— Но ребенку нужен отец! — жалобно прошептала Ольга Петровна.

— Ребенку нужен кальций, мама. Ты мне, мамулечка, толки в еду яичную скорлупу да рыбку в консервах давай... По утрам яблочко натощак. Я ясно изложила, что от тебя требуется, мамулечка?..

Теперь Любочке уже три года, и ей по-прежнему требуется кальций. Любимое лакомство ребенка — мел. Ольга Петровна приносит его из школы. Любочка грызет мелки, как конфеты, вообще она удивительно тихое, неизбалованное дитя, всеобщая любимица. Олег и Таня берут ее на лето в Верховье. Возится с Любой в основном Олег, он на пенсии. И не с одной Любой — Олежка женился на своей однокурснице Ирочке, и у них родился Вадим. Любочка старше его на год. Она думает, что Вадим ее братик, и не понимает, почему они только летом живут с «братиком» вместе. Правда, иногда Олежка заезжает, чтобы взять девочку к себе на выходные. Там с обоими детьми тетешкается мать Ирочки, классическая бабка с пирогами и сказками. Но у «бабы Светы», жалуется Любочка, ей не дают мел, а дают шоколадные батончики, которые она привозит бабе Оле.

У нее глаза Вацлава. Огромные, внимательные, задумчивые глаза. В голосе иногда проскальзывают интонации Вацлава. В движениях она порывиста, как Вацлав. Галя часами может как завороженная смотреть на дочь, когда та играет с Мишей и Машей. Миша — это мишка, Маша — плюшевый жираф. Куклы не приживаются у Любочки, она раздаривает их подружкам во дворе, она вообще добрый ребенок, ничего не жалеет. Но на Мишу и Машу, спутников Галиного детства, никто не посягает, уж очень они оба старенькие, потертые — заслуженные игрушки СССР, говорит Галя, хотя этого самого СССР давно нет... Галя смотрит на дочь с чувством умопомрачительной нежности. Она не знала Вацлава ребенком. Может, это он любил в детстве мел? Может, он тоже раздаривал свои игрушки? Скорее всего, он в детстве очень был похож на Любаву...

Она не знала Вацлава ребенком и не узнает его стариком... И мертвым она его не успела запомнить... Иногда помимо ее воли в Гале вдруг возникает безумная мечта: от нее попросту скрыли, что Вацлав не погиб, он выжил, оправился от раны в тюремной больнице... Да, это от нее утаили, потому что никто не хотел, чтобы она связала свою жизнь с преступником. Он, Вацлав, сейчас в тюрьме, считает дни до освобождения, чтобы вновь вернуться к ней... И она ждет его, живет, окутанная сплошным облаком ожидания, за которым едва брезжит звезда неизбежной встречи...

Эта сумасшедшая надежда, описав круг, как оледеневшая птица падает на землю...

Какая бы жизнь ждала их обоих? Как можно ужиться с непредсказуемым существом, которое всем складом своей непонятной души отрицало саму жизнь, ее неспешный, аккуратный ход? Разве может она вообразить Вацлава в нормальном человеческом быту с завтраками, обедами, ужинами, стиркой, магазинами, прогулками, пеленками, просмотром вечерних телепередач под крик новорожденного младенца? Разве может представить его поступившим на службу, получающим зарплату, живущим по расписанию?

Нет, здесь тупик... Мирная жизнь, к которой стремилась Галя всем своим существом, органически была чужда Вацлаву. Мирная, тихая, уютная жизнь... Он разорвал бы ее как паутину и устремился на поиски своих воздушных замков, своей неведомой, для него одного предназначенной страны.

И Галя все равно осталась бы одна.

Только однажды она побывала в той квартире — чтобы собрать свои вещи.

Это произошло за полтора месяца до рождения Любавы.

Она знала, как трудно будет переступить порог дома, который остался полон не существованием Олега, а ее тоской, безумной любовью к Вацлаву.

Сначала Галя решила прихватить с собой сестру, но Варино сострадание могло только помешать ее встрече с прошлым.

Они поехали туда вместе с Верой.

Но когда вышли на той же остановке, от которой Галя в роковой для себя день пошла к дому через лес, она почувствовала, что этот путь ей не под силу. Ноги стали как ватные.

Они с Верой снова сели в автобус, чтобы выйти у самой высотки, в которой жила Галя.

Подошли к дому. Дверь подъезда поддалась со знакомым скрежетом. Поднялись наверх. Галя открыла ключом дверь.

Зажмурившись, вошла в дом и сразу стала снимать с вешалок свои платья, плащ, костюм... Вера аккуратно складывала одежду в чемодан.

Когда вещи были уложены, Галя вдруг сказала охрипшим, далеким голосом:

— Вера, выйди за дверь... позвони в звонок...

— Зачем?

— Выйди, позвони, — прошелестела Галя.

Тут Вера как будто поняла суть этой странной просьбы и резко качнула головой:

— И не подумаю. Пошли, Галина.

— Позвони, — в полный голос произнесла Галя. — Я должна еще раз услышать этот звук. Только не отрывай пальца от кнопки, пока я не скажу.

Вера вздохнула и подчинилась.

Звонок звенел, звенел, звенел...

Этот звук воскрешал в ее памяти обстановку одной из последних встреч с Вацлавом.

...Они тогда объяснялись с мужем... Олег стоял вот здесь, что-то говорил с исказившимся от муки лицом... Она что-то отвечала, не слыша собственного голоса... И вдруг — звонок! Как охапка мокрой после дождя сирени! Как низкий, предгрозовой полет птицы! Галя сразу поняла: Вацлав! Этот звук протянулся как канат над бездной! И она, не сознавая, что делает, уцепилась за него всем своим измученным существом... Этот звон на всю вселенную! Этот звон — как распахнутые объятия человеку, которого считаешь погибшим! Олег открыл ему дверь...

Галя подошла, распахнула дверь — и уставилась в пустоту.

Вера, набычившись, угрюмо жала на кнопку звонка.

— Хватит, — сказала Галя и зажала уши пальцами. — Хватит! Хватит...

...Через день, после того как они с Верой забрали из прежней квартиры вещи, по ее просьбе приехал Олег. К тому времени он уже знал обо всем, что случилось. Галя договорилась с ним оформить доверенность на его имя для размена квартиры.

Олег, как всегда, был на высоте.

Он принес торт, фрукты, Танины банки с компотами, цветы.

Ольга Петровна, увидев бывшего зятя, всплакнула, бросилась его обнимать. Галя приветствовала его слабой улыбкой.

— Беременность тебе здорово к лицу, — дружелюбно сказал Олег. — Только не худей, Галя, дальше некуда.

— Как твое здоровье? — сделав знак матери, чтобы она оставила их одних, спросила Галя.

— Вполне, вполне, — махнул рукой Олег. — Ты теперь видишь перед собой пенсионера.

— Ты всегда любил Верховье, — заметила Галя. — Человеку вроде тебя есть чем заняться на земле.

Олег не стал возражать.

Поговорили о том о сем: нет, токсикоза почти не было, да, Олежка учится нормально, завел подружку-однокурсницу, денег Гале, спасибо, хватает, декретных выдали достаточно на первое время, а за компоты спасибо, Таня делает их чудесно, Глебушка пристроил к своей даче второй этаж, выйдет на пенсию — вдвоем с Олегом будут выращивать овощи и фрукты...

— Олег, займись сам разменом квартиры, — сказала Галя наконец. — Я узнала, мы можем разменять ее на две хрущобы. Конечно, я могла бы остаться у мамы, могла бы разменять ее квартиру, но тут у Вари масса проблем...

— Не понимаю, зачем разменивать нашу квартиру, — пожал плечами Олег. — Она, конечно, твоя.

Галя покачала головой:

— Не мучай меня своим благородством. Твоему сыну еще пригодится отдельная жилплощадь.

— Мой сын — мужчина, — заметил Олег. — А мужчина должен сам заработать себе жилье.

— Но может, Таня думает иначе... — начала Галя, но Олег перебил ее:

— Нет, Таня думает точно так же. Квартира твоя. Я помогу тебе перебраться туда, как только захочешь.

Галя посмотрела на него долгим, признательным взглядом:

— Что ж, спасибо. Ты лучший человек в мире, я это всегда знала. Но в той квартире я не могу жить. Может, ты поможешь мне обменять ее? Я бы хотела жить в другом районе.

— Нет проблем, — согласился Олег.

Когда он уже собрался уходить, Галя тихо произнесла:

— Знаешь, я безумно благодарна тебе... Но самый большой подарок ты сделал бы мне, если бы сказал, что ты простил меня...

Олег обернулся в дверях:

— Считай, что этот подарок ты давно от меня получила. Во всех... неприятностях женщины мужчина должен всегда винить самого себя. Так что и ты меня прости...


...Врач-акушер после родов, которые были средней тяжести, сказал потом Гале, что на летучке они даже обсудили с коллегами ее мужественное поведение: с губ роженицы не слетело ни единого стона.

Из роддома Галю забирали мать, Варя и Олег.

Целый год Галя и Любочка прожили у Ольги Петровны, но как только Галя снова вышла на работу, она перебралась в свою новую квартиру.

И зажила теперь на два дома.

Перед командировкой отвозила дочку Ольге Петровне, а возвращаясь из полета, забирала ее.

Все Галины знакомые считали, что Шереметьево, о котором она когда-то страстно мечтала, пойдет ей на пользу — новые люди, новые страны, новые впечатления...

Но новая жизнь для Гали никак не начиналась.

Как ни любила Галя дочку, как ни радовалась работе, что-то в душе ее оставалось наглухо запертым для полнокровного ощущения жизни.

Некуда ей было улететь от тупой, ноющей боли, с которой она почти сроднилась. И ей казалось, этому не будет конца.

С прежними знакомыми она виделась редко.

Пару раз ее навещали Лиля и Рустам. Лиля по-прежнему выглядела замечательно — гладкая, ухоженная женщина, а Рустам похудел, сник, как будто его снедала какая-то тоска. Он не слушал болтовни своей жены, сидел возле Любочки, откровенно любуясь ею. Галя хотела спросить, почему они не заведут собственного ребенка, ведь оба уже не первой молодости, и Лиля как будто услышала ее мысли: