— Ну, что ты надулась, как мышь на крупу? — спокойно прокомментировала ей Элли. — И не надо так пялиться на меня, а то вдруг глаза выпадут.

— Перестань, ради бога!

— Мне просто показалось, что ты какая-то усталая. Заезженная, понимаешь? Тебе нужен отпуск.

— Позволь тебе напомнить, я только что из отпуска. На Троицу мы с Алексом ездили в Бретань. Я посылала тебе открытку. С птичьим заповедником в Кап-Сизуне. Или с девушкой в национальном костюме.

— А, точно. — Элли вспомнила, что тогда сочла это довольно странным, чтобы двадцатидвухлетний парень ездил отдыхать с мамочкой. Только памятуя об исключительной самобытности Алекса, Элли не стала презирать его за это. — К тому же, — добавила она, — ты седеешь.

Кейт резко села на стул и схватилась за край стола, пытаясь физически удержать себя от того, чтобы не помчаться к зеркалу проверять эти ужасные слова.

— Может, ты тоже седеешь, — выпалила она. — Кто знает, может, ты вообще вся седая под этой… пергидрольной мочалкой. Может, ты вся белая.

— Может, — невозмутимо допустила такую возможность Элли, — кто знает. И самое замечательное в этом то, что никто не знает. Я вот не знаю, так почему меня это должно волновать? И опять мы вернулись к нашему доброму старому неведению и, соответственно, блаженству.

— А я говорила тебе, что не верю в эту идею.

— Да, ты в нее не веришь. Дело в том, Кейт, что тебе идет быть старой. Такие женщины бывают. У тебя очень английское лицо. Пусть оно не отличается особой красотой, зато в нем есть характер, что, согласись, куда более долговечно.

— Должна сказать… — начала Кейт. Но оказалось, что она уже ничего не должна, потому что в этот момент в дверях появился Алекс, и, оборачиваясь, радостно улыбаясь ему, она отбросила незаконченную мысль, отбросила недосказанную фразу и весь разговор.

— Я переезжаю в гостевую комнату. Прибрал там немного, — доложил он, пополняя свалку на комоде набитой окурками пепельницей и двумя кружками с засохшей кофейной гущей. — Ага, мои носки! А я никак не мог их найти.

— Они не парные, — предупредила его Кейт.

— У меня в шкафу есть два точно таких же непарных носка.

— Какое совпадение.

— Мне страшно повезло!

— Эй, красавчик, — позвала Элли, встревая в их шутливый диалог. — Подойди-ка сюда, большой мальчик, и поцелуй тетю Элли.

С шаловливой усмешкой Алекс послушно подошел к ней и нагнулся, чтобы чмокнуть ее в щеку, но она схватила его за шею и подвергла глубокому, влажному, сексуальному целованию. Наконец отпустив его, она принялась за уговоры:

— Послушай, будь другом, сойдись с моей Джуин. Ей не терпится трахнуться поскорее — узнать, что это такое, а мне так хочется, чтобы у нее все получилось. Ну, там, первый раз и все такое. Чтобы у нее был хороший старт. К тому же она запала на тебя, я-то вижу, все признаки налицо.

Какое бесстыдство! Какая невероятная развязность! От негодования у Кейт перехватило дыхание. Как она может так разговаривать с ее Алексом! И говорить такое про Джуин — бедняжка умерла бы от стыда, если бы узнала!

Однако Алекс, без малейшего намека на замешательство, очень вежливо ответил (правда, потрясенная Кейт уловила не больше половины) в том смысле, что Джуин — очаровательная девушка, но что пусть она поступает как сама считает нужным.

— И ведь ей всего шестнадцать. Куда торопиться?

— Куда торопиться? — закатила глаза Элли. — Он спрашивает, куда торопиться. Да мы в твоем возрасте уже были спецами в этом деле.

— Ах, Элли, — вздохнул Алекс с притворным сожалением, — времена меняются.

Все-таки до чего же он обаятелен, сколько в нем внутреннего такта. Откуда в нем это? «Ну, уж точно не от Дэвида», — с отвращением вспомнила бывшего мужа Кейт (такое случалось нечасто; в целом она не могла испытывать чрезмерной неприязни к человеку, который сделал ей самый главный подарок в ее жизни). Но и не от нее, потому что она в этом смысле была абсолютно неуклюжа: то слова вымолвить не может, то вдруг сболтнет что-нибудь лишнее; она не могла точно выразить то, что имела в виду, и говорила то, чего говорить не собиралась.

У нее внутри все сжималось от счастья, когда она смотрела, как он идет из кухни в сад. Не спуская глаз с его удаляющейся спины, она поднесла свой стакан к губам, наклонила, промахнулась и вся облилась шампанским.


Алекс Гарви уселся на заднем крыльце, прислонился спиной к стене, цепляясь футболкой за кирпичи, и ухмыльнулся при мысли о том, как, избавившись наконец от своих сумасшедших гостей, они с Кейт будут вспоминать о них и покатываться со смеху. Подтянув к себе колени, он прищурился и стал рассматривать вымощенный плитками квадрат, где суетились черные муравьи, трудноразличимые, как мелкий шрифт — кошмар дислексика.

В нескольких футах от него раздался плеск: из сливной трубы вырвался мыльный поток, сигнализируя о том, что Наоми наконец вышла из ванной. Значит, дела идут.

Он вдохнул аромат теплой воды, в которой недавно лежала Наоми; это был запах женщины — квинтэссенция женственности — интимный, как телесные флюиды, одновременно знакомый и бесконечно чужой. И что-то потаенное шевельнулось в нем.

В памяти всплыла картина, будто отраженная в елочной игрушке, она мерцала искрами и переливалась. На переднем плане наплывали, искажаясь, лица. Звуки гулким эхом разбегались по коридору лет.

Он видит Наоми и Кейт. Они ведут его за собой по косметическому отделу какого-то универмага. Пакеты, сумочки, подолы курток задевают его по лицу. «…Последний автобус», — раздается сверху чье-то грозное предостережение (ему кажется, что это объявление о скором конце света).

Он видит — но смутно, будто сквозь катаракту глаз памяти, — как Наоми останавливается у прилавка, берет флакончик духов, наносит каплю на запястье…

Огни кружатся все быстрее. Голоса грохочут. И вот он сидит на ступеньках, ведущих в продуктовый зал, опустив голову между коленей. «Тебе лучше? — спрашивает Кейт, обнимая его за плечи. И добавляет, очевидно, в адрес Наоми: — Это из-за низкого сахара в крови, как ты думаешь? Должно быть, он проголодался. Надо купить ему что-нибудь поесть».

Это воспоминание, хотя и принесло с собой дезориентацию и легкое головокружение, все же не было неприятным. Взволнованный, возбужденный, чувствуя себя так, словно его застигли за подглядыванием, он встал и занялся делами: убрал газонокосилку в сарай, запер сарай на замок. И попытался забыть о кратком прикосновении к чужой сексуальности.

Он был привычен к обществу женщин: к взлетам и падениям их настроения, к их циклам, к удивительно откровенному характеру их разговоров — когда раскрываются сердца и изливаются души, к случающимся время от времени проявлениям бесстыдства, к их глубоко личным признаниям, к их безудержному смеху и обильным слезам. Он вырос среди мягких грудей, полных ягодиц, крутых бедер, шуршащего нейлона и упругих резинок. Он был знаком с пышной анатомией зрелых женщин, которая удерживалась в целости только благодаря лямкам, поясам, крючкам и петелькам — такое складывалось впечатление. Он слышал о том, как с помощью карандаша определить пол будущего ребенка, об упражнениях для укрепления мышц влагалища, о прокладках и тампонах, соскобах из матки, предменструальном синдроме… Все это ничуть не смущало его. И в целом эту причастность к миру женщин он считал своей привилегией.

Но бывали моменты, как этот, когда он задыхался, когда этот мир захлестывал его, и тогда ему хотелось простоты и поверхностности братства за стойкой бара, хотелось сыграть партию в дротики и выпить пинту пива, хотелось час-другой отдохнуть.

«Вечером пойду в паб, — решил он и удовлетворенно опустил ключ от сарая в карман джинсов. — А они пусть напиваются и рыдают без меня. Пусть устроят себе настоящий девичник. Вспомнят старые времена».

При этой мысли он внутренне содрогнулся.

Глава вторая

Не все было так уж плохо. Например, что касается седины, то Кейт с облегчением узнала, что Элли если не соврала, то, по крайней мере, очень фривольно обошлась с правдой. Тщательное обследование висков — в безжалостном утреннем свете, с применением частого гребня, — показало, что седых волос со времени последней проверки не прибавилось. Так что унывать по этому поводу не стоило.

Однако оставалась Наоми. Точнее было бы сказать, Наоми оставалась. «Позволь мне побыть у тебя», — попросила она, и оказалось, что она собиралась именно «быть», а не «жить» или «гостить», то есть хотела пользоваться всеми преимуществами крыши над головой, не обременяя себя при этом ни обязанностями постоянного жильца, ни обязанностями гостя.

Прошло уже десять дней, а Наоми по-прежнему не имела понятия, когда, а главное — куда она съедет. Этот вопрос был для нее таким болезненным, что каждый раз, когда он возникал, она закрывала глаза, морщила лоб, сжимала переносицу большим и указательным пальцами и со свистом втягивала воздух.

— Ты должна предъявить ей ультиматум, — такой совет получила Кейт от Элли, когда та позвонила ей в воскресенье утром, чтобы посплетничать. Вообще-то Элли не столько сплетничала, сколько поливала грязью. И то, что в этот раз она мучилась похмельем, не только не смягчало ее суждения, а, наоборот, делало их еще более категоричными.

— Установи срок, — убеждала она. — Скажи ей, что она должна съехать к концу месяца. Будь твердой. Как я. Иначе она просидит у тебя до Рождества.

— Но как так можно? — ужасалась Кейт, стараясь говорить потише, прикрывая рот ладонью, чтобы слова ее не достигли спальни на втором этаже, где почивала Наоми. Действительно, как можно? Если так будет продолжаться, она и вправду скоро поседеет, удрученно думала Кейт, она ссутулится и покроется морщинами. Но как положить этому конец, с ее-то мягкой, миролюбивой натурой? В ней самой не было другого гнева, кроме того, что рождался в ней от презрения, оскорблений или нападок других людей. Прежде чем Кейт решится на конфронтацию, Наоми придется обеспечить ее необходимой силой чувств. Простая самовлюбленность, лень, нечуткость были лишь мелкими неприятностями — их было недостаточно для того, чтобы Кейт разозлилась. И, разумеется, невозможно было сердиться на Наоми за то, что случилось с атмосферой в доме.