Проведя несколько дней в Каджурахо, Фьямма с Давидом, как и планировали, расстались. Давид направился в окрестности Панны, где собирался встретиться с мастерами, изучавшими джайнистские скульптуры, созданные под влиянием искусства гуптов. Он задумал это еще в Гармендии-дель-Вьенто, после беседы с жившими там индийцами, которые работали по камню. Давид хотел научиться воплощать в камне чувственность, он больше не хотел создавать холодные фигуры. К следующей выставке он хотел подготовить что-то, что поразит зрителей, и ему казалось, что эротика — это именно то, что нужно: его одинокие женщины становились похожи одна на другую, и следовало добавить мужской компонент и немного эротики.

А Фьямма направилась в монастырь, располагавшийся в горах Виндхья, недалеко от храмов любви. Она не знала, что ждет ее там, но полагалась на мудрость того, кто дал ей совет побывать в этом монастыре — ее друга-йога, который жил в индийском квартале Гармендии и с которым она советовалась перед тем, как отправиться в Индию. Он уверял Фьямму, что если она отправится в путешествие, не собираясь ничего искать, то найдет многое. Этот человек был мудрец, много лет проживший в Индии, где набирался разнообразного духовного опыта. Наивным двадцатитрехлетним юнцом отправился он туда проповедовать Евангелие, но его самого обратили в другую веру, он приехал спасать, а спасли его, он прилетел, уверенный, что обладает истиной, которую необходимо нести другим и которая заключается в культе молитвы и самопожертвования, в медитации, цель которой — наполнить голову добрыми помыслами и намерениями, но увидел, что настоящая медитация направлена на то, чтобы полностью освободить голову от мыслей с помощью дыхания. Он убедился, что Индию не нужно учить молиться, ей не нужны спасатели душ, поскольку ее жители сами умели хранить свои души в чистоте, прибегая для этого к тому типу молитвы, которая людям на Западе показалась бы пустой тратой времени: это была молитва созерцания, поиск внутренней пустоты в полной тишине. После многих лет жизни в Индии он понял, что главный бог этой страны — отречение. Там же он понял, что абсолютная пустота и есть абсолютное счастье. Это и была самая простая и чистая правда, суть восточного мистицизма. В конце концов он стал скрытым отступником, на его клерикальное прошлое наложились учения — буддистов, индусов и сикхов, его собственный опыт. И это стало основой его душевной гармонии, того спокойствия и доброты, которые всегда поражали в нем Фьямму.

С одним маленьким чемоданчиком (в нем лежало лишь самое необходимое) в руках Фьямма поднималась по крутой горной дороге. Хотя таксист настойчиво предлагал довезти ее до самых ворот монастыря, она решила пойти пешком. Фьямма всегда любила при-роду, а здешние пейзажи очень напоминали ей ее род-ные места. Она шла, любуясь пальмами и манговыми деревьями, вдыхая свежий утренний воздух. Никогда еще не слышала она такого мощного птичьего хора. Многочисленные скалы казались убежищами, созданными природой для уставших от жизни путников. Откуда-то доносилось журчанье воды. Фьямма слышала, что в этих горах жили самые знаменитые аскеты, что сотни мужчин и женщин, приезжавших сюда со всего света, просветлели здесь духом. Вокруг не было ни души, но Фьямму это не страшило. Воспользовавшись тем, что ее никто не мог увидеть, она разделась и искупалась в кристальных водах реки, вспоминая те далекие дни летних школьных каникул, когда они с родителями и сестрами отправлялись купаться по воскресеньям.

Монастырь показался ей неприветливым и заброшенным, и Фьямма с некоторой опаской вошла в ворота. Собственно самих ворот не было: один проем. Но внутри царила поразительная чистота и порядок. И еще было очень тихо. Фьямма молча пошла по двору. Здешняя тишина внушала ей такое уважение, что она не решалась нарушить его даже приветствием. Ничего, говорила она себе, я никуда не тороплюсь, кто-нибудь меня все равно заметит. И действительно, вскоре за ее спиной возник старик в скромном одеянии. Он поздоровался с Фьяммой, назвав ее по имени.

После выпитой в полной тишине чашки горячего чая Фьямма ожидала, что старик расскажет ей, что она должна делать. Но он этого не сделал. Он просто встал и ушел, оставив Фьямму в полном недоумении. Она не знала, чем ей заняться — ей не дали никаких инструкций, не сообщили распорядка дня, который помог бы организовать свою жизнь в этом монастыре. Но старик исчез так же загадочно, как и появился. На кухне Фьямма нашла закрытую крышкой большую миску с рисом, кувшин с чистой водой и корзину с плодами манго. В глубине территории она обнаружила огород: несколько грядок с морковью, помидорами, салатом и фасолью, а чуть поодаль банановое дерево.

Подождав еще немного и никого не дождавшись, Фьямма решила, что голодна и что следует приготовить что-нибудь. Она развела огонь (электричества в монастыре не было) и сварила немного риса с овощами. Когда все было готово, Фьямма обнаружила, что нигде нет приборов. Что ж, ей впервые (если не считать младенческого опыта) придется есть руками. Она подумала, что жить здесь будет труднее, чем она предполагала, но потом решила, что еще рано делать выводы. Нужно следовать совету старого друга: не ждать ничего, чтобы получить все.

Через несколько недель жизнь ее как-то сама собой наладилась. Каждые пять дней Фьямма обнаруживала очередную загадочную записку. Первая (к ней была приложена крохотная раковина) гласила: "ПОЗВОЛЬ СВОЕМУ УХУ СЛУШАТЬ". Несколько дней подряд находила Фьямма на своем столе записку с тем же текстом и какой-нибудь кусочек природы — сухие листья, камешки, перышки, лепестки розы... И она слушала птиц, поющих на воле, кузнечиков, лягушек... Слушала всех.

От постоянного напряжения слуха ей стало больно слушать даже тишину. Она задумывалась над своей жизнью, и мысли лишали ее сна. Слушать... Разве не этим она занималась всю жизнь? Она слушала мать, слушала Мартина, слушала бесчисленных пациенток. Чему же ее хотели научить?

В тишине монастыря Фьямма постепенно отвыкала от прежней жизни, училась довольствоваться самым малым. Она чувствовала: что-то должно произойти, но уже не хотела ничего ждать. Каждое утро она под-ходила к деревянному столу, чтобы получить совет и постараться следовать ему неукоснительно.

Вторая записка была такого содержания: "ПОЗВОЛЬ СВОИМ ГЛАЗАМ СМОТРЕТЬ".

Фьямма перестала считать дни, которые прожила в полном одиночестве, и начала своим одиночеством наслаждаться. Все, что ее окружало — горы, леса, река, — принадлежало только ей. Она вставала затемно, чтобы встретить рассвет на берегу могучей реки, а под вечер взбиралась на самую вершину горы, чтобы насладиться зрелищем заката, полюбоваться, как багровый шар солнца медленно опускается за голубые хребты далеких гор. Она не взяла с собой ни фотоаппарата, ни книги, ни даже своего дневника — свято выполняла завет своего друга: в эти места нужно приходить налегке и ни на что не отвлекаться. Так что все ее вещи остались в отеле Каджарахо.

Но, в отсутствие фотоаппарата, Фьямма научилась наслаждаться удивительным цветом неба и необыкновенными формами пышных облаков не через объектив "Никона", как делала всегда, а перенося увиденную картину прямо на сетчатку своей души.

Ночью здесь было столько звезд, что им, казалось, тесно на небе, и каждая звезда силилась затмить другие. Фьямму зрелище приводило в восторг.

Ее наручные часы были при ней, но однажды без видимых причин стрелки отвалились от циферблата. Фьямма все же продолжала носить часы — ей было забавно находиться в относительном времени.

Хотя одиночество сыграло с ней плохую шутку, заставив жить воспоминаниями, Фьямма иногда ловила себя на том, что испытывает странное состояние пустоты, которого пока не могла объяснить. Лишенная элементарных удобств, она начинала чувствовать себя очень комфортно. Она жила добровольной узницей, отмечая каждый прожитый в монастыре день маленьким крестиком на стволе старого дуба, под которым любила размышлять. Медитировать она еще не пробовала, так как чувствовала, что пока не готова. Каждую ночь ей снились сны: то Мартин, то мать, то мертвые голубята, то далекое детство и сестры, то пациентки, то Давид... Чаще это были не просто сны, а кошмары, после которых она просыпалась в холодном поту. Она научилась распознавать каждый ночной звук, не бояться сов и обезьян, воровавших у нее по ночам бананы. Спала она на полу, на тонкой под-стилке.

Однажды Фьямма проснулась в слезах и три дня подряд проплакала от жалости к самой себе. Но зато промыла слезами душу и почувствовала себя легкой и чистой. Почувствовала, что освобождается от прошлого. Однако стоило ей подумать о будущем, и ее снова охватывали сомнения. Однажды, сидя под древним дубом, она поняла, что сомнений не нужно бояться. Пусть они будут, пусть помогут ей решить, как жить дальше.

Она научилась стирать одежду в реке и в той же реке смывала с себя все печали. А пока одежда сушилась на солнце, Фьямма, пыталась поймать руками облака. Она утратила чувство времени и питалась почти одной водой, так что брюки с нее спадали, и ей приходилось подвязывать их бечевкой. Она чувствовала себя в прямом смысле очень легкой, но это ее не беспокоило, а даже радовало. Единственное, чего ей хотелось, это пить. Она литрами пила чистую воду. Казалось, ее душа хотела омыться. Фьямма входила в источник и пила, пила, пила... Никогда в жизни вода не доставляла ей такого наслаждения. Она казалась Фьямме эликсиром, с ней не шла ни в какое сравнение "Маргарита", которой столько было выпито за все четверговые ужины в "Заброшенном саду".

Как-то утром, пробудившись после очередного кошмара, Фьямма почувствовала сильную жажду, но кувшина с благословенной влагой на месте не оказалось. Вместо него Фьямма увидела записку: "ПОЗВОЛЬ СВОЕМУ НЁБУ ОЩУТИТЬ ВКУС". Через несколько часов кувшин снова стоял на своем месте, а в корзине лежали, источая сладкий аромат, плоды манго.

И так прошло еще много дней, каждый из которых был отмечен маленькой радостью и большой печалью. Все смешалось в тишине этих странных гор, где у Фьяммы не было никого и ничего, кроме таинственным образом появлявшихся записок.