Теперь он сидел во главе стола, не будучи ни напористым дельцом, охотно идущим на риск, как его покойный отец, ни одаренным расчетливым предпринимателем, как покойный брат. Он был скорее исправным хранителем навязанного ему богатства и имущества. Едва ли впечатляющим образцом мужчины.

И все же этим вечером именно он приковал к себе внимание графа.

Позади него на стене висело большое зеркало в роскошной раме, в котором удачно отражалась вся компания, сидевшая за столом. Милли иногда смотрела в это зеркало, представляя себя сторонним наблюдателем, фиксирующим для чего-то отдельные моменты частной трапезы. Но этим вечером зеркало особенно притягивало ее взгляд, потому что граф сидел на противоположном конце стола рядом с ее матерью.

Милли отыскала его в зеркале. Их глаза встретились.

Он смотрел вовсе не на ее отца. С помощью зеркала он разглядывал ее.

В разговорах с дочерью миссис Грейвз много распространялась о тайной стороне брака — она не хотела, чтобы суровая правда жизни явилась для Милли ошеломляющей неожиданностью. То, что происходит между мужчиной и женщиной за закрытыми дверями, обычно заставляло Милли относиться к представителям противоположного пола с опаской. Но внимание графа вызывало только огненный вихрь внутри — сладкую дрожь и ощущение полного счастья.

Если они поженятся… и если останутся наедине…

Милли покраснела.

Но она уже знала: возражать она не будет.

С ним она была согласна на все.

Едва джентльмены присоединились к дамам в гостиной, как миссис Грейвз объявила, что Милли будет играть для собравшихся.

— Миллисент превосходно играет на фортепиано, — уточнила она.

В кои-то веки Милли была бесконечно рада продемонстрировать свои умения — может, ей и недоставало истинной музыкальности, но она обладала безупречной техникой.

Как только Милли уселась перед роялем, миссис Грейвз обернулась к лорду Фицхью.

— Вы любите музыку, сэр?

— Конечно. Очень, — ответил он. — Могу я чем-нибудь помочь мисс Грейвз? Может быть, перевертывать страницы?

Милли взялась рукой за пюпитр. Скамейка была не слишком длинна. Ему придется сесть прямо рядом с ней.

— Пожалуйста, приступайте, — сказала миссис Грейвз.

И вот лорд Фицхью уселся рядом с Милли. Так близко, что его брюки касались оборок ее юбки. От него пахло свежестью и чистотой, как в ясный день в деревне. А улыбка на его лице, когда он пробормотал благодарность, так смутила Милли, что она забыла, что это ей следовало поблагодарить его.

Он перевел взгляд с нее к нотам на пюпитре.

— «Лунная соната». У вас нет чего-нибудь подлиннее?

Вопрос привел ее в замешательство — и одновременно обрадовал.

— Обычно исполняют лишь первую часть сонаты, adagio sostenuto. Но там есть еще две части. Я могу сыграть все полностью, если хотите.

— Буду вам очень признателен.

Хорошо, что она играла автоматически и большей частью по памяти, потому что совершенно не могла сосредоточиться на нотах. Кончики его пальцев слегка касались уголка нотного листа. У него были очень красивые руки, сильные и изящные. Милли представила себе, как он этой рукой сжимает крикетный мяч, — за обедом упоминалось, что он состоит в команде колледжа. Мяч, который он подавал, летел быстро, как молния. Минуя отбивающего, он попадал прямо в ворота под одобрительный рев толпы.

— У меня к вам просьба, мисс Грейвз, — тихо произнес он. Под звуки ее игры никто не мог расслышать его, кроме нее.

— Да, милорд?

— Продолжайте играть, какие бы слова я ни произнес.

Сердце ее замерло на миг. Происходящее начало обретать смысл. Он захотел сесть возле нее, чтобы они могли тайно поговорить в комнате, полной старших.

— Хорошо. Я буду играть, — ответила она. — Что вы хотите мне сказать, сэр?

— Мне хотелось бы знать, мисс Грейвз, вас насильно заставляют выйти замуж?

Только десять тысяч часов предшествующей тренировки на фортепиано помогли Милли не остановиться. Ее пальцы продолжали привычно ударять по нужным клавишам, извлекая необходимые звуки. Но это мог бы играть кто-то в соседнем доме. Так смутно доносилась до нее музыка.

— Разве… разве я произвожу впечатление, что меня заставляют? — Даже голос ее прозвучал, будто совсем чужой.

— Нет, вовсе нет, — ответил он, слегка поколебавшись.

— Тогда почему вы спросили?

— Вам всего лишь шестнадцать.

— Общеизвестно, что многие девушки выходят замуж в шестнадцать лет.

— За мужчин, вдвое старше их по возрасту?

— Хотите сказать, что покойный граф был немощным? Он был мужчиной в расцвете лет.

— Я уверен, что существуют тридцатитрехлетние мужчины, способные заставить шестнадцатилетних девиц трепетать от романтических ожиданий, но мой родственник не входил в их число.

Она дошла до конца страницы. Он перевернул лист в нужный момент. Милли украдкой взглянула на него. Он на нее не смотрел.

— Могу я задать вам встречный вопрос, милорд? — услышала она свой голос.

— Пожалуйста.

— Вас принуждают жениться на мне?

При этих словах вся кровь отхлынула от ее лица. Она боялась его ответа. Только человек, вынужденный делать что-то против воли, стал бы задумываться над тем, не находится ли и она в том же положении.

Он некоторое время молчал.

— Вы не находите соглашения подобного рода крайне отвратительными?

Восторг и мука — вначале ее разрывали эти две совершенно противоположные эмоции. Но теперь осталась одна только мука, придавившая ее своей отупляющей тяжестью. Тон его был учтивым. Но вопрос прозвучал обвинением в соучастии. Его бы не было здесь, если бы она не согласилась.

— Я… — Она играла adagio sostenuto слишком быстро. Не лунный свет звучал в ее сонате, а удары ветвей, бьющих по ставням под порывами штормового ветра. — Думаю, у меня было время привыкнуть к этому. Всю свою жизнь я знала, что не имею права голоса в данном вопросе.

— Мой предшественник тянул с этим долгие годы, — сказал граф. — Он должен был сделать это гораздо раньше: обзавестись наследником и оставить все собственному сыну. Мы с ним в очень отдаленном родстве.

«Он не хочет жениться на мне, — ошеломленно подумала Милли. — Не имеет ни малейшего желания».

В этом не было ничего нового. Его предшественник тоже не собирался на ней жениться. Она принимала его нежелание как само собой разумеющееся. Никогда и не ожидала чего-то иного. В самом деле. Но равнодушие молодого человека, сидевшего рядом с ней на скамейке перед роялем… Это ранило так, будто ее вынудили держать глыбу льда голыми руками. Ледяной холод, переходящий в нестерпимую жгучую боль.

И самое досадное и унизительное — ее безудержно влекло к тому, кто не отвечал ей взаимностью, кто не допускал даже мысли взять ее в жены.

Он перевернул следующую страницу.

— Вы никогда не думали про себя: «Я не стану этого делать»?

— Конечно, такая мысль приходила мне, — сказала она, внезапно ожесточаясь после всех этих лет безмятежной покорности. Однако голос ее по-прежнему звучал спокойно и ровно. — Но затем я подумала: а что дальше? Убежать? Мои старания выглядеть как леди немногого стоят за пределами этого дома. Предложить свои услуги в качестве гувернантки? Я ничего не знаю о детях — совсем ничего. Просто отказаться и посмотреть, достаточно ли любит меня отец, чтобы не отречься от меня? Не уверена, что мне хватило бы решимости выяснять это.

Он потер угол страницы между пальцами.

— Как вы все это терпите?

На этот раз в его вопросе не прозвучало обвинительных ноток. Если бы она захотела, то могла бы уловить в нем даже слабый оттенок сочувствия, что только усилило бы ее муку.

— Я стараюсь занять себя делами и не думать слишком много по этому поводу, — сказала она таким резким тоном, какой редко себе позволяла.

Вот так, она привыкла быть бездумным автоматом, действовавшим по чужой указке. Вставала, ложилась спать, а в промежутке терпела пренебрежение тех, кого подыскивали ей в мужья.

Больше они ничего не говорили друг другу, только обменялись обычными любезностями в конце ее выступления. Все дружно захлопали. Миссис Клементс произнесла несколько теплых слов по поводу музыкальных способностей Милли, но та их едва ли услышала.

Остаток вечера тянулся мучительно долго, подобно царствованию Елизаветы.

Мистер Грейвз, обычно флегматичный и неразговорчивый, оживленно обсуждал с графом крикет. Милли и миссис Грейвз с большим вниманием слушали армейские истории полковника Клементса. Если бы кто-нибудь заглянул в окно, он счел бы компанию в гостиной вполне обычной, даже веселой.

И тем не менее в комнате скопилось достаточно грусти, чтобы увяли цветы и покоробились обои на стенах. Никто не заметил страданий графа. И никто — кроме миссис Грейвз, бросавшей украдкой встревоженные взгляды на дочь, — не обратил внимания на страдающую Милли. Неужели несчастье и вправду совершенно невидимо? Или люди предпочитают просто отворачиваться от него, как от проказы?

После того как гости уехали, мистер Грейвз объявил, что званый обед удался на славу. И он, скептически относившийся к прежнему графу, высказал явное одобрение его молодому преемнику.

— Я буду счастлив иметь лорда Фицхью своим зятем.

— Но он еще не сделал предложения, — напомнила ему Милли. — А может, это и не входит в его планы.

Вернее, она на это надеялась. Пусть найдут для нее кого-нибудь еще. Любого другого.

— О, за этим дело не станет, — сказал мистер Грейвз. — У него нет выбора.


— Неужели у вас действительно нет другого выхода? — спросила Изабелл.

В глазах ее блеснули непролитые слезы. Грудь Фица разрывалась от сознания безнадежности. Он ничего не мог поделать, чтобы избежать этого будущего, неотвратимо надвигавшегося на него, как сошедший с рельсов поезд. И не в силах был хотя бы смягчить боль девушки, которую любил.