— Ты уже уходишь?

Лара глубоко вздохнула, как это делают дети, которых раздражают бестолковые родители.

— Я тебе уже говорила, мама, что хочу прийти в школу пораньше.

Макс тоже глубоко вздохнул:

— Она тебе это уже говорила, мама.

Тесс бросила на него сердитый взгляд:

— Хорошо, милая. Желаю тебе хорошо провести день.

Лара быстро поцеловала родителей и ушла.

Тесс повернулась к Максу:

— Ты можешь поверить, что еще на прошлой неделе она сама не ходила в школу и мы всегда отвозили ее на машине? Хотя теперь школа метрах, наверное, в двадцати отсюда. Глупо было бы ехать туда на машине.

Макс почувствовал, что она гордится своей дочерью и вместе с тем ей грустно оттого, что та взрослеет.

— Теперь наша девочка живет в незнакомом районе, ходит в школу, где никого не знает, и счастлива, как никогда.

Тесс улыбнулась:

— Мы всегда говорили, что ей было бы полезно ходить в школу пешком.

— Ну вот! — оживленно воскликнул Макс. — Иногда лучшие решения — это те, которые мы вынуждены принимать.

— Может быть. Посмотрим, как ты заговоришь после того, как вскроешь конверты.

Макс сел, неторопливо открыл конверты и пробежал глазами счета (как это ни печально, но рекламных листовок не было), после чего аккуратно положил бланки на стол.

— Ну? — с тревогой спросила Тесс.

Макс глубоко вздохнул:

— У нас очень, очень большая проблема.

Тесс закрыла глаза. Короткий курортный роман с бедностью закончился. Пока он длился, было забавно, а теперь, как говорится, «танцевали — веселились, подсчитали — прослезились».

«Что же нам теперь делать?» — спросила Тесс у самой себя.

Она знала, что надо бы поинтересоваться об этом у Макса, но у того был слишком озабоченный вид. Тесс решила, что она спросит у него потом. Она подошла к мужу и мягко обняла за плечи. Она хотела было помассировать их, но мышцы рук у нее болели, как и все остальное.

— Мы все уладим, — сказала она.

— Как?

В голосе Макса появились панические нотки.

— Сегодня нам нужно на работу. Поговорим об этом потом.

Макс слегка приободрился при упоминании о работе. Ему нравилось, когда нужно было предпринимать какие-либо конкретные действия. И он всегда лучше справлялся с практическими затруднениями, нежели с проблемами эмоционального свойства, например, когда речь заходила о ребенке. Он плохо воспринимал рекомендации вроде «живи сегодняшним днем», «мысли позитивно» или «веди счет благим делам». Он предпочитал иное.

«Почему бы мне не съездить в аэропорт Станстед? Интересно, сколько я на этом заработаю? — думал Макс. — Мне нравится общаться с людьми, которые ничего обо мне не знают, которые не ждут от меня какого-то определенного поведения. При них я могу сделать вид, будто у меня все в порядке, что я вполне уверенно чувствую себя в жизни и мне не нужна поддержка ни моей жены, ни кого-либо еще».

Он вспомнил, каким любезным стал Арчи, когда Макс согласился взять ночные рейсы, от которых все отказывались. Хитрый парень этот Арчи. Вряд ли будет его защищать или спросит, как он собирается выпутываться из долгов.

Вот с кем ему хотелось бы сейчас быть. С Арчи.

Он вскочил:

— Быстро приму душ и пойду. Возможно, еще успею подобрать одного бизнесмена, которому нужно в аэропорт.

И он небрежно снял с плеч руки Тесс.

Тесс знала, что даже если весь следующий месяц он будет возить бизнесменов в аэропорт каждые два часа, это вряд ли заполнит брешь в их финансовых проблемах. Она с негодованием подумала о том, что ей одной придется нести на себе груз ответственности за сложившуюся ситуацию.

«Что ж, такую роль я выбрала в браке, — подумала она. — Придется играть ее. Но кто поможет мне с моими проблемами? Кто выслушает меня и даст совет? Макс обращается ко мне. А мне кому пожаловаться?

Мне нужна Хитер».


— По-моему, у нас проблема, — сказала Милли.

Тим прикусил губу. В последнее время он всякий раз с негодованием воспринимал вторжение жены в свои мысли. Он не имел ничего против, если она заговаривала о чем-то необходимом, о том, что касается детей, спрашивала, когда он придет домой, или рассуждала о своих несчастных приятельницах. В таких случаях он включал автопилот и старался к месту произносить «гм», «ага», а иногда и «представляю себе», когда Милли явно ждала проявления интереса с его стороны. Но все, что требовало от него полного внимания, он расценивал как вторжение.

— Что еще? — непонимающе спросил он.

Заметив, что Милли съежилась, он смягчился:

— Извини за резкость, проблемы на работе.

— Ты не говорил, что у тебя проблемы, — сказала она, искренне встревожившись. — Что случилось?

«Отлично, — подумал Тим. — Теперь я буду придумывать проблемы. Будто мне мало тех, что у меня уже есть».

— Да ничего особенного, просто трудный клиент попался. Но я справлюсь.

Он изобразил улыбку, которая сделала его похожим на Джека Николсона в фильме «Сияние», когда тот сошел с ума и принялся бегать по лабиринту с ножом. Одного взгляда на эту улыбку было достаточно, чтобы Милли передумала делиться с мужем плохими новостями. Лучше пока это оставить при себе, подождать, пока он станет менее воинственным, только тогда они смогут по-настоящему поговорить. А ведь у них есть нечто важное, о чем нужно поговорить, хотя он этого и не знает.

У Тима уже челюсть заболела оттого, что он продолжал улыбаться.

— Ну давай, говори, что у тебя за новость?

Милли похлопала его по руке, точно он был ребенком, требующим внимания:

— Это может подождать. Иди, работай.

Она поцеловала его в макушку и бросилась в ванную, едва сдерживая тошноту.

«Ненавижу, когда она это делает, — подумал Тим, которого передернуло от этого проявления нежности. — Я для нее точно пятый ребенок. Разговаривает и обращается со мной, как с подростком. Противно. Хочу снова стать взрослым. Хочу вести взрослые разговоры со взрослыми людьми. Хочу рассказать кому-нибудь о своих больших проблемах. И больше всего на свете я хочу говорить о том, что не имеет никакого отношения к детям.

Мне нужна Элисон».


— Да, кстати! — крикнула Милли из ванной.

Что там еще? Тим прикрыл глаза, чувствуя, как терпение покидает его.

— Да, дорогая?

Милли глубоко вздохнула. «Ну, давай же!» — сказала она себе.

— Я хотела тебя предупредить. Ты сегодня должен вовремя вернуться. Мне нужно уйти.

— Куда?

— У меня встреча с одним старым приятелем, — как можно более таинственно ответила Милли, стараясь справиться с подступающей дурнотой.

Тим пожал плечами и ушел. Милли слышала, как закрылась дверь. Пожалуй, зерно заронено.

Она сидела на полу ванной. Такой изнурительной утренней тошноты у нее еще не было. Уж не переживания ли из-за Тима ухудшили состояние? Она чувствовала, что что-то не так, и знала — что бы это ни было, беременность тут ни при чем.

«Да мне от этого ничуть не легче, — с горечью думала она. — Я с нетерпением ждала, когда снова стану сама собой: не просто матерью, а самостоятельным человеком. Я забыла многие приемы: как говорить, чтобы голос не был визгливым, а улыбка чтоб была не как у Мэри Поппинс; как смотреть на кого-то, чтобы глаза при этом не бегали от стараний уследить то за одним ребенком, то за другим; и как говорить на темы, не имеющие отношения к детям.

Это трудно, поскольку десять лет я была матерью и больше ничего не делала. Но я буду работать над собой. Да я уже начала. Даже нашла время, чтобы читать газету каждое утро, чего не могла себе позволить, когда дети были дома.

Но теперь этому пришел конец. Все утро меня тошнит, а остальную часть дня я буду заниматься тем, что должна была сделать утром. А потом мне надо притвориться, будто я куда-то ухожу, чтобы вызвать у Тима ревность.

Кажется, я схожу с ума. Мне нужно с кем-то поговорить. Чтобы кто-то выслушал, какие у меня проблемы. Чтобы этот человек видел не только какая у меня прическа. Чтобы кто-то сказал мне, что я поступаю правильно, а если нет, то предложил бы что-то другое.

Мне нужна Фиона».


Фиона сидела на кухне и держала в руках чашку теплого чая, который она заварила себе из пакетика. Она получила от этого какое-то извращенное удовольствие, однако оно не вполне компенсировало огорчения минувшего вечера.

Грэм пришел домой с двумя букетами цветов — один для нее, другой для Дафны. Фиона посмотрела на него с удивлением. Она знала, чего стоил ему подобный жест великодушия, поскольку он ненавидел ее мать. Она тепло обняла мужа, пытаясь заглушить настойчивый голос, вопрошавший, не перестарался ли он, а если да, то зачем.

— Смотри-ка, мама! Смотри, что Грэм тебе купил.

Особенно впечатляющий букет лилий Грэм вручил Дафне, которая неловко сидела на стуле с прямой спинкой. Он быстро поцеловал ее в щеку, после чего подал цветы.

«Такие красивые», — подумала Дафна. Ей захотелось расплакаться от этого знака внимания, особенно учитывая то, что зятю, должно быть, ненавистен ее приезд. Но она не имела права расслабляться. Стоит только потерять контроль над собой, как знать, что она потом скажет или сделает? Поэтому она крепко поджала губы и взяла цветы.

— Спасибо, — сказала она. — Но я не могу находиться рядом с ними. Пыльца лилий оставляет ужасные пятна. Их ничем не вывести. Фиона, поставь цветы в вазу и убери подальше, чтобы они ничего не испачкали.

Это прозвучало резче, чем она предполагала. Так всегда происходило, а почему — она и сама не знала. В шесть вечера она приняла лекарство, боль поутихла, и Дафна, видно, решила возместить недавнее проявление слабости, сообщив голосу твердые нотки. Ей просто не хотелось, чтобы Фиона подумала, будто она совсем ослабла и выжила из ума.