Известный специалист в области уголовного права доктор юридических наук Иван Крылов (1906–1996), анализируя материалы угличского следственного дела с позиции современных методов криминалистических исследований, обратился к одному из самых крупных в стране специалистов по детской эпилепсии доктору медицинских наук Рэму Харитонову с вопросом: мог ли царевич, если нож действительно находился в его руках во время припадка, нанести себе смертельное ранение? После знакомства со следственным делом Харитонов твердо ответил: нет, не мог, так как во время большого судорожного припадка (grand mal) больной всегда выпускает находящиеся в руках предметы. Вероятность того, чтобы он во время припадка мог «напружиться» на нож, настолько мала, что не может приниматься во внимание. Таких случаев в истории медицины неизвестно.

Таким образом, каноническая версия событий отпадает сразу и однозначно – по медицинским показателям. Остается версия убийства.

Дабы определить виновника, просмотрим «Следственное дело».

В оном, как известно, отсутствуют первые страницы и протокол осмотра тела (мы уже знаем почему). А кроме того, в нем… совершенно нет интереса к убийству «царевича»! Возможные убийцы (лица, каковые находились рядом с «царевичем» в момент смерти) сказали, что жертва сама зарезалась – и комиссию эта странная отговорка вполне устроила! Помер – и ладно.

Интерес у следователей вызвал вопрос – зачем поубивали всех остальных?

В ходе допросов выяснилось:

1) Никто не знает, кто и когда ударил в набат. То ли это был поп Федот Огурец, то ли сторож Максим Кузнецов, то ли до убийства – то ли после. Комиссия разбираться не стала.

2) Никто из участников не имеет твердого алиби. То есть все выжившие утверждают, что в момент смерти царевича сидели по домам и кушали. Однако показания горожан, собранные в «Челобитной угличских рассыльщиков», указывают, что все участники побоища в момент преступления все-таки находились в кремле…

3) …и что царевич к моменту появления толпы был еще жив!

Сиречь, согласно утверждениям части свидетелей, царский дьяк Михаил Битяговский вовсе не прискакал в кремль после убийства на звук набата, а заблаговременно и без спешки «пришел с сыном в Дьячью избу, а подал весть Михаилу Битяговскому сытник Кирило Моховиков, что царевич болен черным недугом». После чего дьяк пошел к царице на двор разбираться с неожиданной проблемой, а его сын остался в Дьячей избе заниматься делами.

Царевич в это время – все еще жив, набат – молчит, паники и смуты – нет.

Однако и в этом парадоксе комиссия разбираться не стала.

Но вот что известно совершенно точно, безо всяких разночтений – так это то, что всех ключевых свидетелей событий, а также всех людей, способных опознать царевича, перебили братья Нагие и их слуги. Всех – начиная с царского дьяка, надзирающего за ребенком, и заканчивая слабоумной девкой, что захаживала к мальчику поиграть.

Между тем законы детективного жанра утверждают, что тот, кто убирает свидетелей, и есть преступник.

В самом деле, если некто убил царевича Дмитрия, важнейшей задачей для его родственников становится отлов преступников и соучастников живыми, развешивание их на дыбе над угольками и выпытывание имен заказчиков и посредников.

Нагие же, наоборот, режут всех так стремительно, что никто и мяукнуть не успевает!

Однако убийство дядюшками ребенка, который должен возвеличить их род, – это тоже из области абсурда! Правда, стоит только присмотреться к событиям чуть внимательнее, изучить мелкие детали, и ситуация начинает выглядеть уже не так однозначно.

Как поступает мать, если с ее ребенком случается беда? Кидается к дитю!

Как поступает хозяйка, если служанка портит ценную вещь? Лупит служанку!

Как поступила царица Мария, узнав о смерти мальчика? Принялась лупить няньку поленом! То есть отнеслась к трагедии как к серьезной «финансовой» потере – но не личной!

Как поступает семья со своим умершим ребенком?

Хоронит, обустраивает могилку или склеп, делает поминальные вклады, заботится о месте похорон.

Как поступил клан Нагих с убитым мальчиком?

Забыл в церкви, и его кто-то где-то закопал.

Во всяком случае, когда спустя пятнадцать лет князю Шуйскому понадобилась могила «царевича Угличского», ее в городе не нашлось. Для обретения мощей несчастному митрополиту Филарету, как он вспоминал в своей книге, пришлось заниматься «христианским колдовством»:

«И ту первое преблагий Бог прослави угодника своего: снискаюше убо гроба его святителие и боляре немогуще обрести и желаемое ими многоцелебное тело узрели, и на многи часы труждающеся и потящеся стесняеми многою мыслию напщующе, яко аще некто боголюбивый прозрев пренесение хотящее быти от Углеча граде и не хотя лишитися таковаго сокровища, на ино место сокровение преложи, или паки мняше яко недостойни суще таковое желание получити, и сего ради обратившеся ко Господу, нача умильно молити богатодавца Бога, да таковое покажет им безценное сокровище, и нача молебны пети и всемирно молили. И во время святаго того пения внезапу узревше из десныя страны яко дым исходящ дыхание благовоние, и от неначаемыя радости начата копали место оно и абие обретше некрадомое сокровище многобогатый гроб, вместивший тело блаженнаго царевича» («Рукопись Филарета»).

Понятно, что при наличии склепа добывать «нетленные мощи» посланцам Шуйского было бы намного проще, митрополит и князья обошлись бы без театральных представлений.

Таким образом выходит:

1) Царица не отнеслась к убитому мальчику как к царевичу.

2) По «царевичу» не делалось поминальных вкладов (как минимум до ХХ века).

3) «Царевича» поленились хоронить.

4) Добавим сюда откровенно прохладное отношение комиссии к самому убийству (все понимали, что убит не царевич, но вслух не говорили).

5) И более поздние показания Богдана Бельского, утверждавшего, что именно он еще до покушения увез царевича из Углича.

По сумме обстоятельств напрашивается вывод, что в Угличе жил вовсе не царевич, а его двойник.

Могло такое быть? Очень даже вероятно! Ведь главным недоброжелателем царевича был царь Федор Иванович, сославший младшего братика в Углич и приказавший исключить его имя из молебнов «за здравие».

Государь – это не конюший Годунов или князь Шуйский, ему строить заговоры не требуется. Он простым росчерком пера мог постричь братика в монахи или сослать туда, откуда гарантированно нет возврата. Единственное спасение от «тирании монарха» в подобных обстоятельствах – это спрятать ребенка, вывезти в безопасное, недоступное для «власти» место. Похоже, именно так Нагие и поступили.

Однако 15 мая 1591 года в Угличе случился некий «форсмажор», поставивший авантюру на грань провала – и братьям пришлось лихорадочно заметать следы и убирать свидетелей.

Получилось несколько коряво, но своей цели они добились. Настоящего сына Ивана Грозного искать никто не стал.

* * *

Был ли явившийся к Адаму Вишневецкому паренек истинным царевичем Дмитрием?

Лучше всего доказательства подлинности сына Ивана Грозного сформулировал продажный до мозга костей и насквозь циничный французский наемник Яков Маржерет, успевший и повоевать с царевичем Дмитрием, и побывать его телохранителем. Француз опирается на два неоспоримых постулата:

1) Только абсолютно уверенный в своем происхождении человек, обладающий безупречными доказательствами своих прав и родовитости, способен вторгнуться в страну, управляемую своим врагом, не имея ни армии, ни чьей-либо заметной поддержки.

2) Только абсолютно уверенный в своем происхождении человек станет спокойно встречаться со многими своими родственниками, знающими царевича с детства, и десятками слуг, видевшими царевича ребенком.

На самом деле, природа словно специально позаботилась о приметной внешности младшего сына Ивана Грозного: низкорослый, рыжий, с двумя большущими бородавками на лице и руками разной длины. Трудно ошибиться! Как раз поэтому Дмитрия Ивановича всегда и везде уверенно узнавали – даже спустя много лет после короткой встречи или взгляда издалека.

Царевич Дмитрий вступил на территорию России всего лишь с несколькими сотнями казаков, не смог выиграть ни единого сражения, не захватил ни единого города. Все успехи, им достигнутые, сводятся только к одному обстоятельству: надежным доказательствам его происхождения!

Приведем один конкретный пример.

В 1605 году боярин Басманов получил приказ о своем подчинении князю Телятевскому.

«И как тое роспись прочли бояре и воеводы, и Петр Басманов, падчи на стол, плакал, с час лежа на столе, а встав с стола, являл и бил челом бояром и воеводам всем: «Отец, государи мои, Федор Олексеевич точма был двожды болыни деда князь Ондреева, а царь и великий князь Борис Федорович всеа Русии как меня пожаловал за мою службу, а ныне Семен Годунов выдает меня зятю своему в холопи, князю Ондрею Телятевскому; и я не хочу жив быти, смерть приму, а тово позору не могу терпети» («Разрядная книга»).

Замятня Сабуров поступил спокойнее, но вместе с тем весьма решительно: он просто отказался от службы, отослав обратно присланные списки:

«По ся места я, Замятия, был больши князя Ондрея Телятевсково, а ныне меня написал Семен Годунов меньши зятя своево, князя Ондрея Телятевсково».

Спустя полмесяца оба воеводы спокойно и уверенно присягнут на верность царевичу Дмитрию, а еще через год Петр Басманов пожертвует ради него своей жизнью.

Кто-нибудь способен поверить, чтобы боярин, с которым случилась истерика из-за подчинения недостаточно знатному князю, согласился на службу беглому расстриге?!

А теперь эту историю нужно умножить примерно на двадцать тысяч случаев – по числу служилых людей, бояр, знатных князей, твердо убежденных в том, что приметный молодой человек превосходит их знатностью. В этом не усомнились даже Мстиславские, Салтыковы, Пожарские, Сицкие, Троекуровы… – никто!