Карандашами я не пользуюсь, точилка была мне совершенно ни к чему, и я на свое несчастье подарила ее папе. Он, как бывший военный инженер, обожает хорошо заточенные карандаши.

Сей уникальный агрегат меня сгубил. С той поры папа прочно и навсегда утвердился во мнении, будто я торгую точилками. Раньше он, видимо, имел весьма туманное представление о роде моих занятий. Зато, получив от меня подарок, разом осознал глубину моего падения.

Теперь, когда его спрашивали, чем я занимаюсь, он со скорбным видом отвечал:

— Точилками торгует. А ведь училась на филолога! Институт с красным дипломом закончила! Работала по специальности. И вот результат!

— Отец, перестань меня позорить! — увещевала я. — При чем тут точилки!

— Плохие точилки! — перебивал он. — Халтура! Карандаш под неправильным углом затачивают.

— Папа, это сувенир!

— По-твоему, раз сувенир, значит, работать не должен? Зачем он тогда?

Была у тебя хорошая профессия. Старалась бы, стала бы настоящим ученым. Уважаемым человеком. А ты за легкими деньгами погналась. Ведь диссертация была готова. Защитила бы, получила кандидата наук. Совсем другое дело. А сейчас стыдоба одна.

То, что я — заместитель директора по маркетингу и рекламе, — для него пустой звук. Слово «маркетинг» ему непонятно, а слово «реклама» действует на моего родителя, как красная тряпка на быка. Он ее столько по телевизору насмотрелся, что теперь считает это явление главным врагом человечества. Я при нем вообще стараюсь о рекламе не упоминать.

Вот и живем мы с папой в двух разных измерениях. Он — в своем, которое зиждется на принципах и реалиях из прошлого. Все точки отсчета у него оттуда. А я живу здесь и сейчас. И как бы мы ни любили друг друга, нам порой крайне трудно договориться.

Мама моя умерла пятнадцать лет назад. Мы остались вдвоем, и папа привык опекать меня. Для него мне не сорок один и даже не двадцать пять, а лет эдак от силы пятнадцать. Он же сам — глава семьи. И это несмотря на то, что я уже давным-давно нас обоих обеспечиваю. Его пенсии нам не на многое бы хватило.

Тем не менее он у нас глава семьи и принимает все решения. Я по давно заведенной традиции отдаю ему всю зарплату. Поначалу она была маленькой, затем начала расти, однако родитель мой наших месячных расходов не увеличивал, фанатично экономя на любой мелочи и откладывая излишки на черный день. Папа сам тогда тоже еще работал.

Я получала одно повышение за другим, и нужно было соответствовать новому положению, однако с папой это не представлялось возможным. Мы по-прежнему жили в режиме жесточайшей экономии, практически согласно официально установленному государством прожиточному минимуму: пальто на семь лет; пара колготок на год, три пары трусов на два года и еще что-то в подобном духе.

— Зачем тебе новые туфли? — искренне удивлялся мой дорогой отец. — У тебя еще целы те в которых ты ходишь. Правда, зимние сапоги развалились. Пойдем покупать. Я тут присмотрел магазинчик на нашем рынке. Отечественные. Совсем недорого, и сноса им не будет. Подошва хорошая, устойчивая, толстая. Как раз для нашей зимы.

— Папа! Не могу я на работе в таких появиться! Меня уволят!

— А ты придешь, и сразу сними. Поменяй на туфли.

— Туфли уже тоже неприличные.

— Да я ведь тебе каблуки подкрасил и набойки новые сделал.

— Не могу я ходить в одних туфлях и в одной юбке! Пойми: я хоть и маленький, но начальник. Я зарплату хорошую получаю, в частности, для того, чтобы могла прилично одеваться и не портить имидж компании.

— Что ты им можешь портить? — искренне недоумевал он. — Аккуратная, чистая, строгая. Не то что нынешние финтифлюшки. — Он поморщился. — Глаза накрасят, коленки голые наружу. Срам один. Вот они-то как раз твой имидж и портят.

— Папа, тебе хочется, чтобы меня уволили? Мне, между прочим, уже намекнули. Пора, мол, гардероб сменить.

Только после этого папа, скрепя сердце, выделил мне необходимую сумму.

Баталии местного значения выматывали меня, и я приняла мужское решение: оставлять себе с каждой зарплаты заначку. И премии утаивала. С тех пор хоть в магазин стала ходить спокойно, не спрашивая разрешения у папы.

Конечно, он вскоре разгадал мой маневр, но вынужден был смириться.

Я перешла в международную фирму, где очень пригодились мое филологическое образование и знание двух языков. Получила второй диплом — экономический, а с ним новое повышение. Теперь моя заначка в несколько раз превышала сумму, которую я давала отцу на ведение хозяйства.

Я умоляла отца: не экономь ни на чем, давай жить в свое удовольствие. Некоторые вольности он действительно стал себе позволять, но в основном все осталось по-прежнему. И, как и раньше, папа сурово отчитывал меня, когда я поздно возвращалась домой.

III

День, когда я впервые подрулила к дому на новенькой «Тойоте», стал для моего отца настоящим потрясением. Растерянно описывая круги вокруг машины, он спрашивал:

— Не понимаю, ты ее купила? Зачем? В долги влезла? Но нам с тобой машина совершенно не нужна. Или тоже для этого… как его там… имиджа?

Я в сто двадцать первый раз принялась объяснять:

— И для имиджа, и для работы. И я на нее не истратила ни копейки. Машину приобрела фирма и предоставила мне ее в полное пользование. Понимаешь, они и бензин мне оплачивают, и сервис, и даже от угона она застрахована. Так что не волнуйся, ни в какие долги я не влезала.

Отец перестал кружить, остановился и повторил:

— Зачем?

— Что именно зачем?

— Зачем твоей фирме понадобилось дарить тебе машину? Они же тебе и так зарплату платят. Гораздо больше моей пенсии, между прочим.

Знал бы он, насколько больше!

— Папа, ты не понял. Это не подарок. Мне машину передали во временное пользование. Принадлежит она фирме, но пользоваться буду я. По должности мне машина положена. Ну, как бы тебе объяснить попонятней. Вот раньше на вашем заводе у директора была персональная машина. Моя машина примерно то же самое.

— Это ты хватила! — воскликнул он. — Директор завода! Это же заслуженный человек! И потом, у него персональная была с шофером и возила только по делам. А ты мало того, что сама рулишь, так еще во дворе ее держать будешь, как собственную, и круглые сутки теперь кататься будешь.

— Правильно. Пользоваться я буду как собственной. Но только пока на этой фирме работаю и состою не ниже данной конкретной должности. В этом смысле она как персональная. С работы ушла — лишилась ее. Теперь понял?

— Вроде бы, — обескураженно пробормотал отец. — Но вес равно мне неясно, зачем для торговли точилками нужна машина. Не выдержав, я проорала:

— Забью весь багажник точилками и поеду на рынок торговать!

Папа печально махнул рукой и побрел к подъезду.

Я кинулась за ним следом:

— Слушай, ты бы порадовался. Ведь как удобно: теперь можем с тобой и за продуктами куда угодно съездить. Затоваримся сразу на неделю, и тебе не придется таскать тяжелое.

— На казенной машине? — спросил он с таким негодованием, словно я собиралась совершить тяжелейшее преступление.

— Папа, она не настолько казенная. Мне разрешено на ней ездить по личным нуждам. Это тоже часть моего имиджа.

— Имидж, имидж. Напридумали слов. Куда все катится…

Он вдруг окинул меня исполненным подозрительности взглядом.

— Кстати, когда ты водить научилась?

— Да вот за зиму и… курсы мне фирма оплатила.

Училась я водить тайком от него. Папа всегда был против того, чтобы женщина садилась за руль. Мол, им там не место. Сочетание женщины с техникой представлялось ему крайне опасным и нежелательным.

— Ну, ну…

— Папа, давай я лучше тебя прокачу.

Он нехотя, но сдался. Сел рядом со мной, аккуратно пристегнулся ремнем и замер, весь белый от напряжения.

Боится, поняла я.

— Папа, я хорошо вожу. Даже Алькин Юрик признает.

— Ну-ну, — недоверчиво повел головой он.

Мы описали кружок по кварталу. Папа весь взмок и то и дело вытирал лицо носовым платком.

— А в воскресенье поедем на твой любимый рынок, — пообещала я.

— Там видно будет, — деревянным голосом отозвался он и, отстегнувшись, вылез.

Позже я убедилась, что сделала правильный ход. Ежевоскресные поездки на рынок примиряли моего родителя с подозрительно появившимся автомобилем. Вероятно, он даже подумал, что и «торговля точилками» приносит определенную пользу.

На следующий день после моего нерадостного визита к Альбине и сурового выговора, полученного от отца по поводу позднего возвращения домой, я ехала на своей «Тойоте» встречаться со сценаристом телесериала, в котором наша фирма размещала рекламу своей продукции.

Один печальный опыт сотрудничества с этой телекомпанией мы уже имели. Я предлагала вообще отказаться от подобного вида рекламы. Однако начальство уперлось. Мол, будем считать, что первый блин вышел комом, и попытаемся еще раз.

Хорош блин! Герои телесериала все двадцать серий упорно, много и дружно, как один, писали нашими гелевыми ручками. От влюбленной девушки до милиционера, составляющего протокол! Мы подсчитали: наши ручки фигурировали на экране целых четыре часа! Догадаться, однако, что они именно наши не в силах был даже эксперт. Ни разу наш логотип не профигурировал! Ручки снимали лишь издали. За что мы, спрашивается, платили деньги?

Факт работы с нашим товаром, формально, налицо. Только где же реклама? Прошлый раз заказ оформляла и отслеживала моя подчиненная. Теперь я сочла за лучшее взять дело в свои руки. Меня уж не проведут. Надо будет, и на съемки поеду!

Впрочем, пока мне предстояла предварительная встреча со сценаристом. Насколько я поняла из телефонного разговора, в настоящий момент сценария еще не было, один синопсис, то есть краткое и чрезвычайно общее содержание странички на две. Я решила обговорить наши требования именно на сей стадии — чтобы сценарист писал, держа в голове нашу продукцию, а не впихивал ее в последний момент в готовую событийную канву, как придется.