Элли покопалась в бутербродах, завернутых в полиэтиленовую пленку, не нашла ничего себе по вкусу и с недовольным лицом остановила свой выбор на сандвиче с яйцом и кресс-салатом. Протянув продавцу двадцатифунтовую банкноту, она дожидалась сдачи, упрямо не сходя с места и загораживая прилавок всей очереди, которая бубнила и ерзала у нее за спиной. Сегодня Элли была более сварливой, чем обычно, из-за предменструального синдрома. Им же объяснялась и ее тяга к сладкому: именно поэтому она сегодня утром, будучи у Кейт, затолкала в себя два пончика и плюшку.

Как заметила Элли, многие женщины (взять, к примеру, Кейт) были убеждены, что в эту пору месяца с ними что-то серьезно не в порядке. Они покупались на доводы мужской пропаганды, всегда во всем обвинявшей их, которая утверждала, что их гнев и горечь были иррациональны и вызваны исключительно гормонами. Эти женщины даже извинялись за свое поведение, пристыженные и удивленные своей склонностью к буйству.

Однако Элли совершенно иначе смотрела на приближающиеся месячные. Большую часть лунного месяца мир окутывала все смягчающая и все преображающая дымка. Но через каждые двадцать восемь суток наступали два-три дня, когда эта дымка исчезала и можно было увидеть все в истинном свете. Разумеется, Элли возмущалась открывающейся ее взору несправедливостью.

Она читала, что предменструальная депрессия была болезнью потери. Потери интереса, энтузиазма, энергии, адекватности, концентрации, самоконтроля… Но для нее это означало лишь потерю иллюзии и потерю заторможенности. И разве удивительно, что половина всех попыток самоубийства женщин были совершены непосредственно перед месячными? Или что для этой фазы характерны раздражительность и агрессивность? И было это не следствием некоей судороги в организме, как было общепринято считать, а реакцией на грубую реальность, осознанную на краткое время, но остро.

А вот Элли радовалась наступлению менструации, оживлявшей ее. Она рассматривала это как большое событие и не считала неуместным похвастаться им перед окружающими. Никогда не ощущала она себя более женственной, более сильной, более энергичной, чем когда доставала упаковку тампонов. Регулярность ее цикла была источником гордости для Элли. «По мне можно проверять часы», — любила она говорить Джуин.

Свои же часы она предпочитала проверять по телефонной службе точного времени и терпеть не могла, когда часы отставали или спешили хотя бы на секунду. Известная своей непунктуальностью, Элли тщательнейшим образом отмеряла свои опоздания. Сейчас она набрала номер службы точного времени из чистой зловредности, ради удовольствия потратить деньги компании. Автоответчик сообщил ей, что служба спонсируется производителем часов «Аккурист» (сюрреалистичная концепция: что станет со временем без субсидий?) и что времени было тринадцать часов тридцать шесть минут сорок секунд. Бип-бип-бип.

Можно было бы слетать в паб или в винный бар, чтобы немного взбодриться. В этот час Элли наверняка встретит там несколько завсегдатаев. Однако еще одним симптомом приближающейся менструации было быстрое опьянение: алкоголь сразу ударял в голову, вместо того чтобы разойтись по телу хорошим настроением.

В другое время Элли не остановили бы подобные соображения. Наиболее боевые из старожилов «Глоуба» до сих пор любили вспоминать о том, как мисс Шарп стояла, покачиваясь на столике в одной из таверн на Флит-стрит, размахивала пустой бутылью из-под вина и громко вопрошала: «А не воспользоваться ли нам тем, что осталось?» Но сегодня Элли требовалась ясная голова, потому что ей надо было решить важные задачи. Поговорить с серьезными людьми. Разделаться с врагами.

Если откинуться на спинку кресла и оглянуться, то можно было охватить взглядом все пространство офиса, разделенного перегородками на рабочие места. Сидящие на зарплате мученики горбились перед дисплеями в беспощадном свете флуоресцентных ламп. В дальнем конце располагались двери, за которыми целыми днями распоряжались руководители.

Минут шестьдесят назад одна из них открылась, выпустив Гаса Маклина. Элли, плохо видящая даже в контактных линзах, тем не менее разглядела, как бежевая рука поднялась к бежевому лицу, и узнала характерную сутулость Маклина, когда тот, наклонив голову, направился к лифту.

Владелец «Глоуба» недавно обрел второе рождение. Он чудесным образом умудрился найти Бога, хотя по-прежнему не покладая рук служил Мамону[62]. Сотрудники газеты практически не видели его и считали трудоголиком и педантом. Был Гас Маклин суперсознательным или нет, неизвестно, но, будучи лицом, приближенным к владельцу, он отлично умел таковым казаться. И поэтому часовой перерыв на обед длился ровно час.

Когда ровно в один час сорок пять минут, как Элли и предсказывала, Гас Маклин вернулся с обеда, она торжествующе провозгласила:

— Точно в цель!

— Наш Гас прямо из кожи вон лезет, — заметил Алан Риджуэй, проследив за ястребиным взором Элли. Алан был высоким сутулым мужчиной, отвечающим за юмористическую колонку. Постоянные потуги быть смешным по работе истощили его остроумие, и поэтому в жизни он был очень печальным человеком.

— Ага. Говорят, он встает с рассветом[63], — сказала Элли и разразилась демоническим смехом, непонятным для окружающих. Затем она схватила со стола свой сандвич, вскочила с кресла и зашагала к кабинету Маклина еще более вихляющей походкой, чем обычно, — так, что ее ослепительные волосы прыгали по плечам. Подойдя к двери, она постучалась, но вошла, не дожидаясь ответа.

— У меня есть для тебя отличная идея, — объявила она, многозначительно положив руку на спинку стула.

— А, да, — торопливо произнес он, чтобы она не опередила его, — присаживайся. Боюсь, я смогу уделить тебе не более двух минут. — Гас говорил с плохо скрываемой недоброжелательностью. Элли давалось понять, что даже налетчик встретил бы здесь более теплый прием.

— Двух минут хватит. Нам нужно лондонское приложение. Я слышала, что «Монитор» вот-вот запустит свое. Если мы не будем медлить и опередим их, то сможем удержать свои позиции.

— В самом деле? — Маклин прижал согнутый палец к ноздре и уставился на Элли совсем уж неприязненно. Больше всего ему не понравилось это «мы», поскольку в нем содержалось предположение, что Элли все еще была жизненно важной деталью механизма газеты, что для нее еще не стала очевидной неизбежность ее скорого ухода. — Такая возможность, разумеется, уже обсуждалась руководством, — поведал он ей.

— Обсуждалась?

— Несомненно.

— И что слышно? Мы займемся этим?

— К сожалению, на данном этапе эта информация является конфиденциальной.

— Я так и думала. — Элли положила ногу на ногу, устраиваясь поудобнее, и принялась покачивать сдвинутой на носок туфлей. Затем она развернула свой сандвич, отчего кабинет наполнился зловонием несвежего яйца. — Фу-у! Вряд ли это съедобно, как ты считаешь? Внезапно я лишилась обеда. Конечно, душа и тело должны находиться в гармонии, но всему есть предел. — И Элли бросила пахучий бутерброд в корзину для мусора, в душе пожалев, что ранее не догадалась купить сыра бри — этот мощный источник запаха грязных носков.

— Есть еще какие-нибудь вопросы? — спросил Маклин с едва сдерживаемой яростью.

— Пожалуй, нет. — Элли изобразила смущение. — Ах, вообще-то есть, — призналась она в порыве доверительности. — Это насчет Дон Покок.

Неправильно интерпретировав намерения Элли, Маклин подумал: «Вот оно!» Он возрадовался: «Она дает слабину!» Наклонившись к ней, сцепив руки, он с упованием ожидал, что Элли станет делиться с ним недовольством по поводу своего положения в газете («Увольняйся, ты, корова», — вертелось у него на языке) и в приливе великодушия ввиду скорой победы мысленно решил положить в конверт пятерку, когда сотрудники будут скидываться на подарок Элли в связи с ее уходом. Ну, может не пятерку, но по крайней мере фунт или два.

— Выкладывай, — сказал он Элли.

— Она такая перспективная, ты не находишь?

— Да, да, мы возлагаем на нее большие надежды.

— И такая молодая. Когда она дорастет до наших лет, она, может, будет писать не хуже меня. А если и нет… Хотя, конечно, к тому времени, когда она дорастет до наших лет, мы тоже будем уже в другом возрасте. Нам будет по шестьдесят. Подумать только! Однако я отвлеклась.

— Ну так вернись к теме, пожалуйста, — проговорил Маклин сквозь сжатые зубы.

— Ну-у… это несколько неудобно. Мы можем поговорить как друзья, Гас? Можно, я буду называть тебя Га-сом, Гас?

Он открыл рот, чтобы сказать «нет», она не может называть его Гасом, да так и не закрыл его, когда Элли продолжила с дьявольской беспощадностью:

— Этот ваш романчик. Мы все так беспокоимся (мы — в смысле девчонки), что для бедной Дон он закончится слезами. Потому что в эмоциональном плане она совсем еще ребенок. И насколько мне известно, она очень надеется, что ты оставишь жену. Нет-нет, Гас, выслушай меня. — Элли выставила перед собой руки. — Она рассказала нам, что ты собираешься расстаться с Кэролайн. Но мы-то понимаем, как болезненно все это будет. И ведь есть еще и владелец газеты, с его довольно строгими взглядами на р-а-з-в-о-д. Всякие там заповеди типа «Не прелюбодействуй» и тому подобное. Тебе надо думать о своем положении в «Глоубе». Да, ты, конечно, можешь сказать, чтобы я занималась своими делами, чтобы не совала нос куда не надо и что меня это все не касается, но…

— Ку-ку! — В дверь кокетливо заглянула глупо улыбающаяся светловолосая голова Пэтти Хендерсон.

— Не сейчас, — рявкнул Гас Маклин, отмахиваясь от нее. — Убирайся. — Боже милостивый, думал он, это заведение кишит гарпиями. У него было ощущение, что он спит и ему снится кошмар. Невероятно, но похоже, что эта Дон, эта болтливая девка… Оказывается, ей не хватило ума держать язык за зубами, и она все разболтала. И кому! Элли Шарп! — Кому еще мисс Хэнкок, э-э, доверилась? — спросил он, промокнув носовым платком опустившиеся уголки рта.