Но дело всегда кончалось тем, что она говорила самые настоящие грубости. Она пыталась изменить себя, но не могла. «В моем возрасте это невозможно», — мысленно обращалась она к членам своей семьи, когда они смотрели на нее, будто сожалея о ее затянувшемся пребывании на этой планете. Но она молчала. Она никогда не разговаривала на эту тему ни с кем из своих детей, а теперь уже было слишком поздно начинать.

Грэм проглотил обвинения в неблагодарности, которые грозили выплеснуться наружу. Ему хотелось сказать, что Дафна склочная женщина и ужасная мать, но он пожалел Фиону.

А вот Фиона не собиралась оставлять это просто так.

— Почему ты хотя бы раз не можешь быть любезной с Грэмом? Почему бы тебе просто не сказать: «Они красивые. Большое тебе спасибо за то, что ты приветил меня в своем доме. Спасибо за то, что переделал весь дом, чтобы мне было удобно. Спасибо, что не отослал меня в дом для престарелых». Между прочим, все твои сыновья и невестки просто мечтают тебя туда отправить.

Дафна и сама собиралась поблагодарить зятя, но не могла, особенно теперь, когда Фиона опередила ее. Только начнешь делать и говорить, что тебе велят, — конец твоей независимости. Потом можешь просто умирать.

— Я сказала «спасибо», — сдержанно проговорила она. — Прошу прощения, если вы ожидали восторженных речей. Я и не знала, что нужно благодарить членов своей семьи за каждый пустяк, который они для меня делают. Не помню, чтобы ты благодарила меня за все то, что я сделала для тебя.

Это было обычное вступление к типичной ссоре между матерью и детьми. Фиона знала его наизусть. Иногда у нее появлялся соблазн записать на пленку свой текст, чтобы в следующий раз, когда возникнет конфликт, можно было просто включить запись, и пусть она звучит, чтобы ей не нужно было утруждаться или даже находиться в этой комнате.

Но она решила, что не даст испортить сегодняшний вечер. Весело не будет, но пусть он хоть пройдет цивилизованно. Надо позвать детей. Они точно смогут сдержать Дафну.

— Раз уж это твой первый вечер у нас, то давай поужинаем вместе, — непринужденно произнесла она. — Дети! Накрывайте, пожалуйста, на стол!

Веселый топот четырех пар ног, раздавшийся на лестнице, снял напряжение у собравшихся на кухне. Фиона включила плиту, чтобы та разогревалась.

На кухню вошла Ребекка, их старшая, и лицо Дафны расплылось в улыбке.

— Привет, дорогая. Ты сделала домашнее задание?

— Да, бабушка. Мама, у меня есть время до ужина сыграть с бабушкой в карты?

— Конечно, целых десять минут.

Дафна проворно поднялась и пошла за своей ненаглядной внучкой в гостиную.

— Тебе не кажется забавным, что Ребекка — ее любимица, а ведь именно она похожа на тебя больше других? — спросил Грэм, впервые осознав этот факт.

— Не говори глупости! Просто Ребекка ведет себя с ней терпеливее других и не раздражает ее. Всем нравятся послушные дети. Поэтому она никогда не любила меня. И до сих пор не любит.

Грэм обнял ее:

— Любит. Только не знает, как это сказать или показать. Но это ее потеря.

— А что она потеряла?

— Тебя.

Фиона закрыла глаза, не зная, что ответить. Иногда доброта мужа казалась ей чрезмерной. Это было нежелательное наследство ее матери, которая тоже не умела с благодарностью принимать, что дают. Все годы замужества она настраивала себя на то, что должна просто позволить Грэму любить себя. Однако в присутствии матери это казалось трудноосуществимым. Она уже засомневалась в его любви. Прервав размышления, Фиона игриво подтолкнула его к двери:

— Иди переоденься. Вот попадет пыльца от лилий на твой костюм, что будем делать?

Прежде чем оставить ее одну на кухне, Грэм сделал вид, что обиделся. Этот вечер прошел не лучше других, хотя ужин был замечательный. Дафна была снисходительна по отношению к детям, хотя те вели себя хорошо. Вместе с тем она то и дело задевала Фиону и Грэма, отменяя все их замечания, чтобы дети доедали все, что у них на тарелках, не разговаривали во время еды и вообще вели себя как люди, а не как существа в каком-нибудь документальном фильме Дэвида Аттенборо.

После ужина Дафна зашла к каждому ребенку в комнату и прочитала сказку. Фиона слышала голос матери по «радио-няне»[28], которая включалась на ночь. Она вспомнила, как мать читала ей по вечерам. Интересно, когда это прекратилось и почему?

Дафна тоже вспоминала те вечера, но она-то знала, когда это закончилось. Однажды, когда Фионе было восемь лет, она пришла из школы и заявила, что теперь сама умеет читать и не хочет, чтобы это делала мама.

То была обычная детская жестокость, которую родители хотя и ожидают от своих чад, но, тем не менее, обижаются. Вот почему Дафна столь дорожила возможностью возобновить эту традицию с внуками.

Потом она спустилась к Грэму и Фионе, которые все еще сидели в гостиной, обсуждая, как прошел день у Грэма. Когда Дафна вошла, оба умолкли, тотчас дав ей почувствовать, что она здесь чужая. Она не завидовала их близости. Даже была рада за Фиону. Все ее сыновья сделали довольно скучный выбор, и она наблюдала, как они преждевременно старятся, понимая, что довольствуются посредственностью и ничего не могут с этим поделать.

— Ладно, я пошла спать, — коротко произнесла она.

— Но еще только полдевятого, — возразила Фиона. — Ты ведь, кажется, не ложишься раньше одиннадцати-двенадцати?

Но Дафна уже поднималась по лестнице, с трудом преодолевая каждую ступеньку.

— Вы же не хотите, чтобы я вам мешала. Мне и в моей комнате будет неплохо, — бросила она на прощание.

Ей послышались скулящие нотки в своем голосе, и она возненавидела себя за это, да так, как вряд ли это удалось бы кому-либо другому. Это вышло непроизвольно. Все свои усилия она направляла на то, чтобы ее непослушные конечности двигались так, как она этого хочет. А голос мог бы и сам о себе позаботиться, а если он прозвучал жалостливым и одиноким, что ж, она старая женщина, ей и самой не доставляет радости быть такой.

Остаток вечера Фиона изливала свое раздражение на Грэма, который воспринимал это недовольство как часть семейной жизни, к которому давно привык. На следующее утро она подумала, что не надо было так набрасываться на него. Ему ведь труднее, наверное, еще и потому, что это не его мать. Но он так хорошо умеет слушать и так терпелив.

Ее снова поразило, как он далек был от нее весь вечер. Тогда она решила приписать это перспективе совместного проживания с Дафной, но сейчас не была в этом уверена. Обычно, когда речь заходила о теще, он произносил ничего не значащие слова, обязуясь терпеть ее выходки и поддерживать жену во время этого испытания, однако она ожидала и вспышки неповиновения.

Какой смысл спрашивать его, что произошло. Он все равно ничего не скажет. Если только проблема не из тех, что может иметь какие-то последствия для Фионы или детей. Пусть он разберется с нею сам.

И пожалуй, было бы совсем неплохо, если бы это оказалось чем-то несущественным. Но все равно ей лучше быть в курсе, потому что, как показывает опыт, несущественные проблемы имеют обыкновение разрастаться, если их не подавить в самом начале.

Фионе захотелось с кем-то поговорить об этом, узнать, не кажутся ли со стороны ее опасения глупыми. Вот Милли тревожилась насчет Тима и чуть не сошла с ума. Нужно, чтобы за это дело взялся тот, кто знает и ее, и Грэма. Нужно выплеснуть все это, не подвергая цензуре и не фильтруя, и даже не пытаясь самой во всем этом разобраться.

«Мне нужен человек, который направит поток сознания в связное русло всех моих нынешних переживаний, — думала Фиона. — И еще мне нужно, чтобы этот человек подсказал мне, что делать.

Мне нужна Тесс».


Грэм согласился с тем, что Фионе совершенно необходимо делиться всеми подробностями своей жизни с ним, а также со своими подругами. И с домработницей. И с парикмахером. И с любым совершенно незнакомым человеком, который находится рядом с ней больше полуминуты.

Но он-то другой. Она всегда это за ним замечала. Он никогда не скрывал своей нелюбви к бесконечным признаниям, поэтому ей не нужно удивляться, что он сейчас не готов делиться с ней своей недавно обозначившейся проблемой. И потом, даже если он и из тех, кто все выкладывает своей жене, об этом он ей не расскажет.

Придя на работу, он обнаружил еще одно письмо на свое имя. Он открыл его, страшась непредвиденного, но не в силах стереть сообщение, не прочитав. А именно это ему и следовало бы сделать.


Привет, Грэм!

Не знаю, получаешь ли ты эти сообщения. Мне приходится посылать их через компьютерную фирму, потому что прямо на твой электронный адрес они не попадают.

Я полагаю, что ты читаешь их, но не хочешь отвечать. Ладно, может, тебя это совсем не интересует. Тогда просто ответь мне электронным письмом и так и скажи, тогда я перестану преследовать тебя. Уж я-то помню, как ты ненавидел, когда я доставала тебя!

Но если ты беспокоишься насчет встречи, то не стоит. Мне хочется, чтобы ты просто написал мне, хочется узнать, что сталось с твоей жизнью (твоя биография на сайте довольно скудная!) и не жалеешь ли ты о чем-нибудь. А вот я жалею.

Просто мне кажется, что если мы проясним ситуацию относительно того, что произошло так много лет назад, я смогу жить дальше. Сейчас я немного притормозила. Дела идут не блестяще, и это неизбежно заставляет меня оглянуться на то время, когда все было так хорошо, что лучше и не бывает.

Ну да ладно, это моя последняя попытка. Если напишу снова, то, наверное, приближусь на опасное расстояние к территории сталкера! Так что теперь сам решай.

С любовью, Кристина


«Будь дома все хорошо, мне бы, наверное, легче было сопротивляться, — подумал он. — И дело не в том, что у меня не было возможности помешать Дафне перебраться к нам. В конце концов, это было мое решение. Я сделал это ради Фионы, потому что люблю ее. Да, не так, как Кристину, но это настоящая, зрелая любовь.