боль в теле сигналила о том, что все происходящее – реальная жизнь.

– Фамилия, имя, отчество?

Я подняла голову и тут же зажмурилась. Фонарь ослеплял, я продолжала плакать. Но темная фигура настойчиво повторяла вопрос. Я опустила голову. Темная фигура дернула за плечо и повторила вопрос.

– Меркулова Каролина Александровна.

– Вы знакомы с пострадавшим?

– С кем?

– Пострадавшим. Необходимо установить личность.

– Кого?

– Вы меня слышите? Посмотрите в глаза.

Фигура убрала фонарь. Я с трудом подняла голову.

– Слышу, но не понимаю, – прошептала сухими губами.

– Сотрясение, – равнодушно заметил мужской голос, принадлежащий фигуре. Вопрос повторился четче.

– Вам знаком человек, с которым вы ехали в машине?

– Да, но…

Я осеклась. Если расскажу о Славке больше, неизвестно, как это отразится. Милиция, следствие, суд. Я виновна?

– Мы познакомились в баре.

– Кто был с ним в баре и куда вы направлялись?

Фигура бесцеремонно выжимала из меня информацию. Вот нахал! Видит, что девушке плохо, и гнет свою линию. Я не придумала ничего лучшего, чем изобразить обморок.

Я упорно не открывала глаза, даже когда сунули под нос ватку с едким запахом. Задержала дыхание и притворялась.

– Носилки! – крикнул над ухом зычный голос.

Меня подняли, положили и понесли.

– Случайная девка, – донесся голос первой фигуры с фонарем, – что с нее возьмешь?


Дверь захлопнулась, и машина тронулась. Наверное, мозг решил подыграть мне и отключился. Следующая картинка появилась в приемном покое. Шум, громкие голоса, мокрая тряпка на лице. Открыла глаза и попыталась сесть. Голова гудела, крупная дрожь била по телу. Сбросила тряпку и позвала девушку, сидящую за столом:

– Мне холодно.

Она не отреагировала. Тихий голос еле слышала я сама. Попыталась махнуть рукой, определив тем самым, что живая. Вышло криво, но успешно. Девица от неожиданности подпрыгнула и выронила шариковую ручку.

– Виктор Михайлович!

Из-за угла вынырнул мужчина в белом халате и, продолжая что-то пережевывать, подошел ко мне.

– Меркулова? Очнулась?

Я кивнула.

– С вами хочет поговорить следователь. Машина принадлежала вам, нашли документы и личные вещи. Отвечать на вопросы сможете?

Я разлепила рот и пошевелила присохшим языком:

– Мне холодно.

Трясло нещадно. Если меня не спасут немедленно, грохнусь в обморок снова. Видимо, это единственный выход избежать ситуации с допросом. Голова кружилась, а из желудка накатывали волны тошноты. Больничные стены заплясали и навалились куполом. Началась судорожная рвота. Что было дальше, не помню. Куда-то везли, что-то совали в рот, терли чем-то мокрым и холодным. Единственная мысль, которая держалась в голове и оставляла меня живой на этой земле, пульсировала пламенем: «Где Славка?»

Окончательно пришла в себя ближе к вечеру следующего дня. Перемазанная зеленкой и воняющая фурацилином, я лежала на высокой кровати с жестким матрацем. Голова не гудела, и это радовало. Я попыталась сесть, удерживая равновесие. Гул вернулся и заложил оба уха. Вперед меня вела цель – найти Славку, узнать, где он и что с ним? Я выбралась в коридор. Там было очень тихо, как в морге. «Хорошая больница, – иронично мелькнуло в голове, – и лечение успешное. Либо всех вылечили, либо все умерли. Хотя возможен третий вариант». Я брела по коридору, держась за стену, и хмуро размышляла о месте своего временного пребывания. «Если в голове появились мысли, значит, не все потеряно. Это радует».

– Ты с какой палаты?

От неожиданного раскатистого эха, звонко пронесшегося по коридору, чуть не грохнулась на пол. Обернувшись, увидела в конце коридора маленькую фигуру женщины. Она грозно уперла руки в бока и стремительно приближалась.

– Туалет, – прохрипела я в качестве оправдания.

– Туалет в палате.

Она ловко подхватила меня под руки и вернула обратно. Я прошла этот путь с таким трудом, а женщина со мной в охапке преодолела за считаные секунды. Я была невесомой. «Похудела, – пронеслось в голове, – это хорошо». Внезапно вернулось чувство голода, напоминая голодным урчанием о том, что ела я бог знает когда. В прошлой жизни.

– Где я?

Я схватила женщину за руку.

– В больнице.

Она собиралась уходить.

– Где Славик?

– Кто-кто?

– Мужчина, который был со мной во время аварии.

Я ее не отпускала, чувствуя, что теряю силы. Она равнодушно пожала плечами:

– Тебя привезли одну.

– Дайте мобильный, мне надо позвонить.

Голос хрипел, пальцы разжимались, я чувствовала, что она ускользает. Моя последняя надежда ускользает.

– Утром будет врач, и он решит.

– Пожалуйста.

Из глаз покатились слезы.

Она нахмурилась, постояла рядом и нехотя вынула из кармана телефон.


Танькин номер знала наизусть. Каждая кнопка казалась свинцовой. Совершить десять таких нажатий сродни десятикратному поднятию штанги. Слезы катились по щекам. Когда в трубке услышала знакомое «Аллё», протянула женщине телефон и прохрипела:

– Адрес.

– Я вас предупреждаю, посещения запрещены. Завтра будет доктор, он осмотрит пациентку и решит, возможно ли посещение в ближайшее время, – затараторила она в трубку.

Но Танькин звонкий голос уже рвался из динамиков, требуя назвать адрес больницы. Я знала, кому позвонить в такой ситуации.

Откинувшись на подушку, кивнула женщине в качестве благодарности и отключилась.

* * *

– Меркулова, ты?

В комнате было темно, и только неясным светом горела лампа на прикроватной тумбочке. Я повернула голову в сторону голоса.

– Танька…

– Тихо. Молчи. Хотя… у меня столько вопросов. Говори!

– Где я?

– В больнице. Не волнуйся, скоро выпишут, с доктором я уже договорилась. Серьезных травм нет, сотрясение без ушибов головного мозга. Временные провалы в памяти, несвязная речь – это все, что тебе грозит. Хотя, знаешь, – она улыбнулась, – для женщины это очень и очень полезное приобретение. Помнишь, Эстер всякий раз перед Луисом Альберто память теряла, когда ей надо было? Вот стерва. Настоящая женщина! Ты знаешь, я бы могла ее сыграть.

– Танька…

Я улыбнулась. Она испуганно воскликнула:

– Не надо, не напрягайся. Знаешь, бог с ней, с памятью. Моя бабка после дедовой контузии с ним еще пятьдесят лет прожила. Потеря памяти в этом случае ей всегда на руку играла. А вот что с лицом будем делать?

– Что с лицом?

– Ты как Шарапов после встречи с Фоксом.

Она придвинулась ближе, взяла меня за руку и погладила по голове. Улыбка получилась ласковая, как у мамы.

– Не волнуйся, до свадьбы заживет. Кстати, где Славка?

Я пожала плечами, на глаза навернулись слезы.

– Тихо-тихо, – Таня вскочила, – сейчас все узнаем.

Она вынула из сумки мобильный.

– У меня есть номер твоего доктора и номер следователя.

Она набрала цифры и вышла в коридор. Я посмотрела в темное незашторенное больничное окно и почувствовала себя такой же одинокой и обнаженной. Почему-то память нарисовала давний случай неудачного свидания, в результате которого у меня есть теперь такая подруга. Тот мужчина не вспомнился. Видимо, моя память, как последствия контузии Таниного дедушки, научилась удалять ненужные файлы навсегда.


Меня выписали через неделю. Все это время я не виделась со Славиком. Таня регулярно звонила в реанимационное отделение и справлялась о его состоянии. Я была незнакома с его родителями, поэтому на Танькин вопрос – кому сообщить о несчастном случае? – продиктовала телефон Славкиного руководства. Вечер выписки провела в больнице, куда перевели моего любимого из реанимации. К нему в палату не пустили. Люди в белых халатах предупредили, что пациент в тяжелом состоянии и к нему не пускают даже самых близких. А я кто ему? По паспорту – никто. Просидела всю ночь в коридоре, вспоминая все известные молитвы. В тяжелые часы жизнь во мне поддерживала вера, вера в лучшее. И надежда, что, если после этой ужасной катастрофы Славка остался жив, значит, он обязательно выкарабкается. О-бя-за-тель-но!

Я буду любить его всегда. Даже на инвалидной коляске или хромого с палочкой. Загипсованного и забинтованного во весь рост. Я буду любить его. Буду вечно просить у него прощение. Оставьте мне только свободными от бинтов уши, и я наговорю ему столько теплых слов, что он проснется. Любовь способна творить чудеса. И я сотворю это чудо.