Однажды в полнолуние налетел сильнейший порыв ветра. Казалось, он был послан из Гармендии-дель-Вьенто. Огромная спираль вырвалась из облака и устремилась прямиком к Фьямме, которая только что получила очередную записку: "ПОЗВОЛЬ СВОЕЙ КОЖЕ ЧУВСТВОВАТЬ". И вдруг Фьямма начала двигаться в ритме ветра, который, казалось, приглашал ее потанцевать, выпевая вместе с листьями зеленую древесную мелодию. И под эту зеленую мелодию босые ноги Фьяммы танцевали голубой танец. Ее длинная тень, отбрасываемая на скалы, в ритме ночного листопада то приближалась к луне, словно целуя ее, то снова отдалялась. Фьямма не заметила, как разделась. Обнаженная, она кружилась и кружилась как сумасшедшая, открыв свое тело ласкам щедрого ветра. Она танцевала и танцевала, пока первый солнечный луч, словно ножом, не разрезал темный бархат ночи. И тогда ветер успокоился и уснул, усталый.

Через несколько дней она нашла у входа в огромную каменную пещеру голубую розу с изумительным запахом. Рядом лежала записка: "ПОЗВОЛЬ НОСУ ЧУВСТВОВАТЬ ЗАПАХИ". Фьямма поднесла цветок к лицу, вдыхая запах, но роза у нее на глазах увяла. Наполнив душу чудесным ароматом, Фьямма решила провести возле этой скалы несколько ночей, и спала прямо на земле, чувствуя кожей ее дыхание.

И однажды утром, после долгого поста и молчания, после того, как аромат голубой розы окончательно очистил ее душу, Фьямма преобразилась: все бури улеглись, все радости и печали утихомирились, и наступил полный покой. Она проснулась с желанием медитировать. Подчинившись внутреннему голосу, который она теперь слышала отчетливо, Фьямма встала над водопадом. Раньше она не осмеливалась подходить так близко, потому что боялась высоты. Сейчас же стояла у самого края, не закрывая глаз. Пришло время победить древние страхи. Не мигая, чуть дыша, сознавая, что в любой момент может сорваться, она простояла не шевельнувшись с восхода солнца до того момента, как на небо выплыла луна. Потом, словно со стороны, увидела, как падает в бездну, но не испытала при этом ни малейшего страха. Она видела себя плывущей в пустом пространстве и чувствовала, что это ей невыразимо приятно. В таком состоянии Фьямму и застала та самая женщина в красном, которую несколькими неделями раньше они с Давидом видели у входа в один из храмов Каджурахо.

Пришло время понять, что такое Тантра.

Голосом, похожим на свист ветра, женщина позвала ее по имени. Фьямма пришла в себя. После многих дней одиночества это был первый ее контакт с людьми. Почему-то женщина напомнила ей Апассионату, рыжую голубку, крылатую почтальоншу. Теплая волна прилила к сердцу Фьяммы. Она снова почувствовала острую потребность в матери и подруге. Чувства ее были, как ей казалось, обнажены. Она знала, что им, как и ей самой, нужно окрепнуть, ведь предстоял долгий путь.

Загадочная женщина с седыми волосами, которая сказала, что имя ее — Либертад , наблюдала за Фьяммой все время, что та жила в монастыре. Это она забрала кувшин с водой, она оставляла записки, положила розу возле пещеры, вызвала ветер. Она была прекрасно осведомлена обо всех страданиях и сомнениях Фьяммы в эти дни — двадцать лет назад она сама прошла через подобные испытания, разве что более жестокие.

Женщина в красном рассказала Фьямме, как оказалась в этих местах. Она покинула свою страну, пережив множество неудач. Бросила семью, работу, друзей и любимого человека. Она приехала сюда в поисках истины, которая успокоила бы ее душу. И была уверена, что, когда уедет из своей страны, все ее проблемы кончатся. Но проблемы остались при ней: переехали вместе с ней из одной страны в другую. Она хотела, чтобы изменилось все вокруг нее, хотела оказаться в благоприятной среде. Но не понимала, что измениться должна прежде всего она сама. Фьямма очень внимательно слушала Либертад. Раньше она воспринимала бы ее как одну из своих пациенток и тут же поставила бы диагноз, руководствуясь какой-нибудь из своих толстых книг по психопатологии. Но сейчас она понимала эту женщину, и ей казалось, что, слушая ее, она слышит свой собственный голос, рассказывающий о ее, Фьяммы, собственной жизни... Сейчас она слушала душой... А Либертад рассказывала о том, как ночь за ночью мучилась, вспоминая свое прошлое, на том же месте, где теперь разговаривала с Фьяммой, и что когда освободилась от всех сомнений и мыслей, то поняла великую истину: ее сознание было заблокировано страхом. Это открытие помогло ей понять и многое другое. Именно страх заставляет живые существа действовать или бездействовать. Тот самый страх, который она отказывалась признавать. Это не боязнь кого-то или чего-то, это присущий каждому человеку глубокий внутренний страх, без которого невозможна и сама жизнь, хотя многие люди себе в этом страхе не сознаются.

Сама того не подозревая, Фьямма была во власти множества страхов — тех, что еще в детстве внушили ей в семье, тех, что позднее, в школе, ей внушили учителя. Позднее к ним прибавились религиозные страхи — когда ей начали рассказывать о грехах и наказаниях, о распятии. В юности к этому добавилась безответная любовь, а еще позднее — профессиональные страхи. Из-за всех этих страхов она и потеряла сорок лет жизни.

Фьямма слушала и сравнивала жизнь женщины в красном со своей жизнью. На минуту ей показалось, что Либертад читает ее мысли — настолько их мысли совпадали.

Они говорили об атавистическом страхе, который наследует большинство смертных и который особенно силен в мире западных ценностей, в котором обе они выросли. Страхе, который так живуч, потому что многократно воспроизведен во множестве жизней...

Они говорили о страхе смерти. О страхе не быть оцененным по достоинству. О страхе не принадлежать. О боязни признать ошибку. О страхе перед болью. О страхе перед радостью. О боязни сказать правду. О страхе перед самой правдой. О боязни исправиться. О страхе перед неизведанным. О страхе быть никем не замеченным. Говорили о СТРАХЕ, который мешал жить и чувствовать.

Сейчас Фьямма понимала, почему многие люди скорее убьют в себе чувства, чем попытаются что-то в жизни изменить. Не видеть, не слышать и не понимать легче, чем пробудить эти чувства, заставить их жить полной жизнью. Махнуть на все рукой легче, чем начать новую жизнь, в которой можно жить, наслаждаясь самим собой, исповедуя здоровый эгоизм, который помогает быть в гармонии с самим собой и с окружающими...

Фьямма вспомнила мать и сестер и подумала о том, насколько они были несчастны. Она подумала обо всех людях, которые рождались, росли, размножались и умирали, уверенные в том, что жили, что искренно любили, а на самом деле и не знавших, что такое жизнь. Они делали то же, что и другие, трудились в учреждениях, вступали в общества, и везде им были рады, а сами они пребывали "в счастливом рабстве" у чужих мнений, и хорошо им или плохо, решали другие — "если меня любят, я счастлив, не любят — несчастлив...", — и свою свободу они отдавали тем, кто и сам не свободен.

Все эти страхи, замаскированные под различные патологии, прошли перед Фьяммой за долгие годы работы. А она была уверена, что, применив то или иное лечение, поможет всем этим людям найти то, что они ищут.

Она была профессиональным оценщиком чужих чувств, но не понимала природы чувств собственных. Она объявила себя спасателем, а спасать нужно было ее саму...

В тот день Фьямма пробудилось для новой жизни. В сорок лет она начинала жить с чистого листа, опираясь не на чей-либо опыт и наставления, а лишь на недавно обретенную собственную внутреннюю силу.

Ее разум был свободен от прописных истин. Она была как неотесанный камень, форму которому должен был придать жизненный опыт. Она чувствовала себя так, словно только что родилась на свет.

Фьямма воспринимала теперь жизнь как реку, за течением которой следила все то время, что жила в монастыре, наблюдая, как река ежеминутно менялась, оставаясь прежней. Вода всегда по-разному падала с высоты, всякий раз по-другому омывала один и тот же камень. Она текла и журчала, но ее течение изменялось, и изменялось не по ее воле. А она "текла, как течется", не сопротивляясь, не противодействуя. Фьямма чувствовала себя сейчас частью природы, частью того, чем она всю жизнь любовалась издалека, смотрела как на что-то, не имеющее к ней прямого отношения. Она снова научилась восхищаться. Она знала, что жива, потому что все ее чувства были готовы принять то новое, что им предстояло принять и оценить, а сама она готова была позволить себе ЖИТЬ. Теперь Фьямма знала, что жизнь — это череда вдохов и выдохов и что только благодаря этим вдохам и выдохам можно почувствовать свое настоящее, глубинное "Я". Она знала, что вся вселенная подчинена гармоничному и совершенному ритму, что за приливом должен следовать отлив и что если этот ритм нарушится, разрушится и весь мир.

На землю опустилась ночь, и все вокруг окутал туман, а Фьямма и Либертад все сидели у водопада. Фьямма чувствовала, что ей еще многое предстоит узнать от своей собеседницы, но не спешила — время утратило значение, теперь она была готова ждать хоть всю жизнь.

Пристально посмотрев в глаза Фьямме, Либертад снова заговорила, сказав, что знает, почему Фьямма здесь. Потом ровным, спокойным голосом начала рассказывать о Тантре. О том, что тантризм есть возвращение к высшей простоте. О том, что жить — значит идти вперед, не боясь трудностей, потому что, если останавливаться перед трудностями, вместо того чтобы бороться с ними, ты только их увеличишь. О том, что главное — не гнаться за счастьем, а поддерживать чистоту души, быть готовым к неожиданностям, потому что Тантра — это постоянное приобретение нового опыта. О том, что избегать страдания значит лишить себя возможности познать истину. Либертад говорила о Тантре как о культе женственности, понимаемой как ключ ко всем чувствам, потому что чувственность — основа гармонии.

Фьямма поняла, почему у них с Мартином ничего не получилось: в детстве Мартина лишили женственности, и потому в зрелом возрасте он был не способен ни на какую ласку и нежность, кроме сексуальных. Сдержанность Мартина в проявлении чувств и стала причиной их постепенного отдаления друг от друга. Фьямме стало жаль и Мартина и себя. Слишком поздно пришло понимание. Как ей хотелось бы, чтобы и Мартин все понял! Но сейчас она уже ничего не сможет ему объяснить.