— Дело в том, мисс, что если кто-то выпускает своих собак на нашу землю и причиняет беспокойство нашему скоту и все такое, то мы можем и пострелять их.

«Застрелите их! — хотелось сказать Элисон. — Пожалуйста! Я уговорю их отца, чтобы он не выдвигал обвинений. Я упрошу его, чтобы вместо них он усыновил спокойных китайских сирот. Милли разницу и не заметит. К тому же у нее скоро еще двое будут. Они, наверное, сливаются в одно пятно, когда носятся вокруг и производят опустошение, где бы ни находились».

— А что, у них самих нет детей? — спросил Тим, когда Элисон рассказала ему о жалобах соседей.

— Дело в том, Тим, что дети забегают в чужие угодья, выпускают кур, которых могут переловить лисы, и пугают коров, которые от этого дают меньше молока. Эти фермеры — предприниматели, и они несут убытки из-за твоих детей.

— Природа принадлежит людям, вот что я скажу.

И тут Элисон поняла, что ненавидит его. Ей стало противно все, что имеет хоть какое-то отношение к нему, включая его детей, даже тех двоих, которые еще не родились, потому что они неизбежно станут такими же, как и эта невменяемая четверка.

«Неужели в школе он был таким же?» — спрашивала она у себя.

Конечно же был. Просто тогда они не проводили вместе столько времени, и она не заметила его бесхребетности. В те годы он казался мягким, романтичным и даже оригинальным в своей решимости не соответствовать модным стандартам. Теперь она поняла, что он не мог быть модным, а его оригинальность исходила от врожденной неспособности замечать свои ошибки и исправлять их в соответствии с общепринятыми нормами.

«Его спасет только одно, — решила Элисон. — Все лишнее, что у него есть, хорошо бы погуще замазать корректором, только тогда он станет похож на своих современников.

И когда этот уикенд закончится, я так ему и скажу».


— Можно поговорить с тобой или это неудобно?

Тесс вздрогнула. Оказывается, Джерри шел за ней до самого женского туалета.

— Это называется преследованием, — сказала она. — Сделаешь еще несколько шагов — и мы станем героями фильма для взрослых.

— Я готов к этому, если ты согласна.

Тесс улыбнулась:

— Мы не можем зайти вместе в женский туалет. На нас и так смотрят.

Джерри оглянулся и увидел, что Хитер нервно следит за ними. Он улыбнулся и помахал ей рукой. Та быстро отвернулась.

— Ну вот. Она больше не смотрит.

Тесс захихикала:

— Уходи!

Ни один из них не заметил Макса, который производил впечатление человека, у которого свело шею. Он то и дело вытягивал ее, крутил головой и потирал затылок, словно пытаясь размять мышцы. С каждым поворотом он посматривал на Тесс, которая спокойно беседовала с этим мужчиной. Это его очень насторожило, очень.

— Я ухожу от нее, — сказал Джерри.

Тесс перестала смеяться:

— Надеюсь, не из-за меня?

«Хотя глубоко внутри, конечно, надеюсь, что из-за меня. Мне бы хотелось, чтобы меня любили так сильно, чтобы я могла распоряжаться судьбами людей вот таким образом».

— Разумеется из-за тебя. Но не беспокойся, я не буду стоять под окном твоей спальни и каждую ночь петь «Наша любовь будет вечной».

— Хорошо, потому что мне не нравится эта песня. Как и все другие, которые поют на свадьбах и похоронах. В этих песнях есть что-то жуткое.

— Как насчет «Ангелов» Робби Уильямса? — предложил Джерри.

— Или «Любовь вокруг нас» группы «Вет-вет-вет», — прибавила Тесс.

— И еще эту песню из фильма «Робин Гуд, принц воров», которую исполняет кто-то волосатый, — предложил Джерри.

— Эту обязательно, — согласилась Тесс.

«О господи, да мы с ним одинаковые, — поймала она себя на мысли. — Он подходит мне, устраивает меня, я чувствую, что мне будет трудно противиться его обаянию».

— Я решил не сдаваться, — сказал Джерри, глядя в сторону.

— Ты о чем? — спросила Тесс, зная ответ, но решив потянуть время.

— Я буду говорить тебе одно и то же, даже если ты будешь просить меня не делать этого, потому что мне кажется, что тебе это нравится. Я буду веселить тебя. И думаю, что когда-нибудь ты проснешься и тебе захочется улыбаться все время. И тогда ты придешь ко мне.

Тесс улыбнулась:

— Возможно, тебе придется долго ждать.

Джерри покачал головой:

— Я так не думаю.


Они пришли в Музей народных ремесел. Элисон полагала, что детям там понравится. Она заранее удостоверилась в том, что там нет животных и бесценных экспонатов из тонкого фарфора или хрупких древних предметов. Отправились они туда в полной уверенности, что все будет в порядке.

Передвигались медленно, в основном потому, что Элисон до отвала накормила их ростбифом, йоркширским пудингом, жареной картошкой, макаронами и рисом.

— Может, лучше им дать овощей? — спросил Тим, обеспокоенный непривычным меню.

— Я врач и знаю, чем кормить детей, — отрезала Элисон, которая накануне допоздна засиделась за компьютером, выискивая в интернете, что нужно приготовить детям, чтобы они сделались вялыми.

У нее появился соблазн дать им какое-нибудь лекарство, но ей не хотелось лишиться медицинской лицензии за нарушение врачебной этики.

Но если бы обед привел к тому, что средний ребенок сделался бы совершенно неподвижным, эти чудо-дети всего лишь получили бы временную передышку. После группового посещения туалета, который они описали в живописных подробностях, дети готовы были оторваться.

И оторвались.

Карли вставила прутик в ткацкий станок, на котором приятная пожилая женщина ткала что-то из шерсти ламы. Одна из деревянных стоек треснула, причинив ущерб, который потом оценили в триста фунтов стерлингов.

Люси нацарапала ругательные слова на каких-то горшках, которые сохли перед тем, как отправиться в печь.

Элли распустила занавеску из макраме, к которой был прикреплен ценник — «95 фунтов», а Натан встал перед женщиной с детской коляской и, размахивая топором, закричал: «Скуби-дуби-ду!»

Тима парализовало. Ему захотелось, чтобы Милли оказалась тут и навела порядок. Элисон поняла, что вся надежда на нее. Она раскрыла рот и закричала на детей:

— Карли, Люси, Элли, Натан! Ну-ка, убирайтесь отсюда! Или мне к вам подойти и надавать по шее как следует?

Слова вылетели сами собой, прежде чем она вспомнила, что находится в общественном месте и к тому же является местным врачом общей практики.

— Я немного погорячилась! — проговорила она, однако ее недовольный вид свидетельствовал о том, что она вовсе так не считает.

Она решила, что ей, по большому счету, наплевать на окружающих. Можно подумать, будто никто из них никогда не кричал на детей и не грозил наказанием.

Таким образом, ее репутация была вконец испорчена, хотя намерение поколотить этих зверенышей доставило ей минутное удовольствие.

Все четверо детей громко разрыдались, шумно всхлипывая. Элисон пришла в ужас. Посетители снова повернулись в ее сторону и уставились на нее. Она подбежала к детям.

— Тсс! — зашептала она. — Если перестанете плакать, дам каждому по пять фунтов.

— Так детей не воспитывают, — заметил кто-то.

— Но он ведь подкупает их, — закричала она, указывая на Тима. — Он их отец. Я с ними только что познакомилась и совершенно не в восторге от них!

Слезы, разом прекратившиеся от обещания пяти фунтов, хлынули снова еще сильнее.

— Да замолчите вы, все замолчите! — закричала Элисон.

Пришло время вмешаться Тиму.

— Дети, пойдемте, — сказал он и повел их к парковке.

Проходя мимо Элисон, каждый ребенок удостоил ее самой язвительной улыбкой, на какую только был способен.

Она едва удержалась, чтобы снова не закричать. Она не стерпела бы новых обвинений от зевак. Элисон последовала за Тимом и его выводком к машине. К ее дому они ехали молча. По прибытии Тим сказал детям, чтобы те собирались.

Они в ответ радостно заулыбались такими чистыми детскими улыбками, которых Элисон еще не доводилось у них видеть.

— Сегодня я узнал тебя с той стороны, о существовании которой не подозревал, — медленно произнес Тим. — Да ты никогда не была матерью, поэтому не имеешь большого опыта, но то, как ты кричала на них сегодня, мне неприятно.

Элисон и не думала защищаться. Она пришла к выводу, что родители совершенно заблуждаются, когда речь заходит об их детях. Они видят только хорошее, и ей бы очень хотелось узнать, что хорошего видели Тим и Милли в своих детях.

— Мне жаль, что тебе не нравятся мои ребятишки, — продолжал Тим. — Но они — часть меня, и хорошая часть, я думаю. Но если ты не находишь с ними общего языка, значит, у нас нет будущего.

У Элисон даже рот раскрылся: «Он избавляется от меня? Еще раз? Это я собиралась вышвырнуть его, но позволила остаться по доброте душевной до того дня, когда можно будет дать ему от ворот поворот с чистой совестью и расквитаться за то, что произошло двадцать лет назад.

Да как он смеет? Как он смеет…»

Не успела она заговорить, как Тим вышел, чтобы помочь своим детям собраться.

— Да, кстати, — обернувшись, холодно произнес он, — забыл тебе сказать. Твой муж звонил на прошлой неделе.

Надо было бы отругать его за то, что он умолчал о звонке, но она не хотела больше ни грамма энергии тратить на этого человека. Опустившись в свое любимое кресло, она машинально смахнула засохший яичный желток, после чего задумалась о своем будущем без Тима, без его детей. С Гэбриэлом, разумеется. Возможно, с ребенком. Но явно с человеком, который живет далеко отсюда. И определенно с тем, у кого нет своих детей.


— Ты рано, — осуждающе проговорила Милли.

Тим смотрел на нее так, словно они не были знакомы. Да он и правда не узнавал ее. С каждым днем их разлуки она все больше изменялась. И, изменяясь, вовсе не превращалась в ту девушку, которую он когда-то знал. Она пошла дальше и стала совершенно другим человеком.