– Да нет у меня никакой беды, братишка. – Женщина придвинулась к краю кровати и потянулась к угощению. – Все у меня хорошо.

– Сказывают, боярин тебя какой-то с ног сбил, помял изрядно. Давай, говори! Кто таков, где обитает? Я ему за тебя все руки переломаю и голову задом наперед приделаю! Кто это был? Как звать?

– Ты мой защитник! – рассмеялась Ксения. – Нет, Гришка, ничего я тебе не скажу. Ты ведь пойдешь, руки-ноги кому-то во гневе переломаешь и голову свернешь, а я потом в смертоубийстве виновата останусь. Не-е, Гриш, на что мне такой грех на душу? О себе лучше поведай. Как служба твоя? Как продвигается, чего перепадает, что обещают?

– А-а, ниш-што, – отмахнулся новик. – Пристроился к князьям Черкасским, ворота там сторожу да хвосты лошадям кручу. Моего там даже имени никто не помнит. Я для них: «Эй, служивый!» – и все.

– Подожди, братец! – приподнялась на локте женщина. – Но ведь ты вроде как в науках многих горазд, грамотен, почерк у тебя красивый. Тебе надобно в писари идти!

– Не надобен Черкасским писарь, – поморщившись, посетовал паренек. – Им привратник надобен. Да слуга дворовой, поводья принимать.

– Это плохо. – Ксения в задумчивости покрутила на пальце недавно подаренный перстень. – Прямо не знаю, чем тут можно помочь. – Женщина опустила взгляд на три стоящих бок о бок камушка, и вдруг ее осенило: – Хотя нет, братишка, знаю! Имеется у меня один знакомый. Хотя, может, уже и не знакомый. Может статься, уже и забыл… – заколебалась женщина. – Но отчего не попытаться? Ты вот что, Григорий… В понедельник вечером сюда приходи. Глядишь, к тому времени одна моя задумка и выгорит.


Новым днем, сразу после воскресной службы, боярская дочь переоделась в лучшие одежды: в выходной сарафан тонкого бежевого сукна, да с атласными боками и плечами; снизу поддела две юбки льняные, с кружевом по подолу, а выше, под самое платье, еще две мягкие шерстяные, для тепла и пущей пышности. Сапожки натянула мягкие, войлочные, с подшитой кожаной подошвой. В городе без подошвы нельзя – в любой мороз на улицах грязно. Волосы заплела, как положено, в косу, однако от чужих глаз спрятала, скрутив и заколов на затылке, прикрыла легкой прозрачной пеленой из крапивной кудели и уже сверху надела горностаевую шапку. В таком виде и сбежала со двора через заднюю калитку, дабы отцу на глаза случайно не попасться.

До Варварки Ксения шла полный час – и чем ближе становился дом боярского сына Федора Никитича, тем меньше решимости оставалось в женщине, тем сильнее сомневалась она в правильности своего поступка…

Ну да, повезло замарашке однажды в дом знатного боярина попасть! Сразу не прогнали, снизошли, поиграли-приголубили, отпустили с богом… Ну и все, пора и честь знать. Какие могут быть дела у царского брата с порченой девкой? Они не то что не ровня – из миров разных происходят! И просить о чем-то знатного красавца-витязя, ссылаясь на случайное уличное столкновение – слишком уж нагло получается.

С этими мыслями Ксения и встала перед вратами усадьбы Захарьиных, не решаясь постучать. Однако привратник все равно заметил неладное, открыл дверное окошко и хрипло спросил:

– Чего к калитке жмешься, деваха? – Несмотря на старческий голос, выглядел холоп молодо: ни усов, ни бороды еще не прорезалось, нос длинный, щеки впалые, кожа розовая. Чисто лисенок юный – щуплый, лопоухий и вечно голодный.

Увидев его, Ксюша сразу вспомнила брата, и это придало женщине решимости:

– Я к Федору Никитичу пришла, служивый. Дома ли он ныне?

– Дома-то он дома, красавица, да токмо нужна ли ты ему? – покачал головой привратник. Опрятно одетая, не нищая, но все едино худородная гостья доверия у слуги не вызывала. К Захарьиным редко заглядывали гости, не имеющие при себе хотя бы пары холопов. Да еще пешие! Посему он предложил: – Ты коли поклониться с чем-то хочешь, лучше у церкви попробуй перехвати, чего дома-то знатного человека тревожить?

Ксения подумала, затем сняла с пальца кольцо с самоцветами и протянула холопу:

– Вот, хозяину своему покажи. А уж он пусть сам решит, желает меня увидеть али нет.

Паренек задумчиво хмыкнул. Дорогой пропуск произвел на него впечатление. Немного поразмыслив, слуга даже приоткрыл калитку и пропустил гостью на двор:

– Здесь обожди, лебедушка. Мало ли на улице зашибут…

На сем забота холопа о женщине закончилась. Он шумно задвинул широкий железный засов, побежал через двор и по ступеням крыльца наверх.


Федор Никитич в этот день поднялся поздно. Вернувшись накануне после охоты, он изрядно перепарился, отпиваясь потом от жары хмельным медом, и в итоге устал так, что на церковную службу просыпаться не стал, да и утро в постели провел в одиночестве.

Богатый именитый боярин с юных лет был избалован женским вниманием, никогда не зная отказа ни со стороны московских красавиц излишне свободных нравов, ни уж тем более от дворовых девок. Наигрался, налюбился, наразвлекся, пресытился… Прошедшие через его постель женщины уже давно казались Федору Никитичу на одно лицо: старательные, послушные, заискивающие, всегда стремящиеся угодить и с надеждой заглядывающие в глаза. Одинаковые, словно куклы, и такие же безвольные – делай с ними, что токмо пожелаешь, получай свое удовольствие!

Только одна девка из всей этой череды отложилась у боярина в памяти. Та, что исхитрилась в единый вечер и отказать – ему, царскому брату! – и пожалеть, и одарить своей сладостью. Задержалась на пиру, повеселилась со всеми, приласкала хозяина дома… И с легкостью исчезла, даже не попытавшись зацепиться в богатом доме возле знатного хозяина. Федор Никитич хорошо запомнил, как она хохотала с княжной Еленой и как отважно сражалась за место «царя горы», как крутилась на крутой ледянке. Развлекалась сама для себя, от всей души, ничуть не заботясь о том, каковое впечатление произведет на хозяина. Не оглядываясь на него, не красуясь, даже не задумываясь о его мнении. И лаской своей одаряла Федора точно так же – с полной душевной щедростью, безо всяких задних соображений. Не стараясь для мужчины, а сама получая желанное, искренне наслаждаясь постельной сладостью. Настоящая девка оказалась, живая и беззаботная, с крепким веселым характером. Глубокую памятную зарубку на душе оставила.

Была – и нету. Федор Никитич сам же ее и отпустил, привыкнув легко расставаться со случайными знакомыми. Теперь вместо живой девахи остался он опять со своими куклами да с выбоиной на сердце. И что теперь со всем этим делать, московский боярин ныне не представлял. Первый раз случилось подобное у мужчины за всю его тридцатипятилетнюю жизнь.

С такими грустными мыслями хозяин подворья завернулся в мягкий индийский халат, пухлый и шерстяной, но подбитый изнутри синим шелком, а снаружи крытый шелком светло-голубым, расписанным танцующими цаплями, вышел в горницу перед опочивальней, открыл дверцу затопленной печи и уселся в кресло напротив, подставив ноги веющему от живого пламени теплу и свету. Взял со стола кувшин, наполнил кубок темным немецким вином. Судя по запаху – рейнским, виноградным.

Боярский сын Федор Никитич предпочитал вина ароматные, и потому дворня покупала для него напитки, заполняющие запахом всю комнату, стоило выбить пробку в бочонке. Что до вкуса, то тут боярин любил разнообразие. Хотя сладкие и терпкие, густые настойки ему нравились, понятно, куда больше всякого рода кисля-

тины.

Послышался стук, приоткрылась дверь:

– Дозволь на миг малый от дел отвлечь, боярин? – хрипло спросили снаружи.

– Кто там еще, чего надобно?

– Да вот, девка какая-то к тебе просится, Федор Никитич, – ступил на ковер горницы молодой холоп. – Кольцо вот передала.

Подворник подкрался еще на три шага и протянул хозяину кольцо с тремя стоящими бок о бок яхонтами…

То самое, которое несколько дней назад боярский сын подарил своей забавной гостье!

– Значит, все-таки пришла! – не смог сдержать довольной ухмылки мужчина. – Стало быть, захотела-таки у меня под бочком закрепиться! Все бабы одинаковы, только одно у них на уме!

– Прощения прошу, боярин, не расслышал, – виновато поклонился юный слуга.

– Чего хрипишь? Больной, что ли? На вот, вина выпей. Может, полегчает! – Федор Никитич сунул кубок холопу, выпрямился во весь рост, разглядывая кольцо и размышляя, как лучше встретить нежданную гостью. Дабы и себя хорошо показать, и место чтобы для любой беседы удобным оказалось.

– Благодарствую, боярин. – Облизнувшись, холоп отнес кубок на стол.

– Понравилось? Еще налей, – разрешил от хорошего настроения Федор Никитич и задумчиво распорядился: – Ты, пожалуй, в библиотеку девицу сию проводи. Со всем уважением, но без спешки! А как войдет, у двери останься и никого не впускай. Все понял? Тогда ступай!

Паренек торопливо допил сказочно вкусное – не для простых смертных – заморское вино и выбежал из горницы.

– Пришла! – снова ухмыльнулся боярский сын Захарьин и вышел следом, поманил подметающую коридор девку: – Аглая, давай бегом к ключнику! Вели в библиотеке на столик кувшин вина фряжского и пару мисок со сластями и курагой поставить! Но чтобы быстро, одна нога здесь, другая там!

Федор Никитич бегло осмотрел себя, огладил драгоценный халат ладонями, провел пальцами по лицу и решил, что выглядит вполне удачно. И солидно, и по-домашнему. Посему он просто накрыл голову вышитой жемчугом тафьей с небесно-синим округлым яхонтом на макушке и перешел по коридору в выстеленную персидскими коврами, обитую цветастой татарской кошмой комнату с расписным потолком, от стены до стены усыпанную бесчисленными атласными, шелковыми и просто полотняными, с набитным рисунком, подушками.

Библиотека царского брата выглядела так, как и полагалось прибежищу человеческой мудрости: с арабской утварью, арабским диваном, с теплым полом, подогреваемым идущими от печи воздуховодами, и даже с двумя серебряными кальянами – каковыми, впрочем, хозяин дома никогда не пользовался. Не пристрастился как-то боярский сын вонючий гашишный дым нюхать!