Саша Майская - Любовь по заданию редакции

Женька почти с нежностью взирала на Антонину Спиридоновну. Потрясающая девица! Джинсовая мини-юбка по-прежнему обтягивала крутые бедра, мощным ногам позавидовал бы любой конькобежец, из выреза цветастой блузки выпирал роскошный бюст, на котором покоилась толстенная пшеничная коса, и сияли искренней детской радостью громадные голубые Тонины глаза.

Женька вдруг отчетливо поняла, что если кто-нибудь из присутствующих недомерков посмеет сейчас засмеяться над этой простой и незатейливой деревенской красавицей, она сама лично от души вмажет тому паразиту по башке…

Впрочем, самоубийц так и не нашлось.

Четверть часа спустя Тоня и Женька сидели на скамейке в ближайшем к «Авокадо Клубу» дворе и Тоня торопливо рассказывала о последних событиях, перемежая рассказ приветами от общих знакомых и сообщениями о природных катаклизмах.

— …О-ой, а боязно-то как было! Мамка ажио кричать начала — ну, плакать, по-нашему-то. Не пущу, говорит, дитя — это меня — в город, ее там — ну, меня — беспременно снасильничают. Гриша тоже опасался, но Андрей Сергеич сказали, что сейчас криминала в Москве всяко меньше…

При этих словах местный криминал, затаившийся в тени домика на детской площадке, осторожно отполз в кусты, стараясь не звенеть стеклотарой. Женька мысленно отогнала от себя душераздирающие сцены возможной попытки изнасилования Антонины Спиридоновны чахлыми московскими хулиганами и робко спросила:

— А как… Андрей Сергеевич?

— А ниче! Оклемался. Как вы уехали, он слег. Дня три лежал, не меньше. Сам весь серый, а ногти на пальцах синие. Серега — ну вы Серегу-то знаете — говорит, сердечный недостаток у него случился. Но потом встал. Оклемался, молочком отпоился. Там у Коростылихи опорос начался, так пришлось подсобить. Андрей Сергеич с ней, правда, не разговаривает. Она ж, кошелка худая, на вас наговорила, быдто вы маненько… тогось!

— Да ну, ерунда.

— А он обиделся. Видать, крепко вы ему по сердцу пришлись. Жаль, телефона не оставили. Он бы вам наверняка позвонил. Я и то, сколько раз видала — он пойдет, пойдет по двору, трубку в руках держит, смотрит на нее, а лицо злое такое, хмурое. Мол, эх, не знаю номера Евгень Васильны, а то бы счас и позвонил… Убивался, в общем.

— Тоня, а как же вы в Москву, одна?

— Зачем одна? Я с Андрей Сергеичем и приехала! Мы уж завтра отбываем, потому в воскресенье наш гурт на прополку должен идти. А мне так захотелось на столицу посмотреть — ажио в грудях печет…

Криминальные кусты мечтательно вздохнули. Женька сидела, боясь пошевелиться. Андрей здесь…

— Тоня… а где же вы остановились?

— А туточки, недалеко. Гостиница «Волга». Я в семьсот четырнадцатом, а Андрей Сергеевич в семьсот шестнадцатом, рядышком. Это чтоб мне не страшно было, ночью-то. Шумно у вас тут, иной раз брякнет чего, я и зайдусь от страха — не теракт ли? А так — я ему в стенку стук, он мне — бряк, и на душе легчает…

Женька проводила Тоню до гостиницы и на прощание взяла с нее слово, что Андрею Сергеевичу та об их встрече рассказывать не будет. Чтобы не волновать.

Потом она поймала такси и поехала домой.

А дома творилось черт те что. Лесик с оскорбленным видом сидел на самом высоком шкафу и зализывал проплешины на боку. Клочья Лесиковой шерсти валялись на ковре, а круглая, как шарик, Матильда со склочным видом сосредоточенно бродила по комнате и занималась непонятным делом: волокла в одну кучу попадающиеся ей на глаза тряпки. Нечто вроде гнезда уже лежало под батареей, и именно туда Матильда и шарахнулась от вошедшей Женьки вместо того, чтобы броситься ей навстречу с приветственным лаем.

Потом она начала скулить и часто-часто дышать, на Женьку рычала и трогать себя не позволяла. С некоторым опозданием до Женьки дошло — Матильда собирается рожать!

Пометавшись по квартире без всякого смысла, Женька замерла посреди кухни и тяжелым взглядом уставилась на телефон. В комнате тихо плакала маленькая белая собачка. Женька недрогнувшей рукой нашла в справочнике гостиницу «Волга», дозвонилась с первого раза и попросила соединить ее с номером семьсот шестнадцатым. Потом накинула платок на трубку и стала ждать…

На всякий случай она еще и нос заткнула пальцами, так что голос он ее узнать не мог. Зато сама Женька при звуке голоса Андрея едва не свалилась со стула.

— Алло? Я слушаю вас.

— Господин Долгачев?

— Ну, в целом да.

— Вы простите меня ради бога за поздний звонок, но я горничная на вашем этаже, утром сменилась. У меня несчастье…

— В чем дело, вы не волнуйтесь только.

— Вообще-то не несчастье, а, наоборот, счастье, у меня собачка рожает, только я не знаю, что делать, она чего-то очень плачет, а ваша… ну, с кем вы вместе заселялись, сказала, что вы ветеринар, вот я и…

— Говорите адрес.

Женька продиктовала адрес и бросила трубку на рычажки. Потом пошла и села рядом с измученной Матильдой на пол. Стала ждать.

Андрей доехал за двадцать минут. Когда грохнула дверь лифта, у Женьки внутри что-то оборвалось, а еще напрочь исчез насморк, который благодаря Матильде за последние две недели вообще ее не отпускал.

Звонок в дверь. Негнущиеся ноги. В дверном проеме — он. Похудел, кажется…

В первый момент в черных глазах Андрея вспыхнуло бешенство, а потом из комнаты тоненько заскулила Матильда, и Андрей стремительно шагнул через порог.

В следующие два с половиной часа Женька только и делала, что кипятила воду, разводила фурацилин и марганцовку, беспрерывно мыла полы и безропотно кидалась исполнять все приказания доктора Долгачева. Матильда периодически начинала орать, Лесик переживал, а однажды слез со шкафа и пришел к гнезду. Лег у Матильды в головах — и заснул, паршивец. Женька хотела его шугануть, но Андрей тихо сказал:

— Не надо. Кошки чувствуют боль и умеют ее вытягивать. Он ей помогает. Смотри, она успокоилась.

А в три часа ночи Женькина маленькая семья увеличилась на четыре кудлатые головенки. Крошечные плюшевые сардельки — белая, черная, черно-белая и бело-черная — лежали в ряд у пуза измученной, но гордой мамаши и ритмично сосали молоко. Женька сидела рядом и ревела от счастья, Андрей мыл руки в ванной.

Потом он вышел обратно в гостиную и сказал сердито, почти грубо, глядя в стену:

— Семицветова, я тебя люблю. И я не могу без тебя жить. У меня каждую ночь болит сердце, и мой инфаркт будет на твоей совести. Возвращайся ко мне, пожалуйста. Вот. Все.

— Андрей, я ничего такого тогда…

— Я знаю. Я и тогда знал. Ты не могла желать мне зла. И хладнокровно использовать меня тоже не могла. Я это знал с самого первого раза. С той ночи. Просто… разозлился очень. И потом сердце заболело. Я виноват, Семицветова. Жень… я тебя люблю.

— А я без тебя не могу жить…

Женька улыбнулась и подошла ближе. Андрей молча осторожно накрыл ладонями ее маленькие груди, стал бережно ласкать сквозь футболку напряженные соски. Женька молча расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки… вторую… третью. Андрей торопливо содрал рубашку через голову и снова принялся ласкать ее грудь. Женька откинула назад голову, подалась к нему, закрыла глаза. Ее нижняя губа была прикушена, прерывистое дыхание вырывалось из груди с тихими блаженными стонами. Андрей почувствовал, как в глазах у него темнеет. Он едва сдерживался, чтобы не овладеть ею немедленно, но ведь все должно было быть не так, медленнее, нежнее…

Ее пальчики ухватились за пуговицу на брюках, расстегнули молнию, а потом Андрей едва не потерял рассудок от неожиданности — рука Женьки скользнула к нему в брюки, чудом держащиеся на бедрах. Зеленые глаза, потемневшие от страсти, открылись, и она с шутливым ужасом в голосе воскликнула:

— Ты всегда надеваешь костюм на голое тело, Долгачев?

Он вцепился в ее руку, ласкавшую сейчас самую чувствительную часть его тела, и прорычал:

— С тобой лучше не перегружать себя лишней одеждой, Семицветова. Можно не успеть снять ее…

Она рассмеялась и помогла злосчастным брюкам упасть на пол. После этого Андрей со вздохом облегчения привлек ее к себе, наслаждаясь ощущением этого великолепного тела, так тесно прижавшегося к его собственному, неистово лаская выгибающуюся спину и точеные бедра, то и дело скользя ладонью по груди, нежному животу, завиткам темных волос внизу…

Женька прерывисто вздохнула, чувствуя, как он усиливает натиск. Она сама не знала, что возбуждает ее сильнее — стремительные и обжигающие прикосновения, страстные поцелуи или ощущение его напряженной плоти, касающейся ее бедер и живота…

Они удрали в спальню, потому что оба стеснялись Матильды и Лесика, честное слово. А в спальне они медленно опустились на ковер, и алые отблески рекламы заплясали по белоснежной коже девушки. Женька со стоном выгнулась дугой в руках Андрея, обхватила его за шею руками, потянула его к себе, мечтая только об одном — почувствовать на себе тяжесть его сильного тела, ощутить тот миг, когда они станут едины, и получить от всего этого наивысшее наслаждение.

Андрей не заставил себя ждать. Он почти накрыл девушку своим телом, изо всех сил оттягивая тот момент, когда он больше не сможет сдерживаться. Женька казалась ему такой маленькой и хрупкой, что больше всего на свете он боялся причинить ей невольную боль. Несмотря на собственные муки, становившиеся все сильнее, он принялся ласкать Женьку еще настойчивее, пока она не начала извиваться в его руках, стонами моля о близости. Андрей медленно раздвинул ее бедра, ладонью ощущая влажный жар ее плоти…

А потом был смерч и вихрь, тьма и мириады новых солнц, сменившихся радугами и золотым дождем. Было ощущение полета, подъема на какую-то немыслимую вершину, где захватывает дух и останавливается сердце, но в этот момент ты слышишь стук другого сердца и понимаешь, что отныне ты совершенно бессмертен, ибо у тебя два тела, два сердца, два дыхания, и при этом ты — одно, ты един так, как не был никогда в жизни…