– Марина! – не выдержав, кинулся вперед мужчина.

– Дми-итрий!!! – гостья, презрев условности, выпрыгнула из возка, перемахнув ступеньки, чуть пробежалась и кинулась мужу на шею. Супруги закружились, обнимаясь и покрывая лица друг друга поцелуями…

Порыв женщины был совершенно искренним. Два года в четырех стенах! Два года наедине с отцом, слушая его брюзжание, сетования о пропавших землях, лошадях и драгоценностях. Два года скучных разговоров с дряхлыми бородатыми стряпчими, то убеждающими ее не именовать себя царицей, не подписываться сим титулом, не называться царским именем, то выпытывающими, куда спрятаны, отправлены, куда даны государевы подарки, то угрожающими уморить, отправить в далекие чащобы, утопить, коли не смирится, не признается, не назовет своего мужа расстригой. А еще несколько раз ее даже расспрашивали, какими чарами она Гришку Отрепьева заворожила и как убедила русским царем назваться? Явственно намекая на костер за колдовство…

Но Марианна не сдалась, не отступила, не дрогнула ни разу! И вот теперь наконец-то свобода! Она вольна делать все, чего захочется, ехать куда пожелает, и она снова находится среди свиты, оказывающей ей царские почести!

Как же тут не обрадоваться, не опьянеть от вольного воздуха, не развеселиться?! Да на ее месте любая девка даже жабу поцелует и к сердцу прижмет! А государь Дмитрий Иванович все-таки красивее жабы! Хотя и не намного…

Искренне, счастливо смеясь, Марина взяла мужа за руку и вместе с ним вошла в шатер, легко ступая вдоль череды низко склоненных обнаженных голов, поднялась на стоящий на красной кошме трон, всего на полладони ниже мужниного, и первая сказала:

– Рада видеть вас всех в полном здравии, мои любезные подданные! Надеюсь вскорости я смогу одарить вас милостями уже в Грановитой палате, а не в здешних тряпочных домах!

Князья и бояре одобрительно загудели, а затем стали подходить к присяге, целуя руку и принося клятву верности – Дмитрий Иванович знакомил царицу со своим новым правительством. После присяги был пир, и только на нем государь решился спросить:

– Скажи, Марина, отчего твой отец ставит ваши палатки так далеко от моих шатров, чуть ли не на другой стороне лагеря?

– Разве ты забыл уговор, мой милый? – Женщина, улыбаясь, накрыла своей хрупкой ладонью руку супруга и тихонько сжала. – Я твоя целиком и полностью, душой и телом, когда ты царь… Ныне же ты опять застрял к трону на дальних подступах. В Москве ведь сидит Васька Шуйский, правильно? И многие называют его настоящим правителем.

Мария была рада видеть мужа – искренне, без оговорок. Но она не желала портить себе настроение необходимостью спать с бородавчатым карликом! И намеревалась отбрыкиваться от сей супружеской обязанности так долго, как это только получится.

Дмитрий, мгновенно помрачнев, откинулся на спинку кресла. Царица же, наоборот, засмеялась и вскинула свой кубок:

– Я хочу выпить за вас, храбрейшие из храбрых! За вас, не жалеющих живота своего во славу царского трона! За вас, бояре!

– Любо государыне! Любо государю! Долгие лета! – обрадовались гости и встали, поднимая кубки над головой.

После пира царицу ждал сюрприз. Любящий муж устроил ей бал! В примыкающем к пиршественной палатке шатре слуги застелили брошенный прямо поверх земли тесовый пол кошмой, превращая парусиновый навес в бальную залу, в углу появились невесть откуда выписанные семеро музыкантов – скрипачей, фонистов, трубачей, вспыхнули вдоль стен и под потолком свечи. Зазвучал торжественный ригодан, и государь всея Руси вывел свою прекрасную супругу в центр зала.

Ригодан, затем куранта – и в соответствии с этикетом хозяева бала уступили зал для гостей.

Однако никто выходить на танец не спешил…

Тогда оркестр вместо менуэта заиграл простенький деревенский полонез. В этот раз на танцевальном полу появились четыре пары – плохо стоящие на ногах от выпитого вина шляхтичи, пригласившие на тур нескольких из назначенных в царскую свиту боярских дочек. Но в следующем туре пар оказалось уже две. Бал стремительно угасал, позорно проваливался – и не желающая потерять праздника Марина попыталась взбодрить стоящих по краю гостей:

– Ну же, паны! Смелее, бояре! Какая музыка, какой вечер, какие дамы! – Она остановилась перед крепким мужчиной с пышными черными усами, облаченным в коричневую суконную ферязь с богатым золотым шитьем: – Вот ты, воевода! Ты отчего не танцуешь?!

– Не обучен, государыня, – басовито отозвался мужчина.

– Но это же так просто! Закружился, подхватил даму за талию, подбросил вверх, снова закружился. Вот как раз вольту играют! Пойдем! – Она потащила боярина на открытый пол. – Смотри, вот так подхватываешь, кружимся, и подбра-а-а-а-а-а-а!!!

Весело, как всегда в сем танце, подпрыгнувшая Марина внезапно вспорхнула в сильных руках под самый потолок, коснувшись макушкой парусины, и ухнулась вниз, вбок и в сторону. Воевода, ею же самой и закрученный, тоже потерял равновесие и рухнул на спину. Женщина упала ему на голову и на плечи, опрокинулась на живот.

Кто-то засмеялся, кто-то кинулся на помощь. Среди последних оказался государь, бережно удержавший за локти уже поднявшуюся супругу:

– Милая, ты как?

– Кажется, вина оказалось слишком много… – вскинула запястье ко лбу царица.

– Я прошу прощения, государыня, – виновато пробасил могучий воевода. – Сказывал же, необучен.

– Сие есть боярин Иван Мартынович Заруцкий, милая, – представил воина правитель всея Руси. – Он командует запорожскими казаками.

– Рада знакомству, – тяжело выдохнула Марина. – Голова кружится. Я, пожалуй, пойду.

– Подожди, милая! Твои палатки слишком далеко, а в лагере полно пьяной шляхты. Я вызову охрану.

– Не изволь беспокоиться, государь, – прогудел Иван Заруцкий. – Я провожу.

– Полагаюсь на тебя, Иван Мартынович, – наконец отпустил локти супруги Дмитрий. – Дорогая моя, до завтра! Отдыхай, у тебя был долгий день.

– До завтра, мой дорогой, – согласилась Марина и подала руку воеводе.

На улице оказалось зябко, дул холодный с моросью ветер, и женщина невольно ускорила шаг.

– Разве нам не нужно подождать твоей свиты, государыня? – удивился воевода.

– Это же бал, – отмахнулась Марина. – Бал всегда завершается приключением. Пусть веселятся.

– Значит, у нас приключение? – повеселел казачий атаман.

– Ночь, костры, мы вдвоем. Разве нет?

– Ой, а это тут кто? – поднялся из соломы кто-то темный, но воевода небрежно пихнул его обратно на землю.

– Да уж, тут может случиться всякое, – мрачно согласился Заруцкий.

По счастью, вскоре впереди появились палатки с гербами Мнишеков: рыцарский щит со страусовыми перьями. Марина торопливо нырнула в свою и с облегчением повела плечами. В очаге, в центре шатра, горел костер, так что было тепло и светло. Справа от входа стоял стол и скамья перед ним, слева – два сундука, дальше – тряпичные узлы. Постели царица не увидела, как и прислуги. Похоже, дворня не успела разобрать вещи, ее на что-то отвлекли.

– Еще раз прошу прощения, государыня, за неуклюжесть, – склонил голову воевода. – Я ничего не видел.

– Ты о чем, Иван Мартынович? – не поняла Марина.

– Ну, когда ты на меня села… Я ничего не видел…

– Совсем? – И тут шальной шкодливый бес кольнул подвыпившую молодую женщину веселым желанием слегка скромного воеводу подразнить. Царица поставила ногу на скамью и немного приподняла край юбки: – Не видел даже этого?

Атаман отрицательно покачал головой.

– И этого? – Женщина сдвинула край юбки выше. А потом еще чуть-чуть, почти до колена: – И этого?

– Паук… – спокойно ответил мужчина.

– Где-е?! – взвизгнула и отскочила Марина, смотря вниз. И не сразу сообразила, что задрала юбку чуть ли не до самой груди. – Ах ты похабный обманщик!

Она бросила платье, подскочила к атаману Заруцкому, размахнулась… Но не ударила, передумав в последний миг. Просто провела пальцем по его губам. И добавила:

– Охальник!

– Но он там был.

– Где?

– Здесь… – Мужчина опустился на колено и запустил обе руки ей под платье, скользя ладонями вверх по ногам.

Марина охнула и привстала на цыпочки, приоткрыв рот. Ее резко захлестнула целая волна чувств – и возмущение наглостью атамана, и удивление тому итогу, к которому привела милая невинная шутка, и непонимание, как теперь поступать, и странное томление от вторжения чужака в ее святая святых, ее сокровищницу. Гнев смешивался со сладострастием, гордость – со смирением, с желанием, с горячей непонятной тоской.

Все разом смешалось в ее душе и разуме, и всесильная царица… Ничего не сделала – то ли растерявшись, то ли обрадовавшись тому, что кто-то посмел принять решение вместо нее. Достаточно просто расслабиться – и ощущать прикосновение к ногам выше чулок, и еще выше, взлететь в сильных руках, от которых потекла по телу горячая и одновременно колючая волна.

Атаман положил царицу на стол, и через миг горячая волна ударила вверх упругой плотью, окончательно смешивая мысли и сознание и оставляя только сладость. Острое, всепоглощающее томление, вихрем закручивающее душу и уносящее вдаль…

Марина пришла в себя от поцелуев – в губы, в глаза, в лоб.

– Ты что себе позволяешь, Иван Мартынович?! – грозно спросила женщина, и сама ощутила всю фальшь своего вопроса. Не очень-то ведь она и протестовала. И тогда царица спросила другое: – Паука-то хоть поймал?

– Сейчас проверю, спугнул или нет, – снова приподнял ее юбку казачий атаман, и Марина ощутила осторожные прикосновения губ к своим ногам. К коленям, над ними, к бедрам, все выше и выше. И она, словно в горячую ванну, опять стала погружаться в сладкую негу, тонуть, растворяться, не желая оказывать никакого сопротивления, наслаждаясь своим смирением и доступностью, кружась в тягучем нежном томлении, уносясь куда-то в высоту…

…и вновь очнулась на столе, торопливо одернула юбку.

Разум наконец-то взял верх над плотскими желаниями, женщина села на столе, тихо ругнулась: