Если вы думаете, что я столь подробно разглядывала присутствующих на похоронах, чтобы украсить их описанием свой роман, то очень ошибаетесь. Я так боялась посмотреть на Георгия и Бо, лежавшего в гробу, что всячески оттягивала этот момент. В конце концов все же пришлось перевести взгляд на Далматова-старшего. И так поджарый и худощавый, он похудел еще сильнее. Знакомая черная куртка некрасиво болталась на его торсе колокольцем. Лицо было черно. Он не замечал никого и ничего, потому что смотрел только на тело младшего брата. Пришлось посмотреть и мне. Бо был красив и в гробу, только неестественно бледен. На лице застыло удивленное выражение, словно он никак не мог понять, зачем его заставляют недвижимо лежать под дождем в узком неудобном ящике. И если б его не упросили так полежать для дела, он давно встал бы и поехал в мастерскую вместе с Вадькой и, возможно, примитивистом Сидоровым, который вмиг утешился бы.

Среди присутствующих я заметила и Злату. Она тоже была очень бледна. Мне показалось, что даже болезненно. Потом сообразила: на ней просто нет яркой цикламеновой помады, светлые волосы убраны под черный вязаный берет, а вместо освежавшего лицо шарфика цвета осенних листьев на шее навязано тоже что-то темное. Устремив неподвижный взгляд на Богдана, она стояла отдельно и от Георгия, и от Марины, словно не знакомая с ними. Что было на уме этой женщины: сожалела ли она о младшем Далматове, скорбела ли или пришла на похороны из чувства долга, я понять не могла.

Я с трудом сдерживала слезы. Дать им волю было нельзя, потому что никто, если не считать примитивиста Сидорова, больше не плакал. Кто я такая, чтобы позволить себе лить слезы по Богдану: ни родственница, ни подруга. Он хотел на мне жениться. А хотел ли? Или это тоже было игрой? Как ни крути, все люди, которых я сделала персонажами своего романа, оказались в масках. Они играли определенные роли ради собственной выгоды. А в чем моя выгода? Да все в том же романе… пропади он пропадом!

На поминки, которые проходили в мастерской Бо и Вадима, я тоже поехала. Разумеется, меня никто не звал, но я чувствовала свою причастность ко всей этой истории и даже какую-то вину, хотя никак не могла сформулировать, в чем она состоит.

Против меня сидел Георгий. Он не поднимал глаз от своей тарелки, а потому меня не замечал. Злата расположилась на другом краю длинного дощатого стола, ради поминок покрытого куском синей ткани, на которой красиво смотрелись белые тарелки. Все же художники остаются художниками во всем, даже когда собирают поминальный стол. Злата очутилась на одной стороне со мной, а потому я лишь изредка видела ее светлые кудряшки, когда она наклонялась к еде.

Марина сидела по правую руку от меня. Я поначалу и не заметила, что за столом мы оказались с ней рядом. Долгое время, поглощенная своими думами, она меня тоже не видела. Потом, попросив передать ей хлеба, вскинула глаза и еле слышно проговорила:

– А вы что тут делаете?

– Чай, не чужая… – буркнула я.

– Да вы что о себе вообразили… что подумали…

Чувствовалось: женщина захлебывается возмущением, но старается сдержаться, чтобы не привлечь к нам ненужного внимания. Я решила не отвечать ей. Перед смертью Бо ее возмущение так ничтожно, что им вполне можно пренебречь. Когда же поминающие изрядно выпили и загомонили разом о том, что не имело никакого отношения к Бо, Марина шепнула мне:

– Пошли покурим.

Я находилась в том периоде, когда не курила, и надеялась, что он продлится всю оставшуюся жизнь. Как я писала ранее, сигарета была для меня, иногда вылезающей из одеяльного кокона и вырывающейся из-под бдительного ока мужа, лишь символом свободы. Теперь я оказалась настолько свободна, что никакие символы уже не требовались. Но я все равно пошла с Мариной. Может, чего расскажет. Все же мне было очень не по себе от того, что такой молодой человек, как Бо, вдруг скоропостижно скончался от сердечного приступа. Злата зародила во мне сомнение в том, что смерть произошла именно в результате болезни, которая незаметно от самого Богдана проделала большую разрушительную работу в его организме и ударила исподтишка.

Марина привела меня в странное помещение, сродни чердачному. Я думала, что выше мастерской с ее огромными, уходящими прямо в небо окнами уже ничего нет. Оказалось, есть. Мы не стали проходить в глубину этого темного чердака, захламленного всякой пыльной дрянью. Кучи хлама скудно освещались косыми лучами, идущими от маленьких окошек, забранных густой решеткой. Марина привалилась спиной к некоему подобию кирпичной колонны и вынула пачку сигарет. Моих любимых в момент празднования свободы, ментоловых. Я вытащила сигарету. В конце концов, я теперь свободна от обещания, данного Богдану. Мне теперь не надо ему врать или огорчать его сообщением о том, что наше бракосочетание не состоится. Впрочем, может, он и не огорчился бы… Все так переплелось и запуталось…

Марина выдохнула в мою сторону струю дыма и повторила свой первый вопрос:

– Так все-таки что же вы тут делаете?

Я запустила в нее не менее крутую дымовуху и, подождав, когда женщина, не ожидавшая этого, откашляется, ответила:

– Поминаю Бо, как и все.

– Я же сказала, что обстоятельства изменились, и в ваших услугах никто не нуждается. Вы хотите денег?

– Ага! И сапфиров побольше!

Марина опять подавилась дымом и, в очередной раз откашлявшись, спросила уже без прежних давящих интонаций:

– И все же, что вам здесь нужно?

– Я действительно поминаю Бо. Но если у вас есть какие-нибудь соображения по поводу причины его безвременного ухода из жизни, то я вас с большим вниманием выслушаю.

– Какие еще соображения? – с подозрением уставилась на меня Марина.

– Любые. Вы же не можете не согласиться с тем, что смерть молодого, полного сил человека от сердечного приступа очень странна.

– Такое вообще-то бывает…

– Наверно. Но вот Злата считает, что Бо убил его старший брат.

– Какая чушь! – выкрикнула Марина. Потом она с еще большим подозрением уставилась на меня, забыв затягиваться, и сигарета в ее пальцах сама собой потихоньку начала превращаться в пепел. Женщина сузила глаза до чуть поблескивающих щелочек и спросила: – А что за дела у вас со Златой?

– А дела такие, что вы, Марина, можете не получить даже половинной цены вожделенной шпаги и не отомстить, таким образом, мужу!

– Половинной… – прошептала женщина, а затем довольно громко вскрикнула: – Что вы имеете в виду? Какая шпага? Откуда вы знаете о ней?

Я немножко поразмышляла о том, что могу открыть Марине. Получалось, что почти все.

– Я предполагаю, что вы все же хотите каким-то обманным путем предъявить дитя, которое родит Злата, в качестве ребенка Бо, и таким образом получить шпагу. Возможно, вы надеетесь ее продать и разделить деньги пополам с подругой.

– С чего вы… – начала потрясенная женщина, но я ее перебила:

– Дайте договорить. Я не знаю, возможно ли такое по завещанию. Я не юрист, не нотариус. Но даже если вы купите у другой вашей подруги, которая работает в ЗАГСе, фальшивое свидетельство о браке Богдана со Златой, оформленное задним числом, после чего Злата сможет получить шпагу как жена… то есть… вдова… имейте в виду, она не захочет этого делать. У нее совсем другие планы.

– Вы-то откуда знаете, какие у нее планы? – змеей прошипела Марина.

– Злата сообщила мне о них лично. Ребенок у нее от Георгия, и она собирается его этим обрадовать. А может быть, уже обрадовала. Я не знаю. Смерть Бо все спутала.

– Послушайте, Настя… кажется, так вас зовут… – произнесла Марина, смотря на меня уже с настоящим страхом. – …Я не знаю, чего вы хотите… Раз уж начали, договаривайте. Что-то мне не по себе…

– Не поверите, но больше всего на свете я хотела бы… вашего мужа…

При последних моих словах у женщины, стоящей напротив, вырвалось из горла голубиное бульканье. Похоже, она ожидала чего угодно, только не этого. Из звуков, ею рождаемых, слова никак не получались, а потому я смогла продолжить:

– Да, так вышло, что в результате задуманных нами, – я ткнула пальцем сначала в грудь Марины, потом – в собственную, – …мероприятий против Георгия… он мне понравился… Нет, вру, а сейчас, пожалуй, не стоит… В общем, он мне не просто понравился… Думаю, что я влюбилась… сильно… И, представьте, он ответил на мое чувство… То есть было наоборот: сначала он, а потом… я… Впрочем, последовательность не имеет никакого значения… Так вот, меня пугает, что Злата сейчас за поминальным столом держится индифферентно к Георгию.

– Ничего не понимаю… Объясните же, наконец, как с вами связана Злата? – взмолилась жена Георгия.

– А она приходила ко мне требовать, чтобы я оставила вашего мужа в покое!

– Требовать?

– Представьте себе! Злата говорила, что Георгий очень хочет получить наследство, а если я не уберусь с его поля зрения, он его не получит. В ней ведь его дитя, в котором все дело!

– И что?

– Я и сама не знаю что. Сказала же: не нравится, что она сейчас не сидит рядом с Георгием и не вытирает ему слезы!

– По-прежнему ничего не понимаю… Если у вас что-то… с Георгием… то вы должны бы радоваться этому.

– Не могу. Мне кажется, что ваш муж…

– Бывший муж! – резко поправила меня Марина.

– То есть вы уже развелись? – спросила я, несколько неподходяще для ситуации обрадовавшись.

– Да… Но мы отклонились от темы. Почему вы не радуетесь?

– Мне кажется, у Златы с Георгием что-то получилось не так, как ей хотелось. И теперь она обвиняет его в смерти Бо. У Георгия ведь и правда был мотив. Как бы ваша подруга не отправилась со своими домыслами в милицию.

– А что она с этого будет иметь? – задумчиво проговорила Марина. По вновь сузившимся глазам я поняла, что мысль ее уже заработала в нужном направлении.

– Может, все ту же шпагу. Ваш бывший муж сядет за убийство, а она родит наследника. Генетическая экспертиза подтвердит, что ребенок имеет полное право носить фамилию Далматов, а отец Георгия и Бо приходится ему дедом. Кстати, откуда вам стало известно о наследстве? Я знаю, что Георгий вам ничего о нем не говорил, поскольку за шпагу не собирался выручать деньги, которые могли бы стать бо-о-ольшим подспорьем в хозяйстве. Он просто присоединил бы ее к своей коллекции.