Саманта Джеймс - Любовь под луной

– Будь ты проклят! – выпалила она. – Почему ты не сказал, что ты цыган?! – Она с ненавистью выплюнула это слово. Андре вздрогнул, как от удара.

– Я не хотел лгать тебе, Эмили. И если никогда не говорил об этом, так только потому, что знал: если бы я сказал тебе, ты не захотела бы видеть меня. А этого я не мог перенести.

– Ты говорил о своей семье, – словно не слыша, продолжала она, – говорил, что не знаешь, надолго ли вы в наших местах... О Боже, неужели ты имел в виду... цыган?

– Да, это так, – гордо подняв голову, ровным голосом сказал он. – Они – моя семья, мои родители, потому что своих я потерял, когда был еще маленьким.

У нее вырвался неясный звук, слишком ясно давший ему понять, что она испытывает.

Андре коротко вздохнул. Конечно, Эмили права, и он хорошо это знал. Он должен был сказать ей. Но тогда он потерял бы ее. И это тоже было ясно. Но может быть, так было бы лучше... Вряд ли ему было бы больнее, чем сейчас. Яркая краска гнева залила его бронзовое от загара лицо.

– Думаешь, мне было легко? Да у меня не было ни минуты покоя. Каждый раз, видя тебя, я терзался... Мне было мучительно стыдно за свою ложь. А что я почувствовал, когда ты рассказала мне об отце... о том, что он был убит цыганом... Ты можешь себе это представить? Что мне было делать? Скажи, что? – В глазах его была мольба. – Скажи я тебе, кто я такой, я бы потерял тебя навсегда. Допустить этого я не мог!

– Ты думал только о себе! – рыдала Эмили. – А обо мне... обо мне ты подумал? Ты никогда не пытался представить, что будет со мной, если я когда-нибудь узнаю, кто ты?

– Ты права. Признаюсь, я думал только о себе. – Андре поднял на нее глаза. – А как же эта ночь? Неужели ты все забыла? Неужели то, что было, ничего для тебя не значит?

– Все изменилось! – яростно крикнула она. Ее голубые глаза заволокло слезами. – Я тебя не знаю! И знать не хочу!

– Но я тот, кого ты знала, – тихо проговорил он. – Подумай, Эмили, и ты сама поймешь. – И он снова протянул к ней руки.

Но Эмили брезгливо отшатнулась.

– Я знаю, кто ты такой – грязный вор! Такой же, как все цыгане! Я ненавижу тебя!

Он вздрогнул, словно Эмили ударила его. Руки Андре бессильно упали. Он сник. Пытаться переубедить ее бесполезно. Андре знал это с самого начала. Эмили никогда не передумает. Его взгляд с тоской впился в ее лицо, словно стараясь навеки запечатлеть в памяти дорогие черты.

– Прощай, принцесса, – еле слышно прошептал он.

Через мгновение дверь за ним захлопнулась. Андре ушел.

Она осталась стоять посреди комнаты. Ее била крупная дрожь. Эмили казалось, что она умирает. И тогда она увидела на полу, возле столика, розу, которую он ей принес.

Сдавленное рыдание вырвалось из груди Эмили. Подняв розу, она медленно поднесла ее к лицу и долго стояла, погрузившись в невеселые мысли и крепко сжимая в руках колючий стебель. Эмили очнулась, только когда кончик пальца окрасился яркой кровью. Сама того не заметив, она уколола палец шипом.

Но эта боль казалась такой ничтожной по сравнению с той, что терзала сейчас ее сердце!

Доминика разбудила веселая птичья трель. Одинокая пташка, устроившись на ветке возле окна, приветствовала наступающий день. Едва открыв глаза, он повернулся и посмотрел на подушку, на которой еще оставалась ямка от головы. Но Оливия уже исчезла.

При виде опустевшей половины постели Доминик едва сдержал вздох разочарования. Просунув руку под одеяло, он потрогал то место, где еще недавно лежала она. Простыни были теплыми, и на губах его появилась улыбка. Всю долгую ночь она прижималась к нему, рука Оливии покоилась у него на груди, лицо доверчиво уткнулось в ямку у основания шеи. Он вспомнил, как ее чуть влажное дыхание щекотало ему кожу, вспомнил сладостное прикосновение мягкой, упругой груди, и на душе у него потеплело.

Он вздохнул. Уже второй раз он был близок с Оливией и снова просыпался один. Представив, как чудесно было бы проснуться рядом с ней, такой теплой и мягкой, разбудить ее поцелуем, ласкать еще теплую со сна, трепещущую плоть и чувствовать, как его собственная с каждой минутой все твердеет и наливается силой, Доминик чуть не застонал. Как было бы здорово провести в постели весь день вдвоем! Они бы позавтракали в постели... а потом снова занялись бы любовью. А потом, может быть, даже приняли бы вместе ванну, размечтался Доминик.

Горячий, необузданный порыв фантазии... Однако он мечтал, что когда-нибудь все это станет явью. А сейчас... сейчас он почувствовал себя одиноким и брошенным.

И не то чтобы он винил Оливию. Он знал, почему она так поступила: можно представить, какая волна сплетен прокатилась бы по Стоунбриджу, если бы кто-нибудь из любопытных горничных проведал об их отношениях. Уголки губ Доминика опустились. Впереди его ждал долгий день. Еще несколько недель назад он решил навестить арендаторов, живших на самой окраине его земель. Если бы не это...

«И что бы я тогда сделал?» – спросил он себя. Вряд ли ему удалось бы держаться вдали от нее, и уж, во всяком случае, не весь день. Мучительно было делать вид, что они по-прежнему чужие друг другу... что между ними ничего нет. Особенно если руки Доминика сами собой тянулись к ней, и он каждую секунду мечтал о том, чтобы подхватить ее, прижать к себе, унести сюда, в свою спальню, и не выпускать отсюда как можно дольше... хоть целую жизнь.

Слишком поздно, кисло признался себе Доминик, теперь уже слишком поздно. Уговорив Оливию провести с ним ночь, он подверг страшной опасности ее доброе имя. Может быть, она была права и он в самом деле распутник? И однако он невольно вынужден был признать, что никогда еще страсть к женщине не владела им столь безраздельно. Он не мог думать ни о чем другом: мысли его то и дело возвращались к Оливии.

Взгляд его задержался на нефритово-зеленом платье. Накануне вечером они так и оставили его на полу. Ухода, Оливия подняла его и аккуратно повесила на стул. Господи, благоговейно подумал он, как же она была красива в нем! Как он мечтал, чтобы она согласилась его принять! Может быть, потом...

И тогда, поклялся он про себя, все будет совсем по-другому.

Тогда она станет его женой.

Когда в тот день, вернувшись после полудня домой, Оливия открыла дверь, шторы в гостиной были плотно задернуты. Она остановилась на пороге. Это показалось ей немного странным, но Оливия ничего не сказала. Однако сердце вдруг сжала неясная тревога. Может, Эмили плохо себя чувствует? Сбросив капор, она повесила его на крючок возле двери и окликнула:

– Эмили!

В ответ тишина.

Перепугавшись всерьез, Оливия помчалась наверх. Эмили, как обычно, сидела на кушетке, одной рукой прикрывая глаза.

– Эмили! Господи, как же ты напугала меня! Почему ты не отвечаешь?

– Я... я не слышала, как ты звала. – Эмили как-то неловко выпрямилась.

Оливия сразу поняла, что сестра кривит душой. Присев рядом, она взяла ее руку в свои и ласково сжала.

– Милая, – нежно прошептала она, – что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

– Все в порядке, – после долгого молчания вяло пробормотала Эмили.

Но прозвучало это так странно, что Оливия нахмурилась. Взгляд ее потемнел. Шторы на окнах были задернуты так плотно, что солнечный свет почти не проникал в окно, и в гостиной царил полумрак. Может быть, поэтому она не сразу заметила, что всегда ясные голубые глаза Эмили сейчас были обведены темными кругами и распухли.

– Эмили, да ты плакала! – Оливия пришла в ужас. – Милая, ну прости ради Бога! Прости, что я оставила тебя одну.

– Это не из-за тебя. – Сложив руки на коленях, Эмили уставилась на них неподвижным взглядом.

– А что тогда? – У Оливии от страха все внутри похолодело. Неясное чувство подсказывало ей, что случилась беда. Она пыталась отогнать тревогу, но все было напрасно. Все последние дни Эмили казалась такой беззаботной, Такой счастливой... а сейчас... Глядя на сестру, Оливия невольно вспомнила, какой она была в первые дни после того, как ослепла. И ей стало по-настоящему страшно. Тогда Эмили впала в оцепенение. Приходилось и просить, и кричать на сестру... Чего только она тогда не делала, чтобы заставить ее хотя бы встать с постели. И сейчас Эмили снова стала такой, как тогда. Произошло что-то ужасное... Оливия снова взяла ее безжизненную руку в свои и заставила сестру повернуться.

– Эмили, умоляю тебя, скажи, что случилось?

Эмили медленно подняла опущенную голову и посмотрела на сестру.

И вдруг Оливия заметила какую-то непонятную перемену: взгляд Эмили уже не был пустым и безжизненным... Она смотрела на нее, как будто...

Как будто она видела!

Сердце Оливии заколотилось так, что ей казалось: еще мгновение, и оно разорвется.

– Эмили... – Она с трудом узнала свой собственный голос. – Эмили, ты... ты видишь меня?

С дрожащими губами Эмили кивнула. Стиснув сестру в объятиях, Оливия смеялась и плакала одновременно.

– Ты снова видишь, – сквозь слезы повторяла она. – Господи, ты снова видишь!

Только немного успокоившись, она обратила внимание, что на лице самой Эмили не видно радости. Сестра тоже обняла ее, но как-то вяло, будто механически.

Слегка отодвинувшись, Оливия внимательно оглядела сестру, потом снова взяла ее за руку. Ладонь Эмили была холодна как лед, хотя день был довольно жарким. Что-то было не так. Лицо Эмили, всегда такое оживленное, словно съежилось и посерело.

– Эмили, я не понимаю... По-моему, ты должна прыгать от радости! Разве не об этом ты мечтала весь этот год, мечтала как о чуде?

Вдруг, к ее ужасу, глаза Эмили наполнились слезами.

– Я думала, это будет самый счастливый день в моей жизни, – горько всхлипнула она. – А вместо этого...

– Но... что все это значит? О чем ты, Эмили?

– Я совершила нечто ужасное, Оливия, – захлебываясь, проговорила Эмили. – Я... я влюбилась!

– Но что же в этом ужасного? Я тебя не понимаю... Это чудесно!