– Отец, ты напрасно паникуешь. Нечто кто-то сеет смуту или отвергает право Федора Борисовича на престол? Кто-то ему угрожает? Что может случиться в Москве, полной бояр и стрельцов?

– Все что угодно, доченька, поверь старому человеку. И при воцарении Федора Ивановича волнения со стрельбой случались, и при воцарении Бориса Федоровича токмо чудом война не началась.

– Отец, тогда было совсем другое время и другие нравы! Скажи ему, Василий! – призвала на помощь своего жениха княжна Мария.

– Сорок дней траура, моя лебедушка, – покачал головой князь Шуйский. – Царь Борис своею неудачной смертию наказал нас до конца мая. И твой отец прав, в междуцарствие возможно всякое. Тебе следует поберечься.

– Тогда поезжай со мной!

– Прости, моя желанная, мне нельзя, – покачал головой ее жених. – Я старший из рода Рюриковичей…

– Ты намерен затеять крамолу против царевича?! – моментально вскинулся князь Буйносов. – Вот видишь, Мария! Вот тебе уже и бунт зреет! Вот тебе и смута! Твой жених намерен свергнуть царевича Федора!

– Я намерен жениться на твоей дочери, Петр Иванович! – твердо ответил князь Шуйский. – Я люблю ее, и для меня нет ничего важнее! Ради нее и ради твоей непонятной преданности покойнику я не стану трогать Борискина сына. Но я не могу поручиться за других! Годуновы худородны, половина Москвы имеет больше прав на престол, нежели они. Если начнется смута… Я обязан быть здесь и защитить права потомков Великого князя Ярослава Всеволодовича!

Петр Иванович Буйносов колебался всего мгновение, после чего громко распорядился:

– Вестак, Неждан, Староха! Пусть холопы запрягут в кибитки и дочкины возки свежих лошадей. Мария, ты уезжаешь немедля!

* * *

В этот день о случившейся в державе беде никто за пределами Москвы еще ничего не знал. Люди жили своей спокойной жизнью, рубили избы и пережигали уголь, готовились к весенней пахоте, проверяли сети и выскребали скоту остатки соломы из опустевших амбаров, пили хмельной мед из тяжелых братчин, точили сабли и копья перед призывом на летнюю службу.

В далеких Кромах царские рати готовились ко второму штурму крепости. Угловую башню пушкари развалили еще две недели назад, но упала она очень неудачно, поперек, закрывая собою пролом. Когда годуновские полки ринулись через ров, засевшие в обломках, вокруг и на ближних стенах казаки открыли столь ярую пальбу, что воевода Басманов, потеряв одного стрельца убитым и четверых боярских детей ранеными, приказал отступить и продолжить обстрел, дабы лишить врага укрытий.

Ныне от обломков укрепления осталось совсем мало целых бревен, а кроме того ядра развалили ближние стены. Теперь можно было попытаться взять крепость еще раз.

В еще более далеком Путивле метался в восьмиугольной тайной келье под башней храма Богородицы царевич Дмитрий Иванович, более беспокоясь о стойкости казаков, нежели о здоровье самозваного царя. Когда Кромы падут – царские войска придут на берега Сейма. И ему следовало принять решение: остаться или бежать? Умереть с честью или сгинуть в безвестности? Совсем еще молодому царевичу очень хотелось жить! Однако любовь, отравившая его сердце, обещала сделать таковую долгую жизнь горькой и бессмысленной.

А до берегов Онежского озера еще не добрались известия даже о вторжении царевича Дмитрия на Русь, о его первых успехах и неудачах. Инокиня далекой Толвуйской обители готовила послания для своего брата в Польшу, в дунайские земли, молилась о здоровье мужа, заточенного еще севернее ее и ныне оставшегося последним живым потомком рода Захарьиных, ибо всех остальных взрослых родственников покойного царя уже сожрала ссылка, заморили до смерти приставы и злоба Бориски Годунова.

О ненавистном царе монахиня Марфа тоже не забывала, вознося ему проклятия едва ли не чаще, нежели молитвы святым.

И еще по земле Русской шли, от селения к селению, от монастыря к монастырю двенадцать чудовских монахов, разнося людям слово о великом чуде, явленном Господом своим православным чадам! О спасении от смерти царевича Дмитрия Ивановича, о третьем сыне великого и грозного царя!


1 мая 1605 года

Крепость Кромы, лагерь царской армии

Полтора десятка боярских детей, одетых в кольчуги и колонтари, въехали в лагерь вскоре после полудня и спешились во дворе дома, избранного воеводой Басмановым для своей ставки. Один из воинов, одетый в дорогой бахтерец, с куньим плащом на плечах, решительно вошел в избу. Не прошло и четверти часа, как изнутри послышался болезненный, тоскливый вой, словно у связанной лосихи уводили ее лосят, и почти сразу воин в бахтерце выскочил наружу, быстро поднялся в седло, кивнул: «Поехали!» – и маленький отряд на рысях помчался прочь.

Проводив их взглядами, ближайшие бояре кинулись в дом.

Воевода Петр Басманов лежал на столе ничком весь в слезах и колотил по столешнице кулаками[18]:

– Негодяи! Подлая кровь! Выродки! Лжецы!

– Петр Федорович, да что же с тобою случилось-то? – забеспокоились воеводы разных полков.

Пока они утешали боярина Басманова, похлопывая по плечам и даже поглаживая по спрятанной в кольчугу спине, второй воевода Замятня Сабуров поднял упавшую на пол грамоту, развернул пробежал глазами…

– Что-о-о?! Меня, царского родича, первого воеводу всех походов Андрейке Теляковскому в холопы?! – Замятня Иванович, злобно зарычав, швырнул свитком в стену: – Да не бывать такому! Сдохну, а не попущу! Пусть сам списки свои ест, из рук холопьих назначения не приму! Они там все рассудка, нешто, лишились? Кто роспись составлял? Зачем?

Настала очередь боярина Ляпунова поднимать и разворачивать грамоту. Быстро ее просмотрев и не найдя лично для себя ничего позорного, он глянул в самый низ:

– Дьяк Разрядного приказа Семен Годунов… Именем государя нашего, Федора Борисовича…

В избе повисла мертвая тишина.

– Смотрите, смотрите, еще грамоты быть должны! – первым спохватился старший пушечного наряда.

Бояре закрутили головами, наклонились и почти сразу обнаружили отброшенную под лавку шкатулку. Достали, открыли, извлекли еще три свитка. Один содержал присягу новому государю, к каковой следовало привести полки, второй повествовал о смерти государя Бориса Федоровича и восшествии на трон царя Федора Борисовича, третий призывал мелких худородных воевод боярских детей Петра Басманова и Замятню Сабурова в город Новгород-Северский, в ставку старших знатных воевод князей Андрея Теляковского и Михаила Катырева.

– Чего делать станем, побратим? – толкнул плечом боярский сын Терентий Любавин боярского сына Каштана Турева. Худородные служивые, сидевшие на местах третьих воевод полков правой и левой руки, переглянулись. – Нас, вестимо, и вовсе в сотники задвинут.

– Да я бы лучше домой отъехал, – ответил соседу по Ярославским землям молодой воин с короткой русой бородкой. – Сев в разгаре, догляд за работой надобен, а нас всю зиму по домам не распускают. В хозяйстве дел невпроворот, кто без меня с оброками и ставнями разбираться станет? Еще в декабре ожидал вернуться, жене никаких наставлений не оставил.

– Вот и я так мыслю, побратим, – согласился такой же юный помещик, но одетый не в панцирную кольчугу, а в колонтарь из нашитых на войлочную куртку железных чешуек. – Пусть старшие воеводы о сем печалятся. Нам все едино здесь не выслужиться. Закончить бы хоть чем-нибудь, да домой!

С этими словами молодые воеводы отступили к дверям и ушли наружу. Вскоре их примеру последовали остальные служивые люди, оставив обоих командующих армией наедине с их горем и присланными бумагами.

– Я тут старался, ночей не спал, живота не жалел! На штурм дважды сам ходил, под пулями стоял! – продолжал сетовать Петр Басманов. – А меня разом, ако пса шелудивого, за шкурку, да в мусор кинули! Теляковскому в рабы! Ни слово, ни грамота воеводы Шуйского им более не указ! Свои руки у них нонеча заправляют!

– Зятя свого Семка в люди большие тащит, ни стыда ни совести не ведая! – соглашался с ним Замятня Сабуров. – Нет им до службы интереса, нет им до наших стараний и званий никакого дела! Место чужое хапнуть хотят, и плевать им на все прочее! Архип, вина принеси!

Холоп поставил на стол бочонок сливовой наливки, и служивые люди смогли залить свою обиду темным густым хмелем.

К вечеру воеводы поняли, как надобно поступить после подобного унижения, и призвали к себе на совет всех прочих командиров. Совещание оказалось кратким. Петр Федорович Басманов встал, хлопнул ладонями по столу и объявил:

– Сворачивайте лагерь, служивые, грузите возки, собирайте припасы. Завтра поутру выступаем ко городу Путивлю, в коем затаился самозванец, за государя Дмитрия себя выдающий. С ним мы воевать посланы, вот в самой берлоге сего негодяя и захватим!

– А как же… – неуверенно заговорил боярский сын Ляпунов.

– Когда иных воевод сюда пришлют, тогда они командовать и станут! – решительно отрезал Басманов. – А до того часа здесь приказываем мы с Замятней Ивановичем!


5 мая 1605 года

Город Путивль

Внезапно ударивший набат заставил жителей, что находились за пределами крепостных стен, бросить все дела и поспешить к крепости, скрываясь за ее высокими крепкими стенами от неведомой пока опасности. Кто был пугливее – бежал со всех ног сам, кто похрабрее али хозяйственнее – гнал перед собой скотину, птицу, быстро сворачивал в узел и волок на спине самый ценный скарб, что имелся в доме.

Путивлянам повезло. Показавшаяся на дороге армия повела себя на диво беспечно и не выслала перед собой конных разъездов, что первыми налетали на вражеские селения и – если везло – успевали перехватить припозднившихся людей, слишком долго собиравших в слободах свое добро. А если не везло – сталкивались с высланными из крепости встречь такими же легкоконными отрядами. Но только более свежими и многочисленными.

Однако в этот раз боярская кованая конница и закинувшие за спину бердыши стрельцы пришли без разведки. Они быстро заполонили слободские улицы и склоны под городской стеной, выстраиваясь полками и сотнями.