Машину Энн оставила за углом. Включив зажигание, она еще посидела немного, глядя на живописный деревенский пейзаж. Что на нее нашло? Ведь Карен была ее лучшей подругой. Они столько часов провели на этой кухне за пустыми разговорами, и никогда раньше это ее не тяготило. Но сегодня какой-то новый, пробудившийся в ней взгляд на вещи вызвал эту неожиданную реакцию. Плевать она хотела на Женский институт, и на предполагаемый урожай черной смородины, и на клубнику, черт бы это все побрал! Еще более странно, что все эти банки с вареньем, бутылки вина и дурацкие этикетки показались ей по меньшей мере смешными. Ведь она видела их сотни раз, почему же они вдруг стали раздражать ее? И тут, потрясенная, она поняла, что все дело было в самодовольной уверенности Карен в собственном благополучии. Вот что показалось ей возмутительным и чуть было не довело — нужно быть честной с самой собой — до истерики.

Два дня спустя Энн приняла приглашение на вечер, где собирались играть в бридж. Хозяева были старыми друзьями их с Беном, с ними они часто встречались. На вечере присутствовала еще одна пара. Энн пришла в замешательство, обнаружив, что число присутствующих оказалось нечетным, так как она пришла одна, и кому-то придется не участвовать в игре. Она сослалась на то, что у нее болит голова, и предпочла ограничиться ролью зрителя. Когда роббер закончился и принесли напитки, Энн тихо сидела, слушая последние деревенские сплетни. Как она поняла, к жене нового священника в приходе относились не слишком одобрительно. Она работала в Лондоне в системе социального обеспечения, и люди поговаривали, что ее политические взгляды могут показаться чересчур розовыми многим жителям Мидфилда. Все сошлись на том, что церковный праздник в этом году обязательно провалится. Энн улыбнулась про себя — провал пророчили каждый год. Ее спросили, не возьмет ли она на себя один из киосков. Сама не понимая почему, она солгала, сказав, что, по-видимому, уедет на праздники, хотя в действительности никуда не собиралась. Постепенно ею овладела та же беспокойная скука, что и у Карен. Сославшись на усилившуюся головную боль, она поторопилась уйти.

Вернувшись домой, Энн долго просидела неподвижно, с недоумением спрашивая себя, что с ней происходит. Она вела тот же образ жизни, что и в прежние годы, встречалась с теми же людьми, но раньше ей не приходилось испытывать подобной скуки. Это было неприятное чувство, до сих пор совершенно ей неизвестное. В чем же причина? Выходит, горе сделало ее совсем другим человеком!

Энн с беспокойством спросила себя: как жить дальше? Ей отнюдь не улыбалась мысль вновь стать затворницей, но в то же время она понимала, что не в силах будет прожить всю оставшуюся жизнь, не общаясь ни с кем, кроме этих людей.

Спасла ее Лидия. Она сравнительно недавно поселилась в Мидфилде и при жизни Бена близкой подругой Энн не была. Они изредка встречались на вечеринках, на заседаниях общинного совета, на церковных праздниках. Собственно говоря, Энн хорошо не знала эту женщину, но теперь чувствовала себя с ней менее скованной, чем с другими знакомыми. В ее обществе она никогда не испытывала скуки. Лидия не принадлежала к прошлому Энн, возможно, поэтому ей было легче стать частью ее настоящего.

Лидия жила у самой околицы деревни, в доме, состоящем из двух хитроумно соединенных коттеджей. Ее муж занимал какую-то должность в Сити. Она никогда не уточняла, какую именно. Лидия относилась к тем счастливицам, которым не приходится заботиться о том, чтобы выглядеть элегантно, — это у них получается само собой. Она всегда оставалась стильной, даже в полинявших джинсах, старой майке и кроссовках. В этом, пожалуй, не было ничего удивительного, так как она много лет вела колонку моды в бесчисленных журналах и газетах. Когда ее спрашивали, почему она так часто меняет место работы, она отвечала весьма неопределенно, мрачно намекая на редакционные интриги и отчаянное соперничество, царящее в журналистской среде. Энн подозревала, что в действительности Лидии быстро надоедает одна и та же обстановка. Однако полностью от своей деятельности она не отказалась. Не числясь нигде в штате, она много работала по договорам. Ей всегда заказывали статьи про показ новых модных коллекций, и она то улетала в Париж или Милан, то целые недели проводила в Лондоне. Эта возможность работать когда и сколько хочется восхищала Энн. Ее поражала способность Лидии высказывать о демонстрации мод свое мнение, которое к тому же так хорошо оплачивалось.

Дом Лидии отражал ее умение во всем создать собственный стиль, не затрачивая, казалось, на это ни малейших усилий. Тем более странное впечатление в этом изящном интерьере производил хриплый смех Лидии и ее голос, сохраняющий следы говора лондонских кокни, а также ее лексикон, который в минуты раздражения был бы уместен в солдатской казарме. В деревне многие не любили Лидию, находили ее резкой, жесткой и, по правде сказать, довольно вульгарной. Бен разделял это мнение. Ее недавно завязавшаяся дружба с Лидией заставляла иногда Энн чувствовать себя изменницей по отношению к Бену — она знала, что он не одобрил бы ее. Но Бен был не прав: под грубоватой оболочкой Лидии скрывалось на редкость доброе сердце. А ее трезвый подход к жизни и острое чувство юмора делали ее общество в этот период самым подходящим для Энн.

В тот день Энн обедала у Лидии, но уже наступил час коктейлей, а она все не уходила.

— Знаешь, Лидия, я начинаю думать, что весь прошлый год была слегка не в себе.

— Ясное дело, была, подруга! — Лидия расхохоталась, заметив, что Энн шокирована. — А какого ответа ты от меня ждала? Это было вполне естественно, черт побери! Тебе пришлось как-то приспосабливаться к жизни после смерти Бена, но заполнить пустоту было нечем. Дети выросли, ты не работаешь… Господи, даже собаки у тебя нет! Ничего, что заставило бы тебя сделать над собой усилие! Главное место в твоей жизни занимал Бен, ну еще и дом, пожалуй. Ты и забилась туда, где чувствовала себя в наибольшей безопасности. Еще джина? — Лидия наполнила еще раз их стаканы и опять уселась на софе. — Может быть, тебе все-таки стоит завести собаку? Вот это настоящий друг, верно, Понг, сокровище мое? — обратилась она к своему мопсу, сидевшему рядом на подушке.

— Мне всегда хотелось иметь собачку или кошку, но Бен не любил животных в доме. Он считал, что это негигиенично.

— Негигиенично! — вспыхнула Лидия. — Но чего же можно ожидать от врача? Твой Бен иногда казался мне порядочным занудой.

— Бен? — поразилась Энн.

— Но заведи именно собаку, а не кошку — на кошек трудно положиться, — продолжала Лидия, игнорируя удивленное восклицание Энн.

Иметь дома славное животное, целиком от тебя зависящее! Эта мысль показалась Энн очень заманчивой.

— Моя беда наполовину в том, что я недостаточно занята. Я должна что-то придумать. Это началось с тех пор, как дети покинули дом, мы с Беном остались вдвоем. Я и тогда не слишком переутомлялась, но теперь все стало значительно хуже…

— В этом я не разбираюсь. Домашняя работа не мое призвание. Всем своим мужьям я говорила: «В постели я готова делать все, что тебе придет в голову, но не надейся, что я буду каждый год рожать тебе детишек или вылизывать дом». Я должна сказать, что все они были на редкость единодушны в отношении обоих пунктов. — И Лидия громко рассмеялась.

Энн улыбнулась. Вопреки утверждению Лидии домашнее хозяйство у нее в доме напоминало хорошо отлаженный механизм, а ее обеды представляли собой верх кулинарного искусства и элегантности. Лидия во всем умела добиться совершенства.

— Мне самой теперь кажется, что я слишком поддалась горю. Помнишь, когда муж Джуди Плантер погиб в автомобильной катастрофе, она очень стойко это перенесла и уже через несколько недель вернулась к нормальной жизни, а не хандрила, как я, больше года.

— Может быть, она не очень любила своего мужа? — трезво заметила Лидия.

— Ах, Лидия, как ты могла такое сказать! Мне всегда казалось, что они были очень привязаны друг к другу.

— Ключевое слово в данном случае, вероятно, казалось. — Снова раздался звучный смех Лидии. Этот смех как восклицательный знак оттенял все, что она говорила. Некоторых он коробил, но Энн, напротив, находила его очень привлекательным. — Просто у тебя более чувствительное сердце.

— Дело в том, что я… — Энн помедлила, подыскивая слова, чтобы возможно более точно описать свои ощущения. — Я испытала настоящий шок, причем не только психологический, но и физический. Меня точно сбили с ног, и все эти месяцы я прожила как контуженная.

— Но теперь ты полностью оправилась — вот что важно, дорогая.

Энн печально улыбнулась.

— Это произошло не так быстро. Знаешь, Лидия, в горе человек становится эгоистом и по-настоящему ни о ком больше не думает.

— Представляю! Конечно, нельзя сравнивать развод с настоящим горем, но в своем роде это тоже утрата, только тогда горюешь о своих обманутых мечтах и надеждах. Когда я разводилась в первый раз, мне было ужасно тяжело. Долгое время я слонялась как зомби, сосредоточившись только на себе. Во второй раз у меня уже выработалась привычка и все прошло значительно легче. А сейчас я думаю, что если мы с Джорджем расстанемся, то к концу уик-энда я уже буду как огурчик.

Лидия фыркнула — эта мысль ее рассмешила.

— И думать не смей ни о чем подобном! Джордж такой славный! Я не вынесла бы, если бы у вас что-то стряслось. Вы просто идеальная пара!

— Это потому, что старый чудак не мешает мне жить, как мне нравится, и командовать им.

— Уж мне-то можешь не втирать очки! Я сто лет назад поняла, что вы оба только прикидываетесь, будто это так.

— Значит, ты догадалась! — Лидия расхохоталась и допила свой джин. — Но поговорим о другом. Может, придешь к нам в субботу пообедать? В очень тесном кругу. Будут наши новые соседи из Милл-Хауса. Очень славные люди. Она способная художница, а он бухгалтер, но тем не менее интересный человек. А еще к нам обещал заглянуть один старый армейский друг Джорджа. Только что развелся, — многозначительно добавила она.