Млея от обрушившегося богатства и восхищения, девушка даже поклялась себе быть с супругом ласковой и нежной, дабы он не разочаровался в своем выборе.

Заплаченные за ее изящное тело сокровища стоили такой благодарности!

Снаружи протяжно завыли горны, ударили барабаны, покатился колокольный звон. Девушка приоткрыла занавеску, выглянула – и поняла, что наконец-то въезжает в сверкающую бесчисленными золотыми куполами и изразцовыми шпилями Москву. Бесчисленные толпы, радостные крики, смех. Будущие ее подданные бросали в карету цветы, зерно и украшали ее лентами, желали невесте долгие лета и детишек поболее, а улицы все тянулись и тянулись, сливаясь в бесконечность.

Наконец гулко загрохотал под колесами мост, карета въехала в самый Кремль, остановилась. Слуги подскочили, поставили к ступеням скамеечку с бархатной обивкой, откинули лесенку, открыли дверцу.

Мария поднялась, выглянула наружу, увидела бородавчатого коротышку и приветливо ему улыбнулась:

– Наконец-то мы встретились, мой любимый!

Царь Дмитрий подал ей руку, помог сойти на расстеленный прямо на земле персидский ковер, расцеловал в щеки и указал на алую парчовую дорожку, ведущую к дверям большого каменного здания, обликом очень похожего на монастырь:

– Пойдем, моя ненаглядная! Я познакомлю тебя с мамой.

«С мамой – вместо угощения с дороги? – мысленно удивилась хрупкая красавица. – В обители? Хотя… Если для русской царицы так полагается, то пусть будет мама и пустой желудок!»

Она подала уродцу свою руку и вместе с ним пошла по драгоценной парче к дверям храма.


Тем временем на подворье князя Шуйского все продолжали прибывать и прибывать холопы, призываемые со всех земель и усадеб. Русь большая, из иных краев до столицы по три месяца приходится добираться. Целыми возками подвозилось оружие: пищали, рогатины, сабли и бердыши. Даже пушки – Василий Иванович приказал доставить пять тюфяков из родной Шуи, оголив свой тамошний дворец перед возможными опасностями.

– Свадьба… Свадьба – это хорошо, – в задумчивости приговаривал он. – Свадьба – это толпа, суета, несуразицы, неразбериха. И никто никого не знает.


Кремль тем временем гулял и веселился. Балы, обеды и карнавалы следовали один за другим. Купаясь во всеобщем поклонении, наслаждаясь богатством и величием, Марианна все-таки влюбилась. Если не в бородавчатого карлика, то в свое новое положение. И потому восьмого мая тысяча шестьсот шестого года перед алтарем Успенского собора на вопрос о том, согласна ли стать женой раба божьего Дмитрия, она уверенно, без единого колебания выкрикнула: «Да-а!!!» – и с большим трудом сдержала радостный, счастливый смех.

Больше того – вечером в постели она не стала закрывать глаза! Приведенная к мужу в опочивальню шестью служанками и обнаженная ими перед царем, Марианна сама взошла на брачное ложе, словно на эшафот, и возлегла возле супруга, торжественно объявив:

– Отныне я вся твоя, мой господин! Всем телом и душой с сего дня и до конца жизни!

Уродливый карлик немедленно воспользовался своим правом, оказавшись грубым и неуклюжим, но Марина смогла ощутить даже некое удовольствие в сем надругательстве над своим телом. Ведь через плотские муки она восходила на самую вершину земной власти!

Обычная шляхтичка – в нынешнем болезненном преображении она становилась истинной русской царицей!

Эта мысль настолько остро пронзила ее воображение, что Марианна вдруг застонала, мелко задрожала, царапая ногтями плечи мужа, опала на батистовые простыни и жалобно простонала:

– Еще, мой любый, еще!

Ее ночь становилась долгой и воистину сладкой!

Утром был новый пир и торжественное богослужение. Ради Николина дня, священного для всех православных, новобрачные отказались от гуляний, но со следующего утра празднества возобновились с новой силой. Карнавалы, обеды, балы, на которых играло аж семьдесят лучших немецких музыкантов, сменяли друг друга, смущая придворную знать и приучая ее к новой, веселой жизни. Раздача угощений, денег, наград случалась по два-три раза в день, карусели и «гигантские шаги» на всех площадях работали бесплатно, на столбах висели самые дорогие призы из царской казны, скоморохам вопреки обычаю вместо плетей пообещали награды…

Дмитрий Иванович, безымянный сирота, воспитанник ярославского помещика обрел свою мать, обрел свой трон, добился любви самой прекрасной из женщин!!!

Дмитрий ощущал себя невероятно счастливым человеком и искренне желал, чтобы счастливы стали и все вокруг.


Князь Шуйский тоже был почти счастлив. Приехавшие в Москву на свадьбу шляхтичи повели себя в точности так, как он и ожидал: перепившись на торжествах, они стали заниматься тем, что грабили прохожих, задирали юбки девкам, врывались в дома, хватали то, что видели, и с хохотом улепетывали, в пьяном угаре палили из пистолетов в воздух, орали про величие Польши и обещали сделать всех русских своими рабами.

На пятый день праздника горожане уже ненавидели всех их лютой ненавистью и начали бить при каждом удобном случае.

Василий Иванович тем временем объезжал улицы, смотрел, как разместили иноземных гостей, какие дворы занимала шляхта под командою воевод, а каковые – всякий сброд. Где поселились просто знатные люди без особой охраны, а где – всякие купцы да ремесленники, желающие заработать некую прибыль на столь редкостных разгульных торжествах. Составляя роспись, он выделял против дворов с боеспособными отрядами холопьи десятки с пушками, против сброда – пищальщиков, на прочих оставлял кого придется.

Князь Шуйский был опытным, бывалым воеводой и ратными силами умел распоряжаться грамотно и с умом.

Он подумал даже о том, чтобы московским холопам рассказать про банды иноземцев, желающих убить законного царя Дмитрия Ивановича, про необходимость остановить их и уничтожить, истребить подлых ляхов всех до единого и спасти государя! И отправил ненадежные отряды в самые опасные места, подкрепив пушками и пищалями. Холопам, пришедшим с близких поместий, сказал то же самое, но назначил перекрывать подступы к Кремлю. И только явившиеся из Шуи и далекого Шенкурска воины, до которых еще не дошли слухи о «благородстве» нового царя, знали настоящую цель предстоящей битвы.

Пятнадцатого мая все было готово: пули, картечь, порох, сабли и булавы, кистени и стволы, и прочее оружие; телеги были сосчитаны и гружены всяким хламом для строительства баррикад, приготовлены короба с лубками, полотняными лентами и болотным мхом для неизбежных раненых, составлена подробная роспись и назначены на места все наличные люди. Почти две тысячи холопов – для захвата Москвы, из них две сотни самых преданных – для атаки на Кремль.

Если все пойдет по плану, сил должно было хватить.

На следующий день Василий Иванович съездил к полковнику Маржерету домой и предупредил:

– Слышал я, господин Яков, что завтра может случиться смута. Твоим людям сегодня вечером надо бы хорошенько отдохнуть, дабы утром быть сильными и свежими. И тебе тоже, служивый… – В руки французского наемника перекочевал тяжелый кошель.

– Благодарю за совет, обязательно воспользуюсь, – кивнул тонкоусый воин, опуская золото в поясную сумку. И честно предупредил: – Мне не удастся убрать всех, Василий Иванович. Три десятка стражников придется оставить. Меньше пяти воинов на пост выделять нельзя. Но я выберу самых чахлых.

– Хорошо, полковник…

Мужчины разошлись. Наемник – отдавать приказы. Князь Шуйский – выяснять, у каких ворот сегодня стоят согласные с ним бояре.


Между тем Кремль играл, пел и веселился, кружась на очередном балу. Царь и царица шалили, пытаясь спрятаться под масками и в новых одеждах – учитывая малый рост обоих, уловка была весьма наивной. Однако гости делали вид, что не признают своих правителей, весело увлекая их в фарандолле или пиная в вурре. Под конец, увлекшись, один из поляков утянул Марину на вольту, подбрасывая за талию так высоко, что юбка взлетала почти до плеч – и сие веселье тут же перестало Дмитрию нравиться. Он забрал половину музыкантов и ушел с женой в ее новый, еще недостроенный дворец, дабы далее развлекаться на своем личном, семейном балу.

Поскольку и сам царь, и его жена покинули большой дворец со свитами, этот бал получился не столь уж и маленьким.

После тринадцати туров и пяти осушенных почти без закуски бочонков с вином, когда на город опустилась уже глубокая ночь, повелители величайшей державы все же утомились и удалились в опочивальню. Их свиты тоже значительно поредели. Некоторые бояре, не имея пристанища «на женской половине», ушли, иные получили приглашение от истомившихся за долгий вечер хмельных дам, и только Петр Басманов и Григорий Отрепьев, преданные без оговорок, остались ночевать в горнице перед царской спальней, охраняя покой своего повелителя.

Впрочем, та же обязанность – сторожить дверь царицы до рассвета – лежала на княгинях Трубецкой, Лукиной и Стародубской. Постельничей, кравчей и спальницы государыни. На женщинах тоже хмельных, веселых и отнюдь не самых старых…


17 мая 1606 года

Москва

Колокол на Ильинке ударил перед самым рассветом – и уже через миг в разных концах города загрохотали выстрелы, послышался треск и грохот, громкие крики. Вскоре набатным гулом отозвались и другие колокольни. Звонари еще не понимали, что происходит, однако знали: если кто-то поднял тревогу, Москву нужно будить, поднимать, готовить к бою. Тем более что по улицам уже кто-то носился, что-то кричал, а где-то и вопил.

Тут и там горожане выскакивали наружу и видели выломанные во многих домах и дворах двери, окровавленные тела, бегающих полуголых людей.

– Держи, держи! – пытались догнать их мужчины с саблями. – Бей литву! Литвины царя убить затеяли! Поляки против Дмитрия бунтуют! Бей литву! Режь ляхов!

– Бей ляхов!!! – упал призыв на благодатную почву. – Спасай царя, режь поляков!

Москвичи, хватая спросонок первое подручное оружие – кто ножи, кто кистени, кто просто увесистую дубину, – бежали на помощь землякам, без колебаний избивая любого, кто странно выглядел и плохо говорил по-русски.