В следующей лавке одна из икон поразила ее воображение, но тут противодействие оказалось еще более энергичным. Это подделка, завопил хор, все иконы здесь фальшивые. Алекс знаком с профессором, специалистом в этой области. Необходимо посоветоваться с ним, прежде чем делать подобную покупку. И Энн пришлось с сожалением отойти от полюбившегося ей изображения, мерцающего алыми, синими и золотыми огоньками.

Но когда она увидела чудесный ковер, напомнивший ей сверкание драгоценных камней при солнечном свете, то твердо решила купить его, несмотря на все возражения. Продавец, следивший за ней острым взглядом хищной птицы, уже сделал шаг вперед, широко улыбаясь. Энн открыла сумку, но одна из кузин ловким жестом сразу захлопнула ее. Энн было строго приказано не вмешиваться, а дамы начали торговаться. Энн наблюдала за ними как зачарованная, не решаясь произнести ни слова. Схватив коврик, кузины стали придирчиво его рассматривать, передавая из рук в руки. Они обнаружили в нем массу недостатков, издевались над ним, пренебрежительно швыряли на землю, становились на него, вытирали о него ноги, поворачивались к нему спиной. Торговец в отчаянии ломал руки, на глазах у него появились слезы. Энн с беспокойством наблюдала за ним: ее воображению представилась больная жена и множество детей, которых ему приходится содержать. Он прижал коврик к себе, протягивал его женщинам, как бы умоляя сжалиться, приглаживал пушистый ворс — и в конце концов уговорил дам продолжать торг. Через некоторое время стороны ударили по рукам — сделка была заключена. Тут всем захотелось кофе, и его тут же принесли. Медный кувшин с чашками раскачивался на подносе, свисающем на цепочках в руках совсем юного мальчика. Кузины успокоились, довольные тем, что благодаря их вмешательству первоначальная цена коврика уменьшилась вдвое. Несчастный торговец таинственным образом вдруг превратился в толстого самодовольного коммерсанта, каким и был в действительности. Когда он улыбался, во рту у него сверкало множество золотых зубов, что, несомненно, свидетельствовало о его материальном благополучии.

Энн многому научилась у кузин, в частности поняла, что ничем нельзя восхищаться: понравившийся ей предмет незамедлительно откалывался от платья, снимался с полки или со стены и переходил в ее собственность. Постоянная сутолока и присутствие многих людей утомляли Энн. Ей хотелось бы больше бывать с Алексом. Все свое время, казалось, она проводила с женщинами из его родни.


Как-то после полудня, когда весь город замер, предаваясь традиционной сиесте, Энн спросила у Алекса, не отправиться ли им на Акрополь.

— Сейчас?

— А почему бы и нет?

— Потому что сиеста предназначена для любви и сна, а не для того, чтобы карабкаться на древние скалы!

— Брось, Алекс, ты же не обыватель. В Лондоне у тебя в это время была бы назначена не одна встреча, и ни о какой сиесте не было бы речи.

Он усмехнулся, лениво потянулся за телефонной трубкой и с кем-то побеседовал. Потом обернулся к Энн и обнял ее.

— Я обо всем договорился, но поедем мы не сейчас — слишком уж много туристов!

На следующий день он разбудил ее в четыре часа утра.

— Вставай, любимая! Оденься потеплее.

Заинтригованная, Энн оделась и последовала за ним. На улице их ждал длинный черный «мерседес».

Они покатили по темному городу, но даже в этот ранний час по улицам сновали машины, подтверждая слова Алекса, что Афины никогда не спят.

Проехав по узким извивающимся улицам старого города, машина остановилась у подножия Акрополя. Взяв Энн за руку, Алекс повел ее к входу. Сторож в униформе приветствовал их, пропуская за ограду. В темноте Энн споткнулась о камень. Они начали подниматься по крутому склону. Белые колонны Парфенона сияли при свете убывающей луны. На вершине холма они остановились.

— Теперь нужно подождать, — сказал Алекс, обнимая ее, чтобы защитить от предутренней прохлады.

— Да? Почему? — спросила Энн, прижимаясь к нему.

— А вот, смотри. — И он указал на узкую полоску зари, пробивающуюся сквозь ночную мглу далеко на востоке.

Влюбленные стояли, прильнув друг к другу, онемевшие от восторга перед красотой зарождающегося дня. Солнце медленно поднималось, роняя в море нежные пастельные блики и в то же время окрашивая небо в пронзительные красно-золотистые тона.

Огромный храм сбросил с себя призрачный покров ночи. Серебристые колонны стали розовыми, потом лиловыми и наконец засверкали ярко-желтым золотом. Казалось, камень впитывает в себя утренний дар неба.

Энн обернулась к Алексу. По ее лицу струились слезы.

— Алекс, любимый, я никогда не видела ничего более прекрасного!

Он крепче прижал ее к себе.

— В жизни бывают моменты, когда красота и сознание собственного счастья становятся почти невыносимыми, — сказал он, целуя ее волосы. Энн почувствовала, что и его щеки увлажнились.

Прикосновение его рук, обнимающих ее за плечи, и неожиданное открытие, что и этот большой сильный мужчина способен плакать, вдохнули в Энн удивительное спокойствие и чувство защищенности.

Они молча вернулись к поджидавшей их машине. Проснувшийся город встретил их какофонией обычного шума. Очарование было нарушено. Дома они завтракали на террасе. Парфенон снова стал белым, будто с ним и не происходило никаких чудесных превращений и все это Энн просто приснилось.

— Там мы как бы скрепили нашу любовь! — сказала она.

— Да, это волшебное место.

— Но как тебе удалось получить разрешение на вход в столь ранний час?

— А ты разве до сих пор не поняла, какая я важная птица? — пошутил Алекс. — Все возможно! Мне хотелось, чтобы ты увидела эту красоту наедине со мной, а не в толпе. В Парфеноне встречаются души!

* * *

Наконец наступила страстная пятница. Энн очень хотелось видеть, как здесь празднуется Пасха. Шумный город странно затих. Казалось, траурный покров опустился на жителей, точно каждая семья потеряла кого-то из близких. Телефоны не трезвонили, кузины не стучали каблучками по квартире, и, самое удивительное, Алекс не выражал желания заниматься любовью.

После полудня в гостиной появилась Ариадна, по-прежнему вся в черном. Энн со страхом ожидала, что они с Алексом снова примутся оскорблять друг друга, но ничего подобного не произошло. Алекс быстро прошел через комнату, протягивая к сестре руки, и она, рыдая, бросилась в его объятия.

— Я не могла на Пасху оставаться вдали от тебя! — воскликнула она, к удивлению Энн, на превосходном английском языке.

— Да, да, сестричка. Не переживай! Теперь все будет хорошо!

Он ласково погладил ее по спине, как плачущего ребенка.

— Анна, я должна извиниться за свое поведение! Сейчас такие волнующие дни…

Ариадна повернула к Энн свое заплаканное лицо, даже не пытаясь улыбнуться. Ее извинение прозвучало неискренне, как-то автоматически, и Энн предположила, что оно вызвано стремлением вернуть себе расположение брата.

— Ну конечно, я понимаю, — мягко произнесла она, хотя, по правде сказать, не поняла ничего, а меньше всего — почему Ариадна притворялась, будто не знает английского.

На обед они ели рыбу, запеченную без жира, и не пили вина. Царившая в доме подавленность, охватившая весь город, начала проникать и в сознание Энн. Ей вдруг стало невыразимо грустно. Раньше ей представлялось, что Пасха в Греции очень радостное время, когда никакая тоска невозможна.

Сидя в забитой мебелью гостиной Ариадны, она слушала, как брат с сестрой без конца говорят о прошлом, вспоминают родителей, покойного мужа Ариадны, их ушедших из жизни друзей. Ариадна извела целую пачку салфеток, всхлипывая, рыдая и проклиная свою жестокую судьбу. Энн чувствовала себя лишней…

Но уже в субботу обычная городская какофония снова доносилась до их квартиры. В первый раз, с тех пор как она познакомилась с Алексом, Энн испытала облегчение, когда снова раздались звонки телефонов. Маленькие горничные в меховых туфлях дружно заскользили по комнатам. Но самая разительная метаморфоза произошла с Ариадной. Она носилась по квартире, забегала на кухню, возвращалась в гостиную, шумно отдавала приказания, но теперь уже с улыбкой, все время что-то напевая. Готовился большой пир. Вчерашней печали как не бывало.

В эту ночь они долго гуляли и дошли до византийской церкви, стоявшей на невысоком холме. Церковь не была освещена. Услышав звучавшее там пение, Энн почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Когда наступила полночь, священник зажег свою свечу и предложил пастве сделать то же. Стоявшие сзади зажигали свои свечи от тех, кто был впереди, и скоро вся церковь засияла огнями.

— Христос анести! — восклицали люди.

— Что они говорят? — прошептала Энн.

— Что Христос воскрес, — ответил Алекс, зажигая ее свечу от своей.

Из церкви вышел крестный ход и стал, извиваясь, спускаться с холма. Казалось, это длинная вереница пляшущих светлячков посылает благую весть в притаившийся внизу город и в мир.

В их квартире собралась вся семья. Даже самые маленькие дети возбужденно закричали, когда в зал внесли корзинки с крашеными яйцами. Энн снисходительно смотрела, как Алекс бегает по комнате с красным яйцом в руке и ударяет им по крашенкам остальных.

— В этом году победа за мной! — торжествующе кричал он. — Я счастливчик! — И он гордо поднял не разбившееся яйцо.

Вся семья шумно приветствовала его удачу.

Потом приступили к еде и питью — и это длилось бесконечно.

Веселье не ослабевало ни на минуту. Дети засыпали там, где им случилось свалиться от усталости. Около трех часов ночи Энн незаметно ускользнула в спальню, предоставив Алексу наслаждаться встречей с семьей.

Весь уик-энд превратился в один непрерывный праздник без начала и конца. Завтрак незаметно переходил в обед, обед — в ужин. Приходили все новые гости. Время от времени кто-то засыпал, а проснувшись, продолжал веселиться.