Он посмотрел на Милли.

— Приятно знать, что я не столь эгоистичен, как я думал.

«Не смей так поступать со мной. Сейчас не время проявлять благородство и великодушие».

Он сунул руку в карман и вытащил сверток, завернутый в шелк и перевязанный лентой.

— Это для вас.

— Вы уже вручили мне подарок ко дню рождения.

— Мы оба знаем, что это Венеция догадалась прислать вам подарок от моего имени. Вы всегда были мне преданным другом. До сих пор я не выразил вам своей признательности должным образом, но, пожалуйста, знайте, что я вам очень благодарен.

«Не надо, — едва не сказала она. — Не надо».

— Вы не позволили мне утонуть в виски. Вы не оставили меня в одиночестве перед лицом полковника Клементса. И вы всегда, всегда добры ко мне. Я надеюсь, что однажды тоже смогу стать вам таким же добрым другом.

Милли прикусила нижнюю губу.

— Что в этом свертке?

— Черенок лаванды для вашего сада. Я спросил у вашей служанки, и она сказала, что вы очень любите лаванду. После свадьбы Изабелл я отправился в Леди-Прайорс-Плейс и попросил несколько черенков. Я понимаю, что лучше их сажать весной, но вполне допустимо и осенью.

Милли развернула сверток и действительно обнаружила там черенок лаванды.

— Еще несколько прибудут завтра, но этот я решил доставить лично.

— Вам не стоило беспокоиться. — Он и вправду не должен был этого делать. Шесть недель упорных стараний разлюбить его — и вот, пожалуйста, он одним-единственным жестом сводит все ее героические усилия на нет.

— Все, что мы здесь делали до сих пор — это что-нибудь разрушали или предотвращали дальнейшую порчу, — усмехнулся он. — Давайте же вырастим что-то. Что-то новое. Что-то свое.

«Ты не знаешь, о чем просишь. Даже не представляешь, какие необычные надежды это пробуждает во мне».

— Благодарю вас, — сказала она. — Это будет чудесно.

Глава 8

1896 год


— «Лавандовый мед», — прочитала Изабелл написанную от руки этикетку на стеклянной банке.

— Вы любите мед, насколько я помню, — сказал Фиц. — Мы получаем этот мед в Хенли-Парке. Очень хороший мед.

И очень красивый, прозрачный, светящийся золотом в накрытой клетчатой тканью банке.

— Боже мой, чтобы получить лавандовый мед, нужно иметь целое поле лаванды.

— Многие акры и акры лаванды. Великолепное зрелище, в особенности после трех месяцев в Лондоне. — Фиц ощутил прилив гордости и теплоты при мысли об этом поле. Он скучал по нему, своему уголку на этой Земле.

— Вы никогда не рассказывали мне об этих акрах лаванды. Я думала, Хенли-Парк всего лишь груда развалин.

— Так и было когда-то. Лавандовые поля заложили уже после того, как я стал владельцем — хотя в основном это заслуга леди Фицхью. Она неутомимый и упорный садовник.

Изабелл держала банку меда в руке, любуясь ею на свету. Она резко поставила ее на стол.

— Вы вручаете мне что-то, полученное в ее саду?

В ее голосе прозвучали одновременно подозрение и недовольство — она увидела слишком много в простом подарке.

— В нашем саду, — решительно возразил Фиц. — Я приобрел первые черенки у леди Прайор.

— Возможно, даже обиднее, что это исходит из чего-то, принадлежащего вам двоим, — сказала Изабелл, надув губы.

— Вы встречаетесь с женатым мужчиной, Изабелл. Часть моей жизни тесно переплетается с жизнью моей жены.

— Я знаю это. — Она шумно, с раздражением, вздохнула. — Но лишние напоминания совсем ни к чему, разве нет?

Фиц увидел мед за завтраком, вспомнил, что Изабелл любит тосты с медом, и спросил экономку, нет ли под рукой неоткрытой банки — вот так просто. Но увы, в жизни все гораздо сложнее.

— Если он вам не подходит, я заберу его назад и найду что-нибудь другое, что вам понравится больше.

— Конечно же, он мне понравился. Я обожаю все, что вы мне дарите. — Уголки ее губ на мгновение опустились вниз. — Просто меня очень расстраивает, что в вашей жизни есть много такого, что я не могу разделить.

— Теперь все изменится. У нас с женой не было ничего общего, когда мы поженились. — Осознав, что привел не лучший пример, он поторопился добавить: — Это займет какое-то время, вот и все. Мы должны наверстать все те годы, что провели в разлуке, а затем строить новую жизнь.

— Вы говорите так, словно между нами существуют всего-навсего определенные расхождения, которые необходимо преодолеть.

Фиц был ошеломлен, что она не согласна с ним в этом вопросе.

— Это неизбежно, разве не так? Мы оба изменились. Потребуется некоторое время, чтобы снова узнать друг друга, как было когда-то.

— Я вовсе не изменилась! — с горячностью воскликнула она. — Да, я познала замужество и материнство. Но осталась все той же, какой была всегда. Если вы знали меня тогда, значит, должны знать и теперь.

— Я знаю вас, но не так хорошо, как мне бы хотелось. — Ему показалось, что он слышит оборонительные нотки в собственном голосе.

— Не так хорошо, как вы знаете свою жену, вы хотите сказать.

Фиц не мог понять, почему разговор постоянно возвращается к его жене.

— Конечно, я знаю ее ежедневные занятия так же хорошо, как свои собственные, и изучил ее характер. Но она непостижимая женщина, леди Фицхью. Никогда невозможно угадать, что она на самом деле думает.

— А как насчет меня? Вы можете сказать, что думаю я?

Ему было знакомо это полу-вызывающее, полу-покаянное выражение на ее лице. Она понимала, что погорячилась, но еще не готова была признать свою ошибку. Он улыбнулся с облегчением:

— Я думаю, что вы хотели бы поговорить со мной о чем-нибудь другом. А то мы все время возвращаемся к одному и тому же.

— Возможно, если бы я могла быть уверена, что вашей жене не удалось каким-то образом пробраться к вам в сердце.

— Глупо даже думать об этом. Если я люблю ее, что тогда делаю здесь, с вами?

Его объяснения, очевидно, были приняты. Она застенчиво улыбнулась:

— Может, поговорим о нашем медовом месяце? О том, куда мы отправимся, когда окончатся ваши шесть месяцев?

— Зима будет в самом разгаре, разве нет?

— Да! — воскликнула Изабелл, глаза ее загорелись. — Значит, мы отправимся в теплые края. В Ницце будет прекрасная погода. Но там столько народу зимой, мы случайно можем с кем-нибудь столкнуться. На Майорке будет не хуже — или на Ибице, или даже в Касабланке.

Тоскливое чувство охватило его. Празднование Рождества в Хенли-Парке стало доброй традицией, собиравшей под крышей их дома всех родных и друзей. Фиц в глубине души не хотел сорвать праздник, чтобы отправиться в неизвестные края, — самые его теплые воспоминания последних лет были связаны с этими торжествами. И его больно ранила мысль покинуть жену сразу после Рождества.

Возможно, по-своему он стал таким же непостижимым, как его удивительная супруга. Изабелл увлеченно щебетала о различных вариантах путешествия — очевидно, имелось неиссякаемое количество живописных мест на испанском побережье Средиземного моря, — не замечая при этом, что он относится к обсуждению с гораздо меньшим энтузиазмом, чем она.

Но это ничего, подумал Фиц. Просто он слишком привык к спокойной, упорядоченной мирной жизни. Человеку необходимо время от времени менять свои привычки, чтобы не стать их рабом. Ему бы только хотелось, чтобы Изабелл не поднимала столько шуму вокруг начала их будущей жизни. Ведь он, в конце-то концов, совершал прелюбодеяние, нарушая супружеский долг. И не вызывало сомнений, что им следовало вести себя потише, как можно более скрытно и осторожно.

Изабелл, однако, была все той же Изабелл, неудержимой и пылкой, полной кипучей энергии. Так почему бы не позволить ей немного пофантазировать, помечтать о поездке в места, где растут пальмы и плещется теплый океан?

Если бы только мысль о Милли, проводящей январь в одиночестве, так не расстраивала его. Как будто бы он собирался оставить дверь теплицы открытой в самый холодный день года, а по возвращении обнаружить, что все так заботливо выращенные растения увяли из-за его бездушия и небрежности.


Хелена не могла поверить своим глазам. Эндрю! Он стоял в ожидании на железнодорожной платформе менее чем в двадцати футах от нее.

Она послала свою служанку Сьюзи купить газету и немного жареных орехов у уличных торговцев перед вокзалом. Как только она убедилась, что Сьюзи скрылась в толпе, она подошла к Эндрю и похлопала его по плечу.

Восторженное удивление на его лице почти вознаградило ее за столь долгую разлуку.

— Хелена, — с благоговением произнес он. Его тихий голос едва не затерялся в вокзальном шуме.

Цвет его глаз и волос был размытой версией ее собственного. Рыжие волосы, карие глаза. Это было одной из главных тем их разговоров в самом начале: двое рыжих в двух семьях, полных черноволосых братьев и сестер у нее — и белокурых кузенов у него. Он был немного взъерошенным, с ямочками на щеках, сутулым из-за долгих часов сидения за письменным столом. И только волосы, более короткие, чем у нее, давали ему повод шутить по поводу собственного своеобразия.

Он все делал честно и по-доброму. В циничном мире он был редким созданием, отличающимся одновременно светлым умом и искренним добродушием.

— Эндрю. — Ей очень хотелось взять его ладони в свои. Но она не решалась сделать это на публике. Вместо этого они пожали друг другу руки, удержав их вместе немного дольше, чем было принято. — Вы куда-то направляетесь?

— Да, в Бодли, прочитать кое-какие рукописи. — Он проводил много времени в Бодлианской библиотеке в Оксфорде, даже когда еще был там студентом. — А вы?

— Венеция сегодня официально возвращается после медового месяца. Вот я и подумала, что смогу быть полезна, приняв ее в Лондоне.