— Перестаньте, прошу вас! — умоляла она, но противники, казалось, и не слышали ее в пылу перепалки.

С последним оглушительным воплем Алекс подбежал к Энн, схватил ее за руку и почти сдернул с места, причем ее стул со стуком упал на мраморный пол, а бокал с вином опрокинулся, и потащил ее из комнаты.

Алекс позвонил, чтобы к подъезду подали машину. В лифте он все еще бормотал что-то по-гречески и в полном расстройстве ударял сжатой в кулак правой рукой по ладони левой. Растерявшаяся Энн совершенно не знала, что говорить или делать, боясь рассердить его еще больше.

Он отпустил шофера и резко нажал на газ, с ходу врезавшись в самую гущу движения. На пробки, заставлявшие некоторых водителей останавливаться, он не обращал ни малейшего внимания. Алекс въезжал на тротуар, втискивался в любую тесную щель, двигался в обратном направлении по улицам с односторонним движением. Шум стоял невообразимый: автомобильные гудки надрывались, остальные водители проклинали Алекса, бессильно изливая на него свой гнев. Энн прижалась к дверце, закрыла глаза и беззвучно молилась.

— Может быть, ты предпочла бы выехать за город?

— Что ты сказал?

— Мы можем отправиться в старый город, проехать вдоль побережья или подняться в горы.

— Мне было бы интересно побывать в старом городе, — слабо улыбнувшись, сказала Энн. «Да и ехать не так далеко», — добавила она про себя.

Алекс усмехнулся:

— Я уже успокоился. Чтобы прийти в хорошее настроение, нет ничего лучше порядочной схватки с афинским движением!

— Это потому, вероятно, что, если тебе удается уцелеть, ты потом просто радуешься жизни! — с чувством произнесла Энн.

Алекс громко расхохотался, в восторге откинув голову назад.

— Ты постепенно привыкнешь к такой езде, — успокоил он и погладил ее по руке.

На границе старого города — Плаки — они оставили машину на попечение маленького мальчика, которому, как с жалостью подумала Энн, давно пора бы было спать. Поднимаясь по узким крутым улочкам, где ее высокие каблуки застревали между камнями, Энн прижималась к Алексу. Все вокруг кишело людьми. Здесь было шумно, весело, слышались голоса, смех, музыка. Жаренное на углях мясо аппетитно пахло.

Они добрались наконец до намеченной Алексом таверны и уселись на неудобных камышовых стульях. Алекс занялся меню, написанным буквами, не более понятными для Энн, чем иероглифы. Подозвав хозяина, он посоветовался с ним, но так и не принял решения и повел Энн на кухню, чтобы она сама выбрала еду из кипящих котлов.

Лидия предупреждала ее, что еда в Греции ужасная, но маринованный осьминог и стифадо, на которых Алекс в конце концов остановился, понравились Энн. Рецина внушала ей меньше доверия, и Алекс заказал для нее французского вина, добродушно упрекнув в том, что, отказываясь от национального напитка, она вводит его в дополнительные расходы. Энн заверила его, что из любви к нему готова на все, вот только пить местное вино она не способна.

Их окружили музыканты и стали играть странную, незнакомую Энн музыку, чем-то напоминающую арабские мелодии. Старая сгорбленная женщина продала им цветы. В зале появилась коза и начала переходить от стола к столу, как дрессированная собака. Здесь не чувствовалось никакой обособленности: люди острили и дружно смеялись, шутки так и летали от одного к другому, как на словесном турнире. Кто-то запел — к нему присоединился весь зал. Алекс добросовестно все переводил для Энн, она торжественно пообещала, что всерьез займется изучением греческого, чтобы иметь возможность принимать участие в подобном веселье.

Из таверны они вышли ранним утром и пустились в обратный путь по крутым улочкам. На капоте машины спал маленький сторож. Его лицо выразило изумление при виде суммы, которую ему дал Алекс. Ребенок быстро убежал, опасаясь, очевидно, что Алекс ошибся и захочет взять деньги обратно. Это заставило их расхохотаться.

Энн морально подготовилась к опасному возвращению, но машин за это время значительно поубавилось и до дома они доехали с почти нормальной скоростью.

В спальне Энн устало присела на постель и сразу сбросила туфли.

— Подожди меня здесь, — распорядился Алекс.

— А я никуда не собираюсь, — сонно ответила она. Он вернулся с большой кожаной шкатулкой.

— Это тебе, дорогая жена! День нашей свадьбы прошел ужасно. Может быть, хоть это немного вознаградит тебя!

Энн открыла шкатулку. При виде ее содержимого у нее вырвался восторженный возглас. Шкатулка была доверху наполнена драгоценными украшениями. Сверкающие бриллианты, рубины, изумруды, сапфиры лежали там вперемешку.

— Ах, Алекс, любимый, я чувствую себя герцогиней Виндзорской! — засмеялась Энн. — Ума не приложу, как можно отблагодарить за подобный подарок! Но я для тебя ничего не приготовила.

— А мне ничего и не нужно. У меня есть ты, — сказал Алекс, обнимая ее.

Глава 3

На следующее утро выяснилось, что Ариадна покинула квартиру. Алекс был взбешен, но Энн почувствовала облегчение: ей казалось сомнительным, чтобы даже в отдаленном будущем она смогла полюбить его сестру.

Теперь началось ее знакомство с остальной семьей Алекса. На это ушло несколько дней — родня у него была очень многочисленная. Энн скоро поняла, что понятие «семья» в этой стране не ограничивается ближайшими родственниками. Двоюродные и троюродные братья и сестры, как и их отпрыски, здесь не менее важны и любимы, чем самые близкие родные. Если гостеприимство, по словам Алекса, является местной религией, то семья в Греции играет роль божества.

Холодный прием, оказанный новобрачным Ариадной, был с лихвой возмещен горячей сердечностью остальных родственников. Алекс и Энн обходили дом за домом, квартиру за квартирой, навещали дядей, теток, кузенов и кузин. В домах старшего поколения их усаживали за резной обеденный стол с обязательной кружевной скатертью, вокруг которого стояли жесткие прямые стулья. Подавались засахаренные фрукты, конфеты, печенье и пирожные, в маленькие рюмки наливались липкие ликеры. В Греции, казалось Энн, никакой разговор невозможен, если на столе нет еды и напитков. Прием был церемонный, мебель не слишком удобная, но трогательное внимание родных подкупало своей искренностью.

В гостях у более молодого поколения родственников они сидели на удобных стульях итальянского производства, за длинными низкими столами, уставленными бутылками с виски и джином. Однако без еды и здесь не обходилось. Энн чувствовала, что хозяева обижаются, если она от чего-нибудь отказывается.

И у пожилых, и у молодых родственников Энн возбуждала беззастенчивое безудержное любопытство. У нее без обиняков спрашивали, сколько она заплатила за свои наряды, с видом знатоков ощупывали ткань ее платьев, выясняли, обесцвечивает ли она волосы, был ли богат ее первый муж и какого она года рождения. У нее с руки снимали браслет, пускали его по кругу и детально обсуждали его возможную стоимость. Женщины доходили до того, что интересовались даже интимными отправлениями ее организма.

Вначале Энн многое принимала за бестактность и не раз бывала шокирована, но постепенно поняла, что в основе этого любопытства лежит стремление оградить ее от неприятностей. Спрашивая о цене любой купленной ею вещи, ее новые родственники хотели убедиться, что ее не надули, — у греков это считается просто унизительным. Вопросы о ее здоровье были связаны с желанием узнать, не больна ли она, не нуждается ли во враче. А выражения восхищения, если речь заходила о стоимости принадлежащих ей вещей, были своеобразной формой комплимента.

Энн постоянно сопровождали в ее походах по магазинам. Стоило ей сказать, что она собирается за покупками, как тут же организовывалась целая экспедиция, о которой сообщали по телефону другим кузинам, и те немедленно являлись. Женщины с шумом заполняли тесные магазинчики для избранных на Колонаки. Любое приобретение сразу становилось проблемой, потому что ни одна из участниц экспедиции не соглашалась с мнением другой: каждая считала, что знает лучше всех остальных, как угодить Энн. Возникал крикливый, хотя и добродушный спор. Если одной из кузин приходило в голову пойти в определенный магазин, другие тут же предлагали направиться в противоположную сторону. Вследствие этого походы по магазинам принимали затяжной характер, и Энн часто возвращалась домой с пустыми руками, не желая никого обидеть.

Эти элегантные афинские дамы изумились, услышав, что Энн хотела бы побродить по старому городу. Ей хотелось бы, пояснила она, побывать на старой Агоре, где когда-то, может быть, сидели Платон и Сократ и вели философские споры задолго до того, как был построен Римский рынок. Дамы презрительно зацокали языками: тц, тц… Какие там философы, смеялись они. Жулики-торговцы — это да, что же до философов… Но Энн не уступала, и им пришлось устроить нечто вроде экскурсии по Плаке.

Всю дорогу, поднимаясь по извилистым, полным народа улочкам, ее новые родственницы смеялись и болтали, тогда как Энн предпочла бы в одиночестве пробираться по узким переулкам, рассматривая разложенные прямо на тротуаре товары, заглядывая в темные таинственные лавчонки. Но ее торопливо провели по этому калейдоскопу пестрых красок с его шумом и запахами, так как ее утонченные спутницы спешили вернуться в свои Афины, выпить кофе в фешенебельной кондитерской, лениво разглядывая проходящую мимо нарядную публику, а потом отправиться в изысканные магазины на холмах Колонаки.

Энн поплелась за ними в ювелирный магазин. Она задержалась было у привлекших ее внимание оригинальных запястий и ожерелий, подумывая, не купить ли здесь подарок для Лидии и Фей, но возмущенные восклицания остановили ее. Весь ее эскорт вернулся за ней и потащил за собой. Подобный хлам не для нее, серьезно объяснили ей: Алекс покупает золотые изделия исключительно у Золтаса, и ей надлежит поступить так же. Энн была разочарована: украшения ей понравились, на ее вкус они были очень изящны.