— Я должна докопаться до правды!

— Обвиняя меня во лжи, ты этого не добьешься!

— Прости меня, Фей! Я не хотела тебя обидеть. Дело в том… Все это так странно, так возмутительно! Если судить по поведению Питера, то я совершила нечто ужасное, но я-то не знаю что, и это сводит меня с ума. В довершение всего я уверена, что за переездом Питера в Эдинбург стоит Алекс, и меня это беспокоит.

Она толкнула входную дверь, они пересекли холл и стали подниматься по лестнице.

— Алекс молодец, если это он заставил Питера переехать. Давно пора, чтобы кто-нибудь поставил на место моего никудышного братца!

— Фей, как ты можешь такое говорить! Вы с Питером были так дружны!

На лестничной площадке Фей остановилась и посмотрела на мать.

— Всегда одно и то же! — раздраженно воскликнула она. — Мне это надоело! Да, мы с ним близнецы и, может быть, когда-то и были дружны, но вовсе не следует, что это длится до сих пор. Если хочешь знать, я его теперь не выношу. Не отрицаю, что продолжаю любить его, но он уже много лет мне совсем несимпатичен.

— Боже мой, Фей, у меня совершенно такое же чувство! — сказала Энн, открывая дверь в свою спальню.

— Тогда к чему весь этот шум?

— Я хочу видеть внуков и имею на это право. Знаешь, что он мне ставит в вину?

— Понятия не имею!

— Правда?

— Ты собираешься снова обвинять меня во лжи? — спросила Фей, присаживаясь у туалетного столика Энн и нюхая один за другим ее флаконы с духами, — она всегда так делала, приезжая.

— Нет, — спокойно ответила Энн, — я просто хочу знать, вот и все!

— Не стоит спрашивать меня о чем бы то ни было. Мы с Питером страшно разругались, и я уже несколько месяцев с ним не разговаривала. Это истинная правда, мамочка!

— Вы поссорились? Из-за чего?

— Мне не хотелось бы об этом говорить. Ладно? — Фей обвела взглядом комнату. — Ты совершенно преобразила этот дом, мамочка. Он больше не похож на музей, здесь теперь приятно находиться.

— Ты в самом деле так думаешь? — Энн и не заметила, как Фей переменила тему.

— Но не всем по вкусу эти изменения.

— Разве мнение других имеет значение? Это твой дом. Кстати, говорил ли тебе Алекс, что он предложил мне работу? Пост консультанта-дизайнера на всех предприятиях фирмы «Георгопулос». Я и представления не имела, что их так много.

Фей сообщила эту новость почти будничным тоном.

— Правда? О, Фей, это просто замечательно! Невозможный человек, он никогда ни о чем мне не говорит, но уж об этом-то мог бы сказать! Ты согласилась? Может быть, я тогда буду чаще тебя видеть!

— Вероятно, соглашусь. Это не работа — мечта! У меня будет где развернуться. И денег будет больше. Твой муж, знаешь ли, неплохо платит. — Она усмехнулась, но ее слова не вызвали ответной улыбки у Энн. — Не обижайся, мамочка. Он не сказал тебе скорее всего потому, что не был уверен в моем согласии. Подумай сама — ведь ты была бы разочарована, если бы я отказалась?

— Возможно, ты и права. А жить ты будешь с нами, как Янни и Найджел?

— Нет, мамочка, уж это никогда. Могу себе представить, как ты пилила бы меня за мои похождения!

— У тебя появился кто-то?

— Вот видишь, ты всегда пытаешься что-то разузнать, — с упреком сказала Фей, но при этом добродушно улыбнулась матери. — Видно, лучше тебя не мучить. Нет, я теперь вольная птица. Может быть, у тебя есть кто-нибудь на примете? Тогда по крайней мере от твоего любопытства была бы польза. — Она засмеялась.

— А Найджел тебя не привлекает?

— Брось, мамочка! Он очень славный, но для меня, пожалуй, слишком мягкотелый. Ты так не считаешь?

— Нет. Меня возмущает, что все к нему относятся как-то свысока. У этого молодого человека гораздо больше достоинств, чем у всех твоих приятелей, вместе взятых, но они не бросаются в глаза… Впрочем, ты, вероятно, права, он слишком чувствителен для такой женщины, как ты! — добавила Энн более резко, чем ей хотелось бы.

— Вот спасибо! Участие, которое ты в нем принимаешь, просто трогательно. — Фей громко рассмеялась. — А Янни женат?

— Нет, но на твоем месте я не стала бы им интересоваться.

— Почему? Я думала, он тебе нравится.

— Я в этом не уверена. Не знаю, в чем дело, может быть, его самоуверенность действует мне на нервы. Алекс, конечно, не выносит ни малейшей критики в его адрес, но из двух его помощников я, безусловно, предпочитаю Найджела.

Фей удивленно подняла брови. Энн засмеялась:

— Хорошо, хорошо, молчу. Да оставь же наконец в покое мои флаконы! У нас масса гостей к ленчу. Пойдем, я покажу тебе твою комнату, ты еще не видела ее после ремонта.

Глава 7

Легко было сказать: «У меня нет сына», — но жить с этой мыслью оказалось совсем непросто.

В редкие часы, когда Энн бывала одна, она мысленно возвращалась к событиям последнего времени и осуждала отношение Питера к появлению Алекса в ее жизни. Но по мере того как она продолжала рассуждать и анализировать поведение сына, для нее становилось все очевиднее, что по отношению к ней он изменился задолго до ее знакомства с Алексом. Какая воображаемая обида могла вызвать такое ожесточение? Это было необъяснимо, загадочно. Ей очень хотелось поговорить с сыном и все выяснить, но гордость не позволяла решиться на такой шаг из-за риска подвергнуться новым оскорблениям.

Энн жаждала увидеть своих внуков, прижать их к себе, смеяться вместе с ними, вдыхать чудесный теплый запах свежевымытого детского тельца. Сама того не ожидая, она оказалась нежной бабушкой и сильно привязалась к Адаму. Когда он родился, она, как принято, навестила Салли в больнице и, едва взяв ребенка на руки, почувствовала, как ее затопила волна любви и нежности, превосходящая по силе ее чувство к собственным детям.

К счастью, она была сейчас постоянно занята. Если бы не эта занятость, ее грусть и бесконечные размышления извели бы ее вконец, отравили бы ее жизнь с Алексом. Она ясно представляла себе опасность и старалась с ней бороться, позволяя себе горевать, только когда бывала одна и могла быть уверена, что Алекс ничего не заподозрит.


Трудно было бы представить себе что-либо более роскошное, чем путешествия с Алексом: комфорт его личного самолета, быстрота, с которой в любой стране их пропускали через таможню и иммиграционный контроль, череда лучших отелей мира… Но после года таких путешествий, приемов и обедов, знакомства с сотнями новых людей поездки стали для Энн в тягость. Она устала и постоянно испытывала беспокойство.

Поначалу каждая новая страна, каждый новый город возбуждали ее интерес. Алекс бывал подолгу занят, а Энн тем временем ходила по музеям и картинным галереям, по магазинам и лавочкам… Однако постепенно все это приелось. Она часто сидела в одиночестве в гостинице в ожидании Алекса, всей душой стремясь домой, скучая по собственному, интересному ей времяпрепровождению.

Алекс был неизменно внимателен, заботился о том, чтобы в поездках учитывались и ее интересы, покупал ей горы книг и журналов, всегда отыскивал необычные подарки, чтобы ее порадовать. С другой стороны, только в поездках она могла более или менее свободно располагать своим временем. Именно поэтому, собираясь как-то в дорогу, она уложила ящик со своими красками и кистями и начала понемногу писать акварелью виды тех мест, где они бывали. Алекса удивлял и восхищал талант, обнаружившийся в этих набросках, и он стал поощрять ее, настаивая, чтобы она брала уроки. Сама же Энн рассматривала свои рисунки с недовольством, уверенная, что Алекс только делает вид, будто они ему нравятся, чтобы доставить ей удовольствие. Она никогда не испытывала удовлетворения и переживала, когда ей не удавалось перенести на бумагу то, что представлялось таким привлекательным ее глазам.

Если Алекс спрашивал, не скучает ли она во время поездок, Энн торопливо отрицала это. Наблюдая явное удовольствие, с которым ее муж флиртовал со множеством осаждавших его женщин, она быстро научилась скрывать свои чувства; замечая ее ревность, он сразу начинал ухаживать с большим рвением. Ревность Энн забавляла Алекса, и он не упускал случая поддразнить ее. Для нее оставалось постоянной загадкой, почему Алексу, ограждавшему ее от малейших жизненных неудобств, приятно наблюдать, как она борется со своей ревностью — самой неприятной из человеческих эмоций.

Она обнаружила, что в таких случаях ей следовало держаться особенно приветливо с очередным предметом его увлечения. Эта тактика полностью сбивала с толку флиртующую пару, и Энн торжествующе наблюдала, как та или иная дама уклоняется от попыток Алекса завладеть ее вниманием, бросая смущенные взгляды на его жену.

Удивляло Энн и другое: к чему были Алексу подобные игры? Может быть, благодаря им он чувствовал себя более мужественным, более привлекательным в ее глазах? А может, внимание других женщин придавало ему уверенности в себе? Все это казалось ненужной тратой сил, тем более что — в этом она была уверена — дело никогда не заходило дальше легкого заигрывания. Энн объясняла себе непонятное поведение Алекса его иностранным происхождением, полагая, по своему незнанию мужчин, что ни один англичанин не позволил бы себе так обращаться с женой.

Энн была готова к тому, что желание, которое она в нем возбуждала, постепенно пойдет на убыль. Так, говорила она себе, бывает в каждом браке, после того как проходит первый восхитительный накал чувств. Однако Алекс, как всегда, был непредсказуем: его страсть к Энн осталась неизменной. Ей случалось задаваться вопросом, объяснялось ли это его влечением именно к ней или же его сексуальные потребности были так сильны, что с любой женщиной он вел бы себя так же? Но эту неприятную мысль она гнала от себя.

До знакомства с Алексом Энн наивно полагала, что бизнесмены проводят все свое время за большим письменным столом, заваленным бумагами. Письменный стол Алекса был совершенно пуст, за исключением большого блокнота, на котором он иногда что-то чертил, и, конечно, вездесущего телефона. Все нужные сведения, казалось, помещались у него в голове. Энн не могла бы сосчитать, сколько раз он заходил в их комнату с бутылкой шампанского в руках и объявлял, что хочет отметить новую удачную сделку, которую он заключил, в зависимости от обстоятельств, то на охоте, то в гостях или на чьей-то яхте, а однажды даже на воздушном шаре, поднявшемся над центром Франции. Если путешествия приелись Энн, то колдовская власть над ней Алекса оставалась неизменной.