Рядом с ним стоял рослый поляк в кафтане с лисьим подбоем и в лисьем же плаще. Смуглое, покрытое оспинами лицо украшали тонкие усики и крохотная бородка, на плечи ниспадали из-под шапки черные завитые локоны.

– Пан Дворжецкий? – удивился паренек. – Ты здесь?

– Я поклялся служить тебе до тех пор, покуда у тебя есть деньги, Дмитрий Иванович! – отчеканил гусарский сотник. – А я никогда не нарушаю своего слова!

– Боюсь, с деньгами у меня теперь не очень, – признался царевич.

– До часа выплаты очередного жалованья есть еще восемь дней, Дмитрий Иванович! Все эти дни мы готовы сражаться за тебя, не жалея живота своего и сил! Приказывай!

– Отдыхайте, пан Дворжецкий, – устало разрешил наследник русского престола. – Утро вечера мудренее.

К чести польской шляхты, после случившегося разгрома струсили далеко не все вышедшие в поход храбрые паны. Примерно треть наемников осталась верна своему слову – в том числе остринский староста Ратомской и ротмистр Тышкевич. Они и стали командовать отрядом из тридцати сабель, несущим над собой польский стяг. Весьма заметная доля армии из двух сотен человек, вышедших невредимыми из кровавой битвы.

Новый день явил чудо, еще раз доказавшее истинность происхождения наследника русского престола и небесное ему покровительство. Во-первых, царские воеводы не стали разорять лагерь Дмитрия Ивановича. Истребив его армию, победители безмятежно ушли обратно в город. А во-вторых, около полудня в лагерь пришли полторы сотни служивых людей из города Путивля, что привезли с собой связанных князей Салтыкова и Мосальского, правивших каменной твердыней именем Бориски Годунова, клятву верности, и – всю городскую казну!!!

На радостях Дмитрий Иванович заплатил двойное жалованье всем пережившим жестокую сечу воинам – и приказал сворачивать лагерь, отступать к Севску. Даже с новым пополнением сил на осаду Северского Новгорода у него более не имелось. Царевичу и его воинству требовалось отдохнуть и набраться сил.

* * *

Дойдя до встретившего царевича колокольным перезвоном Севска, наследник московского трона приказал в честь наступающего Рождества – доставить ему из Курска знаменитую икону Богородицы, покровительницу русского воинства.

А в Новгород-Северский, по установившемуся зимнику, наконец-то добрался князь Василий Шуйский, злой и усталый, и тут же потребовал ответа: почему войска стоят в городе, а не ловят бунтовщиков?

– Так побили их вроде, Василий Иванович, – развел руками молодой еще, и сорока лет не исполнилось, боярин Петр Басманов.

– Коли побили, Петр Федорович, отчего изменившие города не заняты? – сурово отчеканил московский гость. – Кто ныне в Кромах, Севске, Курске, в прочих крамольных гнездах воеводствует? Отчего не освобождены они и даже не осаждаются?

– Так… – растерялся воевода. – Дык, воевода главный, князь Мстиславский, ранен был в сече случившейся! – спохватившись, ответил боярин Басманов. – Пика польская его в плечо достала, и на излечение он неделю назад отбыл! Я же в городе сем воевода и к делам полковым отношения не имею. Не ведаю, отчего князья гнаться за царевичем поленились.

– Не царевич он, а расстрига беглый! – решительно отрезал князь Шуйский. – И ты более не городской воевода, а второй в Большом полку! Коли князьям ума не хватает рати по дорогам водить, придется тебе на их место садиться. Царским именем тебя на сие место отныне жалую!

Боярин Басманов встрепенулся и приосанился. Место второго воеводы в Большом полку всего южного ополчения – сие есть хороший рывок по службе. После такого возвышения можно будет всерьез с князьями знатными местничаться!

– Поднимай всех служивых, окромя больных да увечных, снимайте со стен пищали, верстайте лошадей. Пороху да жребия[16] с собой прихватите с запасом.

– А город кто оборонять станет, Василий Иванович? – осторожно спросил боярин.

– От кого? – недовольно рыкнул князь Шуйский. – С Польшей у нас мир на двадцать лет, Сигизмунд мир оный буквально вымолил и нарушать не станет. Степняки зимой не воюют, татар до весны можно не опасаться. Главная опасность есть Гришка Отрепьев. Гадину сию надлежит скорейше раздавить и растереть, дабы и следа от нее на земле не осталося!

Под напором князя Шуйского и благодаря энергичности молодого воеводы уже через неделю были снаряжены полки общим числом почти в шесть тысяч человек, каковые шестнадцатого января выступили в сторону Севска.

Однако многочисленные сторонники, живущие во вражеском городе, заранее упредили царевича об опасности, и потому в тот же самый день он с четырьмя тысячами воинов двинулся навстречу годуновской рати.

Недели, проведенные в молитвах и отдыхе, не прошли для Дмитрия Ивановича даром. В его лагерь из окрестных земель стянулось множество ратных людей, а также на его стороне выступил служивый люд из Кром, Путивля и Рыльска.


Обе армии встретились двадцатого января тысяча шестьсот пятого года возле села Добрыничи. Подошедшие первыми годуновские полки остановились в деревеньке на ночлег, а опоздавшие сторонники царевича заночевали в заснеженном поле, чтобы на рассвете выстроиться поперек него, закрывая врагу путь к родным городам.

Явившиеся из Новгорода-Северского служивые люди встали напротив них в несколько прямоугольников: отдельно стрельцы в одинаковых кафтанах, отдельно «черные сотни» из городского ополчения, отдельно боярские сотни бедные, в кольчугах и тегиляях, отдельно – богатая сотня, вся сплошь из юшманов и бахтерцов. Чуток выждав и осмотревшись, московские полки начали медленно, но настойчиво выдавливать врага за пределы дороги. Годуновцы часто постреливали из пищалей, по одному выбивая из Дмитриевой рати казаков, ополченцев, черный люд. Умирать никому не хотелось, и ратники, не имея возможности ответить, пятились, отступали от смерти. Вражеские полки тут же надвигались, вставали на сотню шагов ближе и снова начинали метать тяжелые пули.

У Дмитрия такого же числа пищалей, увы, не имелось – и потому требовалось как можно быстрее свести сие преимущество противника на нет.

– Смотри, царевич! – вытянул плеть полковник Дворжецкий. – Самый богатый полк русских самый малочисленный. Блеску много, ан глубины всего три ряда, и стоят на полтора шага друг от друга. Слитным ударом мы их опрокинем! Прорвемся по левому флангу в тыл, окружим и порубим в лапшу! В тесной сече от стволов толку нет. Токмо тяжесть лишняя, и всё.

Дмитрий Иванович прищурился, глядя в указанном направлении. Кивнул.

– Сотники, в отряды! – привстав на стременах, приказал шляхтич. – Приготовить конницу к атаке!

Полковник немного выждал, давая командирам время доскакать до своих людей, отдать нужные приказы, затем медленно вытянул саблю из ножен.

– Копье! – отвел руку в сторону царевич и тут же ощутил в ладони холодную грозную тяжесть.

– Во славу Господа! – вскинул клинок над головой пан Дворжецкий. – Сметем басурманскую нечисть с лица земли! За мно-о-й!!!

– Ого-го-го-о-о-й! – отозвались многие сотни всадников справа и слева от него и вслед за командиром начали свой разгон. – За Господа-а!!!

Дмитрий Иванович ринулся в атаку вместе со всеми, но его почти сразу обогнали стоящие более удачно рыльские сотни, и потому в самой сшибке царевич так и не поучаствовал, просто влетев в прорыв вместе со всей остальной конской лавой. Впереди открылся простор, крытые соломой хаты за полем, заиндевевший кустарник слева и череда пушечных и пищальных стволов справа, перемежаемая десятками положенных на сошки ручниц. Дымящиеся фитили, раскаленные запальники, сосредоточенные перед началом работы бородачи.

Царевича словно обдало жаром – он вдруг вспомнил прошлую битву, прошлую атаку, прошлый прорыв и понял, что именно сейчас произойдет…

– Карачунье сердце! – Паренек сделал единственное, что только оставалось: бросил рогатину и резко качнулся всем телом влево, прячась за тушу скакуна, удерживаясь в столь неуклюжем положении на одном лишь стремени, да цепляясь рукой за луку седла.

Низкий поклон князю Григорию Тюфякину – держаться на лошади племянника научил отлично!

По ушам ударил оглушительный пушечный залп – и конь сорвался с галопа, кувыркнулся на снег.

Еще один залп, еще…


Одетый в пластинчатый доспех князь Шуйский привстал в стременах, обозрел обширное окровавленное поле и презрительно сплюнул:

– Тупое мясо!

Он повернулся к боярину Басманову, слегка кивнул:

– Сделай милость, Петр Федорович, проследи, чтобы служивые добили раненых, повесили пленных и закопали всю сию мерзость где-нибудь в лесу. С ворьем церемониться ни к чему. Затем выдвигайся к Кромам и Рыльску, потом к Севску и Путивлю. И не возвращайся в Новгород, пока не выжжешь все крамольничьи гнезда дочиста! Оставляю тебя здесь первым воеводой, с местом своим и окладом! Мне же срочно надобно в Москву, – и впервые за последний месяц царский воевода улыбнулся, с теплотой признавшись: – У меня, Петр Федорович, ныне свадьба! Притомился ждать…


Когда стрельба утихла, царевич выбрался из-за туши, осторожно осмотрелся, а затем, где полупригнувшись, а где и на четвереньках, и изо всех сил стараясь остаться незамеченным для пушкарей и пищальщиков, стал пробираться к дороге на Севск. Из его глаз катились крупные слезы.

Два месяца! Всего за два месяца он потерял две полные армии!

Античные полководцы в таких случаях бросались грудью на меч…

По счастью, Дмитрий Иванович не был античным полководцем и потому вполне благополучно, не столкнувшись с врагами, смог добраться до своего лагеря, забежать в свою палатку.

– Царевич, ты жив?! – вскочил сидящий там монах.

– Гришка?

– Я писарь, а не воин, царевич, – виновато пожал плечами Отрепьев. – Смотрел издалека. Опосля сюда вернулся. Думал, уже все… Пусть делают, что хотят. А ты, оказывается, опять уцелел!

– У меня больше нет армии, – пожал плечами Дмитрий.

– Зато у тебя есть Путивль! Его каменная крепость трех таких армий стоит! Давай, уходим! – Григорий схватил царевича за руку и потянул за собой. – Нужно убегать, пока годуновцы грабить не нагрянули! Лошади в лагере пока есть, кого-нибудь из обозников в свиту прихватим. Бежим, бежим, царевич! Пока ты жив, еще ничего не пропало!